- Не угодно ли, Фёдор Михайлович, - Волохов подал кольцо Купцову.

- Где вы нашли его?

- Так вот, прямо здесь и нашли, Ваше высокородие.

- Теперь, конечно, мы произведем тщательный обыск? – уточнил Купцов.

- О, разумеется, господа! - потер руки Волохов, не замечая язвительного тона статского советника.

Обыск начался. Купцов подошел к швейцару и пристально поглядел на него:

- Покажи руку.

Лаврентьев, как автомат, исполнил приказание.

- Николай Александрович, вы осмотрели его рану? Чем она нанесена? Ножом? А может быть, бритвой?

- Не могу знать, Фёдор Михайлович. Рана уже затянулась. Трудно сказать. Тут я бессилен.

- Конечно, ты не знаешь, как попало к тебе это кольцо, Лаврентьев? – продолжил допрос Купцов.

- Видит Бог, не знаю, Ваше высокородие. Не повинен я ни в чем худом.

- Ты спишь с открытой или закрытой дверью?

- На ключ не запираю.

- Отчего?

- Дабы скорей выйти на звонок, дверь парадную раскрыть.

Купцов что-то нацарапал в своём маленьком блокноте.

Обыск, конечно же, не дал никаких результатов. Но две грозные улики против швейцара были налицо: подозрительный порез и, главное, найденное в его каморке бриллиантовое кольцо.

Факты и суровая действительность – есть первое и последнее слово в нашем деле. Прошли безвозвратно те времена, когда чувства и фантазия давали ответы на все вопросы, и когда отвлеченная идеальность составляла блаженство жизни сыщиков. Факты крепки и неприступны. С ними спор короткий, прямо как в этом моменте.

- Именем закона я арестую тебя, Осип Лаврентьев! - сурово произнес следователь.

- За что-с?.. – спросил белый, словно мел, швейцар.

- По подозрению в убийстве этой женщины.

Время неумолимо приближалось к полудню, когда, уладив некоторые дела на месте преступления, я прибыл в управление второго участка Петербургской части, в которое наш отдел перевели после падения Нового Петрограда.

Войдя под ворота, я направился к ненавистной лестнице, что вела прямиком на третий этаж доходного дома, в котором, собственно, контора и размещалась. Лестница была узкая, крутая и вся в помоях. По ней, например, однажды подвыпившие люди несли покойника, спотыкнулись и вместе с гробом полетели вниз; живые больно ушиблись, а мертвый, как ни в чем не бывало, был очень серьезен и покачивал головой, когда его поднимали с земли и опять укладывали в гроб.

Кухни всех квартир отворялись на эту лестницу и стояли так целый день. Оттого тут царила страшная духота. Туда – сюда слонялись дворники с амбарными книгами под мышкой, хожалые и разный люд обоего пола – посетители. Дверь в саму контору была тоже настежь отворена. Здесь тоже духота стояла чрезвычайная и, кроме того, до тошноты било в нос свежею, еще не выстоявшеюся краской на тухлой олифе, которой вновь покрасили комнаты. Я направился прямиком в кабинет Купцова, что находился в самом конце коридора, не обращая внимания на галдеж местной публики.

В кабинете, по обыкновению, было страшно накурено, а сам статский советник сидел за колченогим столом перебирая ворох бумаг. Перед ним, нервно елозя в грязных руках картуз, стоял низенький оборванец с растрепанной бородой. Шея его была перемотана медицинским бинтом, а вид был напуганный и болезненный.

- А, Николай Александрович, проходите, присаживайтесь покамест, – указал Купцов на древний стул, который тут же жалобно заскрипел под моим весом. – А вы продолжайте, милок, не отвлекайтесь.

- Так вот, наняли меня, – рассказывал посетитель, откашлявшись, - два каких-то не то мещанина, не то купца на Рижский проспект, рядились за тридцать копеек, я и повез. Они песни поют. Только, значится, въехали мы с Седьмой Роты на погорелые места, они вдруг притихли. Я поглядел - они что-то шепчутся. Страх меня забрал. Вспомнил про убивцев и замер. Кругом ни души, темень. Я и завернул было коня назад. А они: «Куда? Стой!». Я по лошади, вдруг - хлясть! Мне на шею петля, и назад меня тянут, а в спину коленом кто-то уперся.

