Дорога была ровной и пустынной. Через, примерно, четверть часа, утомленный ездой, я просто созерцал небо, где подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, медленно плыли облака; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью и гречихой. Эта прелестно - теплая погода навеяла на меня совершенно несвойственное полицейскому мечтательное настроение. Давно забытые картины из детской жизни вставали одна за другой в моей памяти.

Вдруг моя лошадь остановилась, а затем круто шарахнулась в сторону. В тот же миг чья - то сильная рука схватила лошадь под узды и осадила на месте… Я растерянно оглянулся вокруг и увидел, что по обеим сторонам кабриолета стоят две крепкие фигуры.

Рожи их были совершенно черны, а на головах красовались остроконечные колпачки.

У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он трубно прорычал грубым, хриплым голосом:

- Давай деньги. А не то…

Жест топором докончил фразу, вполне для меня понятную.

Вижу, что дело принимает для меня дурной оборот, но присутствие духа я не потерял.

«Заслониться левой рукой, а правой ударить злодея по голове, чтобы он слетел с подножки, а потом, воспользовавшись переполохом, тронуть вожжами лошадь…» – пронеслось у меня в голове.

Но брошенный вокруг взгляд сразу охладил мой порыв. Второй бродяга стоял с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, с толстой суковатой палкой в руках, одного удара которой было бы вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп. В то же время, положение кабриолета и лошади близ самой канавы, кучи щебня у переднего колеса заставили отказаться от мысли благополучно выбраться на дорогу, не опрокинувшись вместе с экипажем, даже если бы мне и посчастливилось отделаться от двух мерзавцев, взявших меня в осаду. Но помимо этих двух предстояло иметь дело еще с двумя, которые держали лошадь. Несомненно, что при первой моей попытке к сопротивлению они не замедлят броситься на помощь товарищам.

Дело дрянь - один против четверых, борьба неравная… Живым не выпустят. На душе стало скверно. Меня охватило чувство глубокой досады на то, что пускаясь в дальнюю дорогу, я по беспечности, надевая штатские одежды, не взял с собой пистолета. Кто же знал, что вот так всё случится, средь белого дня.

- Ну, прочитал, купец, отходную? - насмешливо проговорил разбойник, не опуская топора.

- Не греши даром, Михалыч! - произнес нерешительным тоном один из двух, державших лошадь.

- Жалость, что ли, взяла? - зло ответил разбойник, не отводя, однако, топора. - Доставай скорее деньги! - вдруг свирепо закричал он.

Сопротивление было бесполезно. Я покорился, вынул из кармана тощий бумажник и отдал его в руки негодяю. Злодей подметил висевшую на жилете серебряную цепочку. Пришлось отдать вместе с часами и её. Мало того, меня заставили вывернуть все карманы. Всю эту процедуру я с умыслом старался протянуть возможно дольше, напрягая слух в надежде уловить стук колес какого - либо экипажа. Кроме того, у меня имелась и другая цель. Мне хотелось лучше запечатлеть в памяти черты Михалыча, стоявшего ближе других. Я ясно различал его бритую рожу и грубые черты, густо намазанные сажей. Я не терял надежды, рано или поздно, еще раз с ним встретиться и… поквитаться.

Отдав кошелек и часы, я счел себя спасенным, но разбойник, которому были переданы мои вещи, неожиданно возвысил голос и проговорил:

- Не наделал бы нам молодчик пакостей… Не лучше ли его порешить, и концы в воду!

- А ведь Яков верно говорит! - отозвались двое других.

Дыхание смерти, казалось, пронеслось надо мной и начало леденить кровь. Однако, мой дар молчал. Я весь сжался, напрягая все силы, готовый в любой миг броситься в схватку и продать свою жизнь как можно дороже.

– Нет! Сегодня у меня сын родился, не хочу я рук марать в такой день! - проговорил решительно Михалыч и опустил топор.

Четвертый разбойник, тот, который первым подал свой голос за убийство, теперь молчал, что и было принято за знак согласия с большинством.

Дальше бродяги вывели лошадь на середину дороги и, любезно пожелав мне сломать шею, хватили её дубиной, а сами бросились врассыпную.

Лошадь во всю прыть мчалась по дороге. Я, как пьяный, качался на сиденье и понемногу приходил в себя. Полной грудью вдыхал я свежий воздух. Мне казалось, что с той поры, как я выехал, прошли чуть ли не сутки. Который час? Я машинально сунул руку в карман и тут вспомнил, что мои часы отобраны разбойниками…

Приехал я в контору в самом отвратительном состоянии духа. Обругал ни с того ни с сего дворника, который замешкался на лестнице. Об этом происшествии, что случилось со мной на шоссе, я решил не сообщать Фёдору Михайловичу, а сразу дал распоряжение о том, чтобы восемь свободных полицейских, переодетых в гражданскую одежду, вышли в ночной обход.

У Новосильцевской церкви я разделил людей на четыре группы и назначил каждой район её действий.

Предписано было осмотреть в Лесном, в Первом, Втором и Третьем Парголове все постоялые дворы, харчевни и разные притоны, подвергнув аресту бродяг и вообще всех подозрительных с виду людей.

Результаты облавы были ничтожны. Трое арестованных бродяг оказались мелкими воришками, ничего не имеющими общего с шайкой грабителей.

Голодный и промокший насквозь, оттого что всю ночь шел мелкий дождь, под самое утро я еле добрел до дома. Настенька в это время уже ушла на работу, а я, после пережитых волнений и бессонной ночи, заснул как убитый.

На другое же утро я командировал во Второе и Третье Парголово трех смышленых полицейских чинов, поручив им разведать у местных крестьян о всех подозрительных лицах, замеченных в этом районе. На всякий случай я сообщил в общих чертах приметы ограбивших меня разбойников, не дав, конечно, понять, что жертвой их нападения был я сам.

Сам же я решил бродить по Сенной, на Апраксином, на толкучке до тех пор, пока не найду или украденных вещей, или продавцов.

С этой целью я нарядился мещанином, собравшись шататься по известным мне местам, внимательно разглядывая всякий хлам. Как известно - случай благоволит упорным. Так случилось и в этот раз.

Шел я медленно мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одежде - мастеровые. Один из них нес узел, а другой говорил ему:

- Наши уже бурили ей. Баба покладистая…

Меня словно что-то толкнуло! Я затрепетал, как ищейка, что напала на след.

Дал я им пройти вперед и тотчас пошел следом. Они шли быстро, избегая людей, и для меня стало ясно, что они несут продавать краденое. Недолго думая, я решил следить за этими людьми.

Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома «де Роберти». Через ворота вошли во двор и пошли вглубь, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.

Рисковать и идти за ними не было нужды. Место, куда они направлялись, я уже знал. Там, в подвале, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.

Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что пострадавшие люди за малую цену выкупали у нее вещи.

Наживались эти скупщики от здешних воров и мошенников, звавших себя мазуриками. Они связанны между собой узами взаимной нужды, помощи, промысла, товарищества и даже условного языка - «байкового».

«Сословие» это состоит из подонков почти всех классов общества, из мужчин и женщин. Есть среди них дворяне, чиновники, служащие и отставные солдаты, но большей частью это мещане, бывшие дворовые люди, отпущенники и крестьяне. Есть и ремесленники, иностранцы и прочие. Некоторые проживают по настоящим видам, другие - по фальшивым, краденым или купленным паспортам, под чужими именами, третьи - вовсе без видов. Одеваются они, смотря по роду мошенничества, которому себя посвятили, различно и нередко преображаются с ног до головы по несколько раз в день.