Наконец с люком было кончено, и рослая тень Пахома застыла, словно никакого шума сверху и не доносилось.

- Госпожа, а где фонари? – спросил он у Агафьи.

Вскоре туннель озарил тусклый оранжевый свет. На грубо обработанных стенах поблескивала влага. К потолку уходили опорные столбы, на которых и покоился кабачок, но их присутствие утешало слабо. Вдоль стен стояли без дела лопаты; некоторые порядком уже ушли в грунт, одни черенки торчали между вагонеток. С них взгляд мой переполз на рельсы под колесами, и до меня наконец дошло, что мы не в каком-то там погребе. Туннель вырыли с определенной целью.

На сей раз Агафья опередила мой вопрос и пояснила:

- Нам дорога одна - вглубь. Всегда только вглубь. Сами ведь видите, как бывает… Наверх нам путь закрыт. Для этого у нас ни материалов, ни средств, ни возможностей - слишком опасно. Стены ведь не только для чужаков - они и нас удерживают не хуже. Так что коли мы хотим расширяться - дорога нам только вниз.

– Разумно, – кивнул я.

– А теперича ходу, господа, – объявила Агафья, поднимая фонарь. Потом повернулась ко мне и пояснила:

– Сейчас пройдем под каналом второго кольца до хранилища. Вам там понравится. От него уже и до дворца рукой подать. Найдется ваша сестричка, Николай Александрович, найдется.

Свет фонаря Пахома упал на шаткую груду сломанных ящиков, которые кто-то накидал друг на друга, да так и оставил вязнуть в грязи.

- Сначала я, - сказал здоровяк. - Мы сейчас уже довольно-таки далеко отошли от «Мольберта». Думается, основная их масса сейчас там. Эти гадины никогда не устают. Они будут царапать пол, пока руки не сотрут до костей. И чем больше будет шума, тем больше их туда набежит.

- И тем меньше останется рядом с нами, – сделал я вывод.

- На это вся надежда. Дайте-ка я сперва осмотрюсь наверху на всякий такой случай.

Он придавил ножищей самый нижний ящик и, убедившись в его устойчивости, не спеша полез наверх. Металлические обручи, придававшие сей конструкции жесткость, ответили пронзительным скрежетом, который в глухой утробе подземелья казался громче всяких выстрелов.

Все невольно поежились и притихли. Только Агафья спросила:

- Слышишь что-нибудь?

- Нет, - ответил Пахом, - но нужно еще оглядеться.

Ветхие сосновые ящики застонали под его ногами, грязь отвратительно зачавкала, угрожая обрушить всю груду. Однако конструкция выдержала, а Пахом спохватился, стараясь поднять люк без лишнего шуму.

- Кажется, чисто, - произнес Пахом.

Уверенности в его голосе не ощущалось, но до ушей не доносилось ни шарканья, ни царапанья, ни стонов. Думается, все сочли тишину за добрый знак.

Пахом опустил крышку и заговорил, до предела понизив голос:

- Мы в аптечной лавке на Второй Лиховской, прямо над нами подземный склад. Насколько мне известно, напрямую этот подвал с баром не сообщается. Госпожа Агафья, ты ведь знаешь, как добраться отсюда до хранилищ? Я то, дурья башка, запамятовал.

- Один квартал прямо, один направо.

- Замечательно. Теперь послушайте меня вы, Николай Александрович. По пути никаких перенырок не будет, так что не отставайте от других и бегите со всех ног, если вдруг какая беда.

– Полагаю, перенырками вы зовете входы в убежища? – уточнил я.

– Верно полагаете, – кивнул Пахом. - Как только выйдем на улицу, то никуда уже не будем заходить до самых Хранилищ. Это самое безопасное место и ближайшее к нам. Не считая «Мольберта». А туда мы теперь сможем наведаться не раньше, чем через день-другой.

- Черт-те знает что! - проворчала Агафья. - Я ведь только-только навела порядок после прошлого раза.

- Не волнуйся на сей счет, Агафья, – поспешила её успокоить Пелагея. – Вернем всё, как и было. Чай не впервой.

Пахом крепко схватил за ручки люка и спросил:

– Ну, все готовы?

Приняв молчание за знак согласия, он отворил крышку и первым полез наверх.

Один за другим осиротевшие завсегдатаи кабачка взбирались по хлипкой горе из ящиков и попадали из плесневелых земных недр в подвал старой аптеки.

