Пока Смирнов вязал веревками побежденного им негодяя, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого — Михалыча, которого я сразу узнал. Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние.

Как оказалось, первый негодяй был не из робкого десятка. Скоро очухавшись после оплеухи, он поднялся, подло подкрался к занятому Смирнову и стал яростно бить того по спине ножом...

Когда видение схлынуло, я в последний миг перехватил руку подонка, вывернул и подсек его под ноги, повалив на землю. Подоспевший ко мне на выручку Смирнов, со всего маху двинул того тяжелым сапогом в голову, от чего сознание тут же покинуло грабителя во второй раз.

Уже втроем нам наконец удалось скрутить прыткого Михалыча.

Закончив баталию, мы привели в чувство первого бродягу, наиболее пострадавшего от наших рук, и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатом ночной экскурсии.

– Николай Александрович, – обратился ко мне Смирнов, – это самое... Позвольте поблагодарить за свою спасенную жизнь. Теперича, я до гробовой доски ваш должник...

– Пустое, Смирнов, – махнул я рукой. – Разве можно было поступить иначе.

***

Наутро Купцова в кабинете я не застал. Оттого, я даже с некоторым удовольствием сам приступил к допросу и начал, конечно, с Михалыча.

Городовой ввел ко мне рослого плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо - вызывающем лице его еще сохранились следы сажи.

Городовой вышел и оставил нас одних.

- Ну, сударь, как же тебя звать? - задал я обыкновенный вопрос.

- Не могу припомнить! - последовал ответ.

- Забыл, значит? Как же это так?

- Да так! Имя больно хитрое. Поп, когда крестил, во хмелю был… Уронил меня, вот я и забыл! - говорил задержанный, все еще глядя в сторону, но речь его принимала все более и более наглый оттенок.

- Что уронил то, оно и видно, - говорю я. - А что же это ты, бедняга не помнящий, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?

- Ничего… Так… Хожу, значит, по своим надобностям.

- Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?

- И никакой шайки я не знаю, и никакого нападения - то не было… Так просто подошел попросить, чтоб подвезли. А на меня вдруг как накинутся… Я думал - разбойники!

- Вот оно как... Притомился, значит, по дороженьке, подломились ноженьки, захотелось подъехать… А на него, бедного, нападают, как на какого - то разбойника… Ведь так?

Неуловимая не то улыбка, не то гримаса пробежала по лицу допрашиваемого. Он опять скользнул по мне взглядом, пожал плечами и произнес:

- Именно - с так!

Наступило молчание. Преступник стоял и глядел в угол.

Я тоже встал и решительно выпрямился.

- А ну-ка, Михалыч, погляди на меня хорошенько. Не узнаешь ли? - внушительно проговорил я, отчеканивая каждое слово.

Допрашиваемый как - то вздрогнул и взглянул на меня широко открытыми глазами.

- Не могу знать, Ваше благородие, - быстро проговорил он.

- Но ведь ты - Михалыч? - спросил я.

Глаза у него забегали. Он попробовал усмехнуться, но усмешка вышла какая - то кривая.

- Что ж! Пускай, по - вашему, буду и Михалыч, если вам угодно, вам лучше знать… - начал говорить он.

- Верно говоришь. И вправду, мне лучше знать. Погляди - ка внимательней…

Михалыч вскинул на меня уже смущенный и недоумевающий взгляд.

- Не могу припомнить! - проговорил он.

- Ну, так я тебе сейчас помогу. Где ты был в полдень двадцать второго мая?

- В гостях у товарища!

- Не греши и не ври, мерзавец, - проговорил я грозно. - Не в гостях, а с топором на большой дороге провел ты этот день. В день рождения собственного сына, Михалыч, - подчеркнул я.

Тот изумленно смотрел на меня и начал бледнеть. А я, не давая ему опомниться, продолжал:

- Разбойником, кровопийцей засел ты на большой дороге, дабы грабить и убивать. Как самый последний негодяй и самая жестокая бессмысленная скотина бросился ты на безоружного одинокого человека с топором. Только потому человека не убил, что «не хочу рук марать в такой день», - сказал я, не спуская с него глаз и отчеканивая каждое слово.

