В шесть часов утра я был разбужен посыльным, который передал мне знакомый зеленый конверт. Я быстро распечатал письмо. Написано оно было карандашом, ровным и разборчивым почерком:

«Приезжайте немедленно. Николаевская, д. 4. Случилось нечто ужасное. Купцов».

Стараясь делать меньше шуму, чтобы ненароком не разбудить сестрицу, которая спала в соседней комнате, я лихорадочно - поспешно оделся и бросился по адресу.

Улицы Петербурга были темны и безлюдны в этот ранний час. Неподвижный и отяжелевший от сырости воздух навалился на землю, и от этого все кругом притаилось. Хмурое небо, лужи стоячей воды и в особенности царившая кругом тишина, казалось, сулили безнадежность, неприютность и тоску на бесконечное время. Всё кругом шептало о ненастье, которое сделало передышку только лишь для того, чтобы снова вот-вот разразиться дождем с еще большей силой.

Как же я не люблю этот город... Это гранитное чудище, что погрязло в оккультизме и нечистотах. Болезненный вид жителей и нищета. Город полусумасшедших с удушливой атмосферой. Холодный и сырой. Трудно сыскать в памяти место, где найдется столько мрачных и странных влияний на душу человека, как в Петербурге.

С тех пор как мы с сестрицей чудом выбрались из резни, учиненной ордами безумцев в Новом Петрограде, нам приходиться жить в этом промозглом городе. Ну что же, всяко лучше, чем быть съеденными.

Погруженный в свои мысли, я не заметил, как мы подъехали к злосчастному дому. Я ожидал встретить большую толпу, как это всегда бывает, когда происходит какая-нибудь кровавая драма, но ничего подобного не случилось на этот раз: перед домом, кроме городового, никого не было.

- Здесь Купцов? – спросил я того, соскакивая с пролетки.

- Так точно. Их высокородие здесь.

- Что случилось?

- Страшное убийство. Даму благородных кровей нашли зарезанной на лестнице.

Я вошел в парадную. Тут уже было много полицейских чинов.

Около швейцарской стояли Купцов, прокурор, судебный следователь и седовласый полицейский врач, с густыми усами и аккуратной бородкой.

- Фёдор Михайлович! - окликнул я статского советника, который, не смотря на столь ранний час, выглядел весьма бодро.

- А-а, Николай Александрович, явился, голубчик. Не угодно ли полюбоваться?

Он пропустил меня вперед. Когда я взглянул на открывшуюся картину, тотчас похолодел от ужаса. За все годы службы в сыскной полиции, никак не удавалось мне привыкнуть к тягостным зрелищам подобного толку: на каменном полу вестибюля лежал труп молодой женщины, совершенно обнаженной. Живот ее был крестообразно распорот, и из него вывалились все внутренности. Лицо, искаженное мукой, было красиво и носило отпечаток несомненной интеллигентности.

- Что это...? - обратился я к врачу.

- Все, что хотите, но только не клиническая лапаротомия. Мы, доктора, производим подобную операцию более ловко, - пошутил он.

Однако, мне было не до шуток. Подавляя дурноту, я обратил взор на Купцова.

- Как видите, Николай Александрович, произошло подло-зверское убийство. Посмотрите и скажите, когда, по вашему мнению, оно произошло.

Я низко склонился над трупом несчастной. Мне бросились в глаза изумительной красоты и величины бриллиантовые серьги - солитеры и драгоценные кольца, которыми были унизаны пальцы ее тонких аристократических рук. После беглого осмотра я ответил:

- По-моему, убийство произошло часа три тому назад.

- Я поддерживаю данное определение, - сказал полицейский врач, поправляя круглые очки.

- Чем, господа, распорот живот? – живо спросил судебный следователь.

- Остро отточенной бритвой.

- Бритвой? Почему именно бритвой? - нахмурился Купцов.

- Трудно допустить, что у убийцы имелся ланцет, – пояснил врач, - а только от бритвы или ланцета может получиться столь ровный разрез тканей. Нож все же рвет, кинжал - тоже. Тут же - поразительная тонкость разреза.

- Ну чтож, господин Волохов, – повернулся Купцов к следователю, – запишите сей факт, и не сочтите за труд, приведите подозреваемого для допроса.