Огонек в фонаре Пахома уже подрагивал и готов был потухнуть, но юркая Пелагея очень кстати раздобыла где-то парочку свечей, так что остаться в темноте нам не грозило. Каждую разломили пополам, дабы света было больше, однако Агафья предостерегла соратников:

- Держите свечи повыше. В старых ящиках полным-полно боеприпасов, переложенных опилками. Так что хватит и одной-единственной искры. Все в сборе? - спросила она в завершение.

- Все, госпожа, - отозвался пианист, шедший последним, и захлопнул за собой люк.

- С масками у всех порядок?

По кругу прошла волна кивков. Кто-то проверил застежки, кто-то потуже затянул ремешки. Пока шли последние приготовления, Пахом прокрался к выходу из подвала и потрогал засов на двери. Отодвинул его и тут же взял револьвер на уровень груди. Дверь немного приотворилась; здоровяк просунул голову в проем, поглядел налево, затем направо, заключил, что путь свободен, и поспешил поделиться своими умозаключениями:

- Не мешкаем, не шумим, не высовываемся. Окна тут заколочены тяп-ляп, какой-нибудь кадавр может взять и заглянуть в щелку. Не давайте им на себя полюбоваться. — Он первым вошел в аптечную подсобку и отступил в сторону, давая пройти остальным. — Живей, граждане. Сейчас все идут дальше, я прикрываю сзади. Нам нужно добраться до черного входа. Видите дверь? Вон, за прилавком. Старайтесь не поднимать головы выше его уровня. А свечи попрошу загасить. Ну как, готовы?

- Готовы, — прошелестел хор голосов, приглушенных тревогой.

- Ну, тогда с Богом.

Первой двинулась Агафья, замыкал цепочку Пахом. Револьверы он держал наготове, на спине подпрыгивало «Глушило», как у Пелагеи.

Скрючившись, почти ничего не различая вокруг себя, я чуть ли не на корточках пробирался через заброшенную лавку.

Света в аптеке, по сути, не было: запыленные окна покрывал слой грязи. Все свечи, кроме одной, что не могла разогнать тьму, были потушены и скрылись с глаз. Я то и дело ловил блики на раскуроченных прилавках: поблескивала влага, которой в заброшенном здании было предостаточно. Доски пола и оконные рамы давно перекорежило от сырости и тумана, что вонзал в древесину ядовитые зубы, разъедавшие всё и вся.

- Госпожа Агафья, вы у двери? — шепнул здоровяк, хотя так его голос и звучал ненамного тише обычного.

Кивнув, женщина взялась за большой деревянный засов, навешенный на дверь, и склонила голову:

- Ничего не слышу.

- Хорошо. Расступитесь. Я иду.

Согнувшись в три погибели, он обошел цепочку с фланга и встал у двери, во главе отряда.

Пахом еще разок взглянул на нас и произнес:

- Коли сильно прижмет… — И кивком показал на Глушило, торчавшее у него за плечом. — Но сначала попробуем по-тихому — быть может, и выгорит. Тут всего два квартала. Ходу, граждане. Не задерживаемся.

Мир за порогом был черен как смоль.

Я мог бы догадаться и раньше, но искренне полагал, что в заполонившей аптеку темени повинны окна, заваленные всяким хламом, и немытые стекла. У меня и в мыслях не было, какой теперь час.

- Ночь, — изумленно выговорил я.

Агафья сжала мое плечо и зашептала:

- К этому не сразу привыкаешь. Под землей за временем не так-то легко уследить, а зимой, Бог свидетель, дни у нас короткие. А нам сейчас вперед, на горку. Может, в Хранилищах кто-нибудь видел вашу сестрицу. Пришлые частенько бросаются в глаза. Только для начала нам еще надобно туда попасть. Все по порядку, верно я говорю?

- Верно, — согласился я.

- Веселей, Николай Александрович — сейчас еще суббота.

Суббота... Эх, взять бы сейчас, по обыкновению, и завалиться в какой трактир. Зацепить вилочкой маринованный грибочек и непременно облагородить его сметанкой; далее взять ароматный дуэт ржаного хлебушка да жирной бочковой селедочки; букетик зеленого лука, для достойного аромату, да соленый огурчик из дубовой кадушки. А после, с чувством, употребить поочередно, запив сие благолепие рюмашкой стылой анисовки. А не вот это вот всё. Вместо того, приходится теперь водить дружбу с малознакомым людом в мертвом городе, где каждый первый жаждет свежей крови...