- А в лицо не помнишь их?

- Где ж? Рядили, мне и невдогад! А после я обеспамятовал. Очнулся после – ни кошеля, ни кафтана. Добротный такой кафтан был, с бляхою жестяной. Эх... – в сердцах махнул он рукой. – Ладно хоть клячу мою не тронули. Помогите, Ваша милость, Христа ради. Не дайте пропасть, – взмолился мужичек, припав на колени.

- Немедленно встаньте! – возмутился Фёдор Михайлович. – Я и без ваших этих помочь обязан. Работа у меня такая. Сейчас же, ступайте к писарям, третья дверь от этой, и расскажите всё тоже самое под перо. И не волнуйтесь. Ступайте.

– Спасибо, Ваша милость, спасибо! – затараторил тот, кланяясь и пятясь назад. – Буду денно и нощно молиться о вашем здоровье. Спасибо, на добром слове!

Как только дверь захлопнулась, Купцов прикурил папиросу и взглянул на меня.

– Снова ограбление с применением удавки, Николай Александрович.

– Уже пятый случай за последний месяц.

– Именно, голубчик, именно. Генерал – губернатор с меня три шкуры дерет, требует скорейшего раскрытия дела. Эти негодяи сеют панику среди народа, особенно среди извозчиков. Времена и так неспокойные.

– Что прикажете делать, Фёдор Михайлович?

– Прошу, возьмите дело в свои руки, Николай Александрович, – с мольбой поглядел на меня статский советник. – У меня совершенно не хватает рук. Да ещё это дело с убитой дамой навалилось.

– Сделаю, Ваше высокородие, не смейте сомневаться.

– Так я и не сомневаюсь, голубчик. Кто, если не вы. С завтрашнего утра и приступайте. Всякое содействие окажу по надобности.

Вдруг двери в кабинет со скрипом отварились, и без всякого доклада ворвался к нам страшно взволнованный почтенный седой барин.

- О, какой ужас, какой ужас! Это моя жена! Я только что от нее... Какой ужас, какой ужас... Я - Аргунин...

Стало ясно, что этот господин пришёл по душу той несчастной, что утром была убита на Николаевской. Купцов чрезвычайно ласково стал его успокаивать.

- Возьмите себя в руки, дорогой мой. Что же делать... Уже не вернешь... Вы расскажите лучше всё, что знаете об исчезновении вашей жены.

- Моя жена сказала, что поедет в театр, - начал Аргунин, протирая шелковым платком выступившую в уголках старческого рта слюну.

- В какой?

- В Большой. Прошла ночь. Она не явилась. По правде, я не очень был удивлен и взволнован этим. Частенько случалось, что она после спектакля уезжала ночевать с нашими хорошими знакомыми Авериными. Но когда настал вечер, а ее все не было, я смутился и поехал к Авериным. Оказалось, что они не были в театре и жены моей не видали. Тут вдруг я узнал о страшном злодеянии на Николаевской улице... бросился к властям... и узнал мою жену...

- Скажите, господин Аргунин... Вы простите меня, но между вами большая разница в летах... – осторожно уточнил Купцов.

- Несмотря на это, она меня любила. Но...

Мне показалось, что какое-то признание не шло с его уст.

- Для пользы дела я попросил бы Вас быть со мной вполне откровенным, – медленно проговорил Фёдор Михайлович.

- Вот... вот записка, которую я нашел вчера в будуаре моей жены, - хрипло проговорил Аргунин, протягивая Купцову маленький лист плотной английской бумаги:

«У второй колонны, всегдашнее черное атласное домино с постоянной красной гвоздикой».

- Гм... негусто, - пробормотал Купцов. - Вот что, господин Аргунин, я должен сейчас же поехать и осмотреть будуар и гардеробную вашей убитой жены.

Мы поехали втроем. Жил Аргунин царственно – великолепно в семи комнатной квартире на Невском проспекте, окна которой с одной стороны смотрели на Фонтанку. Фёдор Михайлович попросил его оставить одного в отделении красавицы миллионерши. Я же остался сидеть в передней на шикарного вида кожаном диване.

Пробыл Купцов там минут с пятнадцать. Когда он вышел, лицо его было невозмутимо - спокойное.

- Ну, Ваше высокородие, нашли вы хоть что-нибудь? – стал любопытствовать Аргунин.