Тот бегло сделал запись в журнале, почесывая свой подбородок с ямкой, что дивным образом напоминал крохотную задницу, и спешно удалился.

- Пожалуй, и я откланяюсь, – заявил врач, снимая перчатки. – Сказать мне больше нечего. Рапорт с результатами осмотра ляжет к вам на стол не позднее полудня, Фёдор Михайлович. Мое почтение, господа.

Доктор, тронув пальцами поля черного котелка, по-молодецки развернулся на каблуке и направился к выходу.

- Ну, что вы имеете сказать по этому поводу, Николай Александрович? – обратился ко мне Купцов, не отводя взгляда от обнаженного трупа.

- По всей видимости, мы имеем дело с маньяком, Ваше высокородие.

- Полностью с вами согласен, голубчик, полностью. Придётся напрячь все силы для поимки этого ирода.

- И не таких ловили, – заключил я. – Рано или поздно, правосудие его настигнет.

Через примерно минуту, ни жив, ни мертв стоял перед нами швейцар, бравый, средних лет человек с жидкими бакенбардами.

- Когда ты увидел это? - показывая на труп, начал дознание следователь.

- Около трех часов ночи. Не спалось мне что-то. Вышел я на лестницу, как взглянул - аж волосы отовсюду поднялись. Хочу сотворить крестное знамение - не могу. Опомнился наконец, побежал к управляющему, к старшему дворнику.

- Скажи... Как тебя зовут, кстати?

- Осип я. Осип Лаврентьев.

- Так скажи - ка на милость, Лаврентьев, - продолжал следователь, - парадная дверь была заперта?

- Так точно, заперта.

– И ты никогда не видел этой дамы?

- Никогда, вот вам крест.

- Всех своих жильцов ты, конечно, хорошо знаешь?

- Помилуйте, ваше благородие, как не знать... Всех в лицо...

- Кто живет по этой лестнице?

Швейцар стал перечислять: генерал такой-то, граф такой-то, инженер такой-то...

- А свободная квартира есть? – вступил в разговор Купцов.

- Так точно. В бельэтаже.

- Дай мне ключ. Я хочу ее посмотреть... Я скоро вернусь, господа.

- На что вам пустая квартира, Фёдор Михайлович? - тихо спросил я.

- Просто так. Хочу полюбопытствовать, - уклончиво ответил Купцов и быстро поднялся по лестнице.

Ох уж эта его манера – держать в томном неведении даже доверенных лиц. Порой она раздражает меня до глубины души. Однако, со временем пришлось с этим свыкнуться.

Вдруг следователь обратился к швейцару:

- Скажи, что это у тебя с рукой? - Тот поглядел на свою руку и побледнел.

- Обрезал ее малость.

- Когда?

- Вчера-с.

- Чем?

- Ножом. Хлеб резал... нож сорвался.

Следователь многозначительно посмотрел на меня.

- Надо бы произвести у него обыск, Николай Александрович, - бросил следователь.

- Не вижу препятствий, – согласился я. - Любезный, будьте так добры, и отведите нас в свою комнату.

- Ваше благородие ... Господи, да неужто вы что худое про меня думаете по этому злодеянию?! Вот как перед Истинным...

- Не разговаривай! - грозно перебил Осипа следователь.

Мы с трудом вошли в небольшую швейцарскую. Вдруг Волохов, наступив, очевидно, на что-то, быстро нагнулся.

- Вот тебе и раз! Смотрите, господа! - В руке он держал кольцо с крупным бриллиантом.

- Это же что такое, любезный? А? - повернулся он к Осипу Лаврентьеву.

Швейцар стал белее полотна. Глаза широко раскрылись, и в них стоял непередаваемый ужас.

- Господи... Ей-богу... Что это... Не знаю... Наваждение...

- Нет, миленький, это не наваждение, а кольцо. Как оно могло к тебе попасть, а?! – с жаром вопрошал следователь.

- Не знаю, видит Бог, не знаю!

- Врешь! – не унимался тот.

- Что у вас происходит, господа? – вдруг раздался спокойный голос Купцова, что неожиданно возник прямо за моей спиной, от чего я, к своему стыду, даже слегка подпрыгнул. Сей факт, естественно, не ускользнул от острого взора статского советника, и он одарил меня доброй усмешкой.