- Да неужто это были вы, Ваше благородие? - почти со страхом произнес Михалыч, отступая шаг назад.

- Верно, – улыбнулся я, - Узнал небось.

Михалыч вдруг бросился на колени.

- Мой… Наш грех! Простите! – пробормотал он.

Вижу я, что надо ковать железо, пока горячо.

- Ну, а ограбленная и избитая чухонка, ведь тоже дело ваших рук? Да говори смело и прямо, ведь я все знаю. Признаешься - тебе же лучше будет!

- Повинны и в этом. - хмуро проговорил все еще не пришедший в себя Михалыч.

Шаг за шагом мне удалось выпытать у него о всех грабежах этой шайки. Грабили большей частью проезжающих чухонцев, которые, вообще говоря, даже не жаловались на эти грабежи.

- Да, правду говорить, Ваше благородие, – продолжил свою исповедь Михалыч, - не хотелось нам напрасно кровь проливать. Нам бы только запужать насмерть, чтоб потом в полицию не доносили.

- И напугались до арестантских рот...

Меня заинтересовал еще один вопрос, который я тут же и задал:

- А меня то вы действительно убить собирались?

Михалыч почесал за ухом.

- Да оно, того… Сумнительно нам стало… - проговорил он нерешительно.

- Какие такие сомнения?

- Да, видите, перво - наперво, Ваше благородие, у вас страху не было. А потом часы значит, цепочка. Человек, видно, не из чухни какой. Взгляд цепкий, не из простых стало быть...

- Значит, если бы не рождение сына, то капут?

Михалыч отвел глаза в сторону и замолчал.

- К слову, где мои часы, ирод ты эдакий? - спросил я без злобы, не питая, впрочем, особенных надежд на возвращение своей утраты.

- Не вели казнить, Ваше благородие, - ответил разбойник, осеняя себя крестным знамением. - Пропили. Не упомню где. Вот тебе крест...

Ну, что же - не велика потеря. Как говориться: " Спасибо, Господи, что взял деньгами".

Благодаря показаниям Михалыча дело разъяснилось быстро – в этот же вечер. Личности задержанных были установлены. Сегодня же арестовали четвертого из шайки и передали судебным властям.

Это были уволенные в запас. По окончании службы они, промотав бывшие у них на дорогу деньги, решили попытать счастья на большой дороге и вернуться на родину с «капиталами». Не попадись они на последнем деле, их нелегко было бы разыскать, так как они уже решили не откладывать более отъезда. На долю каждого приходилось по шестьдесят рублей, и они решили этой суммой удовольствоваться.

Всё это я отобразил в рапорте и положил на стол к Фёдору Михайловичу, который сегодня так и не явился. Уставший телом, но бодрый душой, покинул я контору далеко за полночь.

Неслыханное кровавое злодеяние навело панику на жильцов дома на Николаевской. С той лестницы, на которой оно произошло, съехали и граф, и генерал. Они предпочли заплатить домовладельцу неустойку по контракту. Остался один инженер. Но вскоре, 22 мая, в доме появился новый жилец, занявший ту самую квартиру, которая пустовала. Это был высокий представительный господин, очень богатый. Обстановку навезли великолепную. С барином появился лакей, другой прислуги не было. Должно быть, барин был веселого нрава и большой охотник до смазливеньких личиков, потому как он очень уж стал заглядываться на хорошенькую горничную инженера. Встретил её будто ненароком у двери квартиры инженера - и давай шутки шутить. Та сначала робела. Видимое ли дело, чтобы такой важный барин и зарился на простую горничную?

- Ну, красавица, как прыгаешь?

Та глазки лукаво опустит, передничек перебирает.

- Благодарствуйте... Живем...

- А что у тебя сережки такие плохенькие? При такой красоте и камушки поддельные! Ай-ай-ай!