— Ваше Сиятельство! — первым поприветствовал он Петра Алексеевича, как того требовали негласные правила — глава своего рода всегда важнее. Затем он умудрился, не показав, к кому именно обращается, поприветствовать и князя Кропоткина, и князя Юсупова. — Ваше Сиятельство! Ваше Сиятельство!

Приезжие князья и не подумали отвечать. Они не знали, кто перед ними, но раз Пётр Алексеевич до сих пор не представил его им, значит, сошка очень мелкая.

— Где Родион? — Князь Вяземский смерил Михаила недовольным взглядом — понимал, что вряд ли услышит что-нибудь хорошее.

— Прошу прощения, Пётр Алексеевич, но Родион Петрович сейчас не сможет подойти — его сейчас нет.

Разумеется, князь Вяземский всё понял, и его взгляд из недовольного превратился в крайне раздражённый.

— Тогда передай Родиону, чтобы, когда… вернётся, немедля ехал в Москву. Цесаревич созывает всех Вяземских, Юсуповых и Кропоткиных. Я уезжаю прямо сейчас.

— А… — начал было Михаил и пожалел, что не успел прикусить себе язык.

Но было поздно, Пётр Алексеевич прекрасно знал, что он хотел сказать:

— Ты, — князь сделал паузу, — не едешь.

Михаил замер только на миг, а затем поклонился и уточнил:

— Я могу идти, Ваше Сиятельство?

— Иди, — кивнул Пётр Алексеевич и больше не потратил на него ни единого взгляда.

Михаил снова поклонился и вышел. И никто не видел, как потемнело его лицо.

Арсений таким мрачным и сосредоточенным видел хозяина только раз: когда тот ещё мальчонкой явился насквозь промокшим. Сколько бы Арсений тогда его ни спрашивал, он так и не рассказал, что произошло.

Вот и сейчас, вернувшись из Большого дома поздно вечером, он уселся в кресло возле печки и не двигался. Арсений не решился что-нибудь спрашивать, захочет — сам расскажет. А не захочет, так и клещами на вытащишь.

— Михаил Фёдорович, поешьте горяченького. Я тут щи в чугунке подогрел.

Михаил, словно очнувшись, повернул к слуге голову, взгляд его по-прежнему оставался мутным.

— Что?

— Вы б поели, Михаил Фёдорович! — повторил Арсений. — Марфа свежих щей передала. Говорит, Вы от ужина отказались. Хорошие щи, наваристые. Вы б поели, а?

— Не хочу. Я не голоден.

Разумеется, Арсению рассказали о том, что произошло сегодня в Большом доме — там до сих пор слуги никак не могли успокоиться. Да и как иначе? Не каждый же день в родовом гнезде князей Вяземских собираются три главных колдуна Империи! Да было ли вообще такое⁈ Не знал Арсений только того, что происходило за дверями княжеского кабинета.

Гришка, племянник Марфин, в ножки Михаилу Фёдоровичу кланялся за то, что тот взял удар на себя. Чуть подняли парнишку, хорошо хоть лоб себе об пол не расшиб. Сам Михаил Фёдорович, как от князя вышел, так и пропал куда-то, и никто его не видел, пока он, задумчивый, не появился на пороге охотничьего домика.

Пётр Алексеевич вместе с другими князьями после обеда отбыл в Первопрестольную. Гришка сказал, что Родион Петрович тоже должен был с ними ехать, но он, как это частенько с ним случалось, крепко спал — приходил в себя после тренировки. Ольга Васильевна вся распереживалась — чувствовало её материнское сердечко, что случилось нечто недоброе. Собственно, то чувствовали все сердца в имении Вяземских. Опять же — три князя разом собрались! Собаки и те чуяли, что что-то не так.

— Михаил Фёдорович, ну чуточку! Я Вам полмиски налил всего.

— Ладно, — кивнул Михаил и поднялся. Голода он совсем не чувствовал, но не хотел расстраивать Арсения, поэтому и согласился.

А тот с облегчением выдохнул, когда хозяин не только всё съел, но и попросил добавки. Михаил только усмехнулся про себя — он даже не почувствовал вкуса, зато порадовал Арсения, так почему бы тогда не попросить ещё?

После позднего ужина Михаил сразу же отправился спать, но не смог уснуть до самого утра — мешали тяжёлые мысли. Да и как иначе, когда князь сказал ему, чтобы он никуда не ехал? Ну и правильно. Ну и нечего. Ну и зачем? Что делать слабому колдуну в Москве? Род своей никчёмностью позорить? Чем он, Михаил, помочь сможет, если что? Пёрышко вверх подымет? С третьего этажа мягонько прыгнет? Свечу погасит? Так то и без магии можно. А что? Бывали случаи, когда из окон выпрыгивали и живыми оставались. Кого он своей магией удивит? Кто он такой? Бездарь? Лентяй? Неумеха? Внебрачный сын от крестьянки?

