Те, которые промышляют в среде высшего круга, одеваются щегольски и во фраки; те же, которые ходят в толпы народа или воруют по ночам, - довольствуются простой одеждой. Жизнь этих людей полна разгула: есть копейка - она идет в погребки или трактиры, где мошенники проводят все свободное время, остающееся от их профессиональных занятий. Ни один из этих людей, конечно, никогда не наживал своим промыслом состояния, хотя некоторым из них удавалось смошенничать или украсть более чем на десять тысяч рублей в один прием. А вот скупщики эти сколачивают себе иногда большие капиталы, оттого что промысел этот, в сущности, совершенно безнаказанен...

Итак, ждать мне пришлось недолго. Минут через пятнадцать - двадцать вышли мои приятели, уже без узла.

Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, дабы лучше разглядеть его в лицо. Он выругался и отпихнул меня, но этого времени было достаточно, чтобы я узнал его в тысячной толпе.

Я перешел на другую сторону и стал следить. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.

Один спросил:

- Ночевать где будешь?

- В Вяземке. - ответил второй. - А ты?

- Я тут… С Агафьей!

Они остановились у дома Вяземского, этой страшной трущобы, в которой, в бытность свою, приходилось мне ютится, и распрощались.

Я тотчас вернулся в дом «де Роберти» и направился прямо в квартиру Никитиной.

Перед входом меня встретили двое мордоворотов, совершенно грозного и безобразного вида: широкоплечие, с черною, как уголь, бородою и брюхами, похожими на исполинские самовары, в которых варится сбитень для всего прозябнувшего рынка.

От того что я находился в совершенно приподнятом состоянии духа и, как следствие, шальном настроении, бес попутал устроить каламбур:

– Добрых вечеров, барышни, – сказал я, подкрутив усы. – Мне бы к Ильиничне попасть...

Я и глазом не успел моргнуть, как меня, без лишних слов, выбросили за порог, как дворовую шавку. Я поднялся, отряхнулся и вернулся к этим хлопчикам уже с удостоверением в руках.

- Сиана Ильинична, - поклонился я, пройдя в весьма недурно убранную комнату.

Никитина пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.

Это была довольно миловидная дама в летах, очень опрятно одетая: в белой атласной шляпке, из-под которой виднелись серебристо - седые локоны волос; в перетянутом черном шелковом платье и накинутой на плечи турецкой шалью. Даже первые морщинки не могли скрыть её прежнюю чудную красоту.

Взглянув на меня, она безучастно спросила:

- Чего, милый человек, надо?

Я невольно улыбнулся.

- Свет моей жизни, огонь моих чресел! Не узнала разве? - продолжил я театрально, называя её так ласково исключительно чтобы от души порадовать. Никитина к подобному обращению с моей стороны привыкла, не возражала и не оскорблялась.

Она оставила блюдце и всплеснула руками.

- А вот те Христос, не признала! Ваше благородие! Вот обрядились - то! Диво!

- Душа моя, за делом к тебе, - сказал я.

Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.

- Что прикажете, Ваше благородие?

- У тебя сейчас двое были, вещи продали, - сказал я. - Покажи их.

Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и показала мне вещи.

Это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше! Предчувствие меня не обмануло.

Но затем наступило разочарование.

- Пятерку дала, - равнодушно пояснила мне Никитина. - Али краденые?

- Другое - то разве несут к тебе? - сказал я. - Ну, вещи пока что пусть у тебя будут, только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?

Она подняла голову и спокойно ответила:

- А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!

- Может, раньше что приносили?

- Нет, эти в первый раз.

- А в лицо запомнила?

Она покачала головой.

- И в лицо не признаю. Один - то совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать.

Я смущенно вздохнул.

- Ну, так пока что хоть вещи побереги.

С этими словами я попрощался со скупщицей и вышел из комнаты. К моему удивлению, один из охранителей окликнул меня у порога:

– Ваше благородие, если интересно, они что – то за Второе Парголово шептались...

Пока удача не отвернулась от меня, я помчался в контору и распорядился, чтобы к вечеру была готова обыкновенная, запряженная в одну лошадь телега, такая, в какой чухонцы возят в город молоко. Телега должна была быть также с очень скрипучими колесами. В нее положили два пустых бочонка из-под молока, несколько рогож и связку веревок.

Для экспедиции мне предоставили бравого унтер-офицера Смирнова и отличавшегося необыкновенной силой городового Курленко.

Приготовившись, я уже собирался выходить, когда случайно брошенный взгляд на Курленко заставил меня призадуматься.

«А что, если грабители не решатся напасть на мужчину, да еще такого здоровяка?» — подумал я.

- Курленко, ты женат?

- Так точно, Ваше благородие!

- Ступай живо домой, надень кофту и юбку жены, а голову повяжи теплым платком.

Курленко привык исполнять приказания без размышлений и с изумительной быстротой. Возвратясь в кабинет, я присел у стола. Слегка скрипнула дверь, и на пороге появилась толстая румяная баба. Курленко в подобном одеянии со своей солдатской выправкой был бесподобен.

- Ну, с Богом...

У Новосильцевской церкви я велел остановить лошадь - надобно было ознакомить мою команду с предстоящей деятельностью.

- Ты, Курленко, пойдешь рядом с телегой. Смотри внимательно по сторонам и будь настороже на случай внезапного нападения. Если придется защищаться, пусти в дело кистень, но не злоупотребляй, бей не на смерть, а лишь для того, чтобы оглушить, - счел я необходимым предупредить хлопчика, зная, какая у него тяжелая рука. - Ты же, Смирнов, ляжешь рядом со мной в телегу, а там видно будет. Курленко, давай, закрой нас рогожей. А ты, Смирнов, поубери уже ноги… Ну, теперь трогай, шагом!

Не скажу, чтобы положение наше было удобное. Особенно плохо приходилось Смирнову, очень высокому детине. Как он ни подтягивал ноги, они все-таки предательски торчали из телеги.

Вокруг стояла глухая тишина. Только скрип колес нашей телеги нарушал это тяжелое и зловещее безмолвие. Мы миновали Второе Парголово и въехали в сосновую рощу. Пора было поворачивать обратно. Я уже собрался было сделать распоряжение, как вдруг вблизи от нас раздался легкий свист.

- Будьте начеку! - шепнул я.

Предупреждение оказалось своевременным. Едва Курленко успел вынуть из кармана своей женской кофты кистень, как был схвачен злоумышленником за горло. Двое других окружили телегу, а четвертый держал под уздцы лошадь.

Курленко, повидавший на своем веку и не такое, ничуть не растерялся перед черной рожей грабителя и сплеча ударил его в ухо. Тот с глухим стоном, как сноп, свалился на землю.

Подобная прыть «чухонки - бабы» привела в замешательство двух товарищей злодея, лежавшего без признаков жизни, однако, после секундного колебания они бросились на Курленко.

Наступила пора действовать и нам. Первым выскочил из телеги Смирнов, за ним я. Мне казалось, что одно наше появление обратит в бегство нападающих, но разбойниками овладела ярость. Они, не заметив у нас в руках оружия, решились на кровавую расправу, пустив в ход ножи и знакомую мне толстую дубину.

Но полицейские чины, как и я, не раз подвергавшиеся нападениям, прошли хорошую школу, и все приемы самообороны были ими изучены до тонкости на практике.

Смирнов ловко уклонился в сторону от бросившегося на него с поднятым ножом бродяги и ударом ноги в живот сбил противника с ног. Тот завертелся от боли. Злоумышленник, державший лошадь, завидев подобный исход, благоразумно дал стрекача. Преследовать его в такой темноте было бесполезно.