Литмир - Электронная Библиотека

Причиной этого страшного недуга служит "Желтуха" - новый бич Петербурга. То был дешевый наркотик, который, примерно уже год, завозили из Нового Петрограда. На сколько мне было известно, тысячи гнилых тел, отравленных Септиконом, выделяли тяжелые трупные миазмы, которые копились в воздухе, мешаясь с туманом. Эту желтоватую зернистую кашицу получали хитрой перегонкой, как раз-таки, зловредного тумана, который в изобилии копился на улицах мертвого города.

Действие Желтуха оказывала столь же приятное, сколь и губительное. Её заваривали и вдыхали пары, чтобы глупо блаженствовать: разбудить те дионисические чувствования, в подъеме которых собственное «я» исчезает до полного самозабвения. Однако, рано или поздно, хроническое употребление приводило к смерти медленной и мучительной. Желтуха не просто разрушала разум — омертвлялось само тело. Возникнув в уголках рта, гангрена расползалась по всему лицу, поедая щеки и нос. Пальцы на руках и ногах отваливались, и со временем больной мог окончательно превратиться в пародию на не упокоенных мертвецов, которые и по сей день бессмысленно волочат своё извращенное существование на улицах Нового Петрограда. Несмотря на очевидную опасность, наркотик пользовался большим спросом. Народ оскотинивался и губил себя за собственные гроши, заработанные потом и кровью. Воистину, людская глупость безмерна...

Пройдя мимо помоста, на котором били розгами вопящую бабу под одобрительный гомон толпы, я прикупил у лоточника булку с маком, уселся на скамейку и стал вдумчиво разглядывать место встречи.

Место Вороном выбрано удачно, так как представляет собой обширную площадь. Ни подъезда, ни лавки, ни подворотни, куда бы можно было спрятать засаду, поблизости не имеется. Однако, поразмыслив, мне показалось возможным рассадить пару агентов по деревьям, там и сям растущим среди площади. Деревья были старые и ветвистые, и, конечно, в потёмках, при крайней отдаленности редких газовых фонарей, агенты на них будут незаметны. Эта мысль показалась мне прекрасной.

Были уже густые сумерки, когда я, с парой смышленых агентов, прибыл на площадь и, поглядывая вокруг, дабы не привлекать лишнего внимания, мы заняли свои птичьи позиции.

Тень со светом перемешалась совершенно, и казалось, самые предметы перемешалися тоже. Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было вовсе. Фонари еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этим временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и особенного рода существ, в виде дамочек в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам. Расползались по разным сторонам и тоненькие чиновники с тросточками, которые, вероятно сделавши прогулку, возвращались домой. Изредка доходили до слуха какие-то, казалось, женские восклицания: «Врешь, пьяница! я никогда не позволяла ему такого грубиянства!» — или: «Ты не дерись, невежа, а ступай в часть, там я тебе покажу!..». Словом, те слова, которые вдруг обдадут, как помойным варом, какого-нибудь, например, замечтавшегося двадцатилетнего юношу, который возвращаясь из театра, несет в голове испанскую улицу, ночь, чудный женский образ с гитарой и кудрями.

Ровно в полночь появилась дрожащая фигура Артамонова, каковая, озираясь и спотыкаясь, начала разгуливать по площади, держась поблизости наших деревьев. Минут через пятнадцать появился конопатый мальчишка, лет четырнадцати, добротно одетый. Уверенным шагом подошел он к оцепеневшему купцу и деланным басом проревел:

- Конверт!

Артамонов, дрожа всем телом, протянул конверт и в полуобморочном состоянии прислонился к дереву. Мальчишка, не глядя, стал запихивать воображаемые деньги за пазуху рубашки. Ну мы тут его и схватили. При обыске у него ничего не оказалось, кроме одной книжки, на обложке которой виднелись череп, скрещенные кости, черный гроб и три свечи.

- Ты что ли Черный Ворон? – спросил я строго, держа его за ухо.

Мальчик, не отвечая, стал кивать и реветь в три ручья.