Да он спасибо сказать должен, что его вообще в семью приняли! Пётр Алексеевич мог его в крестьянскую семью отдать и забыть о нём. Так нет же, взял в имение.

«Ну да», — хмыкнул Михаил, глядя в потолок, за окном давно наступила темнота, звёзды спрятались за облаками, и сквозь окно совсем не проникал свет. Так же темно и мрачно, как на душе у Михаила. — «Взял, потому что думал, что я колдуном сильным стану. С таким-то отцом! А оно вон как вышло…»

Он перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. И простонать бы, а лучше и вовсе завыть, но тогда Арсений проснётся. А его Михаил уж совсем не желал волновать. Хоть их и не связывала кровь, для него простой слуга был роднее любого из Вяземских, даже Родиона, а с ним они росли вместе и стали настоящими друзьями. Но только Арсений никогда не оставит, не предаст и всегда будет на стороне хозяина — Михаил сердцем чуял, хоть и не понимал, чем такую преданность заслужил.

Ночь заканчивалась, а сон так и не пришёл. Небо расчистилось, лишь кое-где несмело плыли тонкие облака-паутинки, и ничто не мешало солнцу подарить имению Вяземских радостный рассвет. Вот только вышел он кроваво-красным, как в самое морозное утро, что немало удивило местных — никогда такого весной никто здесь не видывал. Знаком нехорошим посчитали. Михаил же ничего необычного не заметил, а всё потому, что, когда наступил рассвет, лежал на боку, отвернувшись к окну задом. И когда первые предрассветные лучи накрыли землю, он наконец погрузился в сон. Такой же кроваво-огненный, как и непривычно большое солнце, всполошившее всех, кто его видел.

Арсений тоже почуял что-то неладное, когда вышел на улицу, чтобы набрать воды. Он смотрел, как деревья окрашиваются красным и чувствовал, как внутри всё холодеет от нехорошего предчувствия.

— Не к добру это… Не к добру… — бормотал Арсений.

Впрочем, вскоре солнце стало обычным, и все, кто пропустили кровавый рассвет, потом никак не могли понять, почему другие ходят со страхом в глазах. И, что любопытно, никто не осмелился вслух назвать причину беспокойства. Отчего-то им казалось, что, опиши они, что видели, беда случится.

Михаил же проспал не только необычный рассвет, но и добрую половину дня. И дальше бы спал, если бы во сне не свалился с кровати.

— Михаил Фёдорович, как же Вы так! — подбежал к нему Арсений, присел на корточки и помог хозяину подняться, тот смотрел на него ошалевшими глазами.

— Да я… Приснилось что-то…

— Не ушиблись?

Михаил покачал головой и моргнул. Сон, так резко прервавшийся, всё не уходил из памяти. Огненный сон, пожирающий пламенем сон. Но начался он с пронизывающего ледяными ветрами холода. Михаил, нет, маленький Миша сидел в середине совершенно пустой комнаты: полумрак, голые серые стены, каменный пол и единственное узенькое окошко, посмотреть в которое не хватало храбрости. И вроде закрытая комната, а ветры дули со всех сторон, но разве такая малость должна удивлять колдуна воздуха?

Миша и не удивлялся. Он прижал колени к себе и обхватил их руками, теплее не стало. Холодно, ужасно холодно, и так одиноко… И тут напротив окна в стене начало прорезаться другое, и чем больше оно обозначалось, тем сильнее отличалось от первого. Оно всё росло и росло, и грозило занять собой всю стену, но пугали не только его размеры.

Что творилось за первым окошком, Миша не видел, но оттуда доносились голоса. Различить их не получалось, однако они казались смутно знакомыми. Второе же окно постепенно меняло краски. И если сперва за ним виднелась только непроглядная чернота, то теперь там стали появляться языки пламени. Они лизали снаружи стекло, всё быстрее и быстрее разрастаясь, и вот уже послышался шум огня, поглощающего всё на своём пути. Поддалось и окно, и пламя пробралось в комнату, никакие ветра ему не были помехой, они лишь раззадоривали его и подпитывали. Жа́ра Миша не чувствовал, лишь приятное тепло, однако огонь наводил на него ужас. Поразительно, но пламя не ворвалось в комнату, а вползло туда осторожно, как если бы ожидало, что его пригласят. Но, не дождавшись ни приглашения, ни того, что его прогонят, оно жидким огнём стало растекаться по стенам.