- Ах ты паршивец этакий! – сказал я без злобы, а скорее от шалости. - Вот прикажу сейчас разложить тебя да как всыплю тебе полсотни горячих, так ты у меня забудешь, как людей запугивать письмами!

- Ишь щенок паршивый! – возмущался Артамонов. - И подумать только, сколько кровушки он мне перепортил! А всему причиной – книги! Я и то, господин начальник, своей доче говорю: не суши ты, кулёма, зря мозгов! Коль родилась дурой, так дурой и помрешь, умней не станешь.

Выбранив хорошенько мальца, я отпустил улыбавшихся агентов и белого, как мел, купца, а сам направился со шкодником прямиком к его родителям, что жили через пару домов от площади.

Он оказался сыном довольно зажиточного лавочника.

Перепуганные родители, услыхав о проделке сына, так и ахнули:

- Вот паскудник, разбойник эдакий! Да ведь теперь сраму от него не оберешься! То - то мы стали замечать, что из выручки стали деньги пропадать. Ну уж мы ему и зададим! То есть так взлупим, что всю жизнь будет помнить!

Я, довольный подобным счастливым концом, развернулся и отправился было домой, как меня нагнал отец мальчишки.

- Ваше благородие, – стал он просить, - молим, не делайте шуму. Иначе во век не отмоемся. Если какую посильную помощь надобно оказать, мы сдюжим, не сомневайтесь...

Я остановил его руку, что уже потянулась во внутренний карман жилетки, отороченной золотистым узором, улыбнулся и сказал:

– Не смейте волноваться. Я сохраню это в тайне... – и отправился искать извозчика, оставив удивленного лавочника под тусклым светом фонаря.

Глава 9

- Появилось дело - вам под стать, Николай Александрович, – даже не здороваясь заявил Фёдор Михайлович, когда я вошёл в кабинет.

Одет он был в дорожные платья и складывал какие-то бумаги в свою сумку.

– Отбываете, Ваше высокородие?

– Именно, голубчик, именно, – ответил Купцов, поправив лямку, – Срочно выезжаю в Минск, по прошению уважаемой еврейской общины. У них случилось страшное злодеяние – ритуальное убийство ребёнка. Если не раскрыть это дело, то случиться погром, к гадалке не ходи. Попахивает провокацией и разжиганием розни среди населения. Высшее руководство крайне обеспокоено этим событием. Им нет даже дела до убийства девяти человек.

– Девяти? – удивился я. – Что де делается то.

– Только представьте, – ответил Купцов. - Негодяи совершенно с цепи сорвались. Продыху не дают. Вроде и теплее стало, а всё не угомонятся.

Действительно, летом с делами было несколько легче. С наступлением теплой поры многие преступные элементы, как тараканы, расползались в разные стороны, кто куда, преимущественно же в окрестности столицы, где, хотя и пошаливали, но на кровавые преступления решались довольно редко.

– Надо понимать, это дело теперь моё?

– Верно понимаете, голубчик. Бумаги на столе. Ознакомьтесь и употребите все усилия. На время моего отсутствия, передаю вам свои полномочия. Подписанный приказ в канцелярии, – отчеканил Купцов.

– Сделаем, Фёдор Михайлович.

– Я на вас надеюсь, – сказал Купцов, крепко сжав моё плечо. – Не подведите.

– Будем стараться, по мере сил, Ваше высокородие.

– Удачи.

– И вам, Фёдор Михайлович.

С этими словами статский советник покинул кабинет, а я же уселся в кресло и стал изучать подробности предстоящего дела.

Согласно извещению, в Литейном переулке произошло массовое убийство девяти человек.

Переулок этот представляет собой узкий, вымощенный крупным булыжником проезд, с лепящимися друг к другу домами и домишками, и ничем особым не отличается.

В одном из полуразрушившихся от ветхости домов, давно предназначенном на слом, в единственной относительно уцелевшей в нем квартире ютилась рабочая семья, состоящая из девяти человек. Четверо взрослых мужчин и пять мальчиков составляли эту семейную артель. Все они были родом из одной деревни в Рязанской губернии, и работали в Петербурге, все сообща, на мануфактурной фабрике.

13
{"b":"933809","o":1}