Рахиль Завирюха постоянно носила мужскую черную косоворотку, подпоясанную широким солдатским ремнем. Это была широкоплечая девушка. Густые, коротко подстриженные рыжие волосы она зачесывала вверх. Глаза у нее были большие, с огоньком, движения — быстрые. Она вся пылала! Завирюха уже видела смерть, на глазах у нее бандит застрелил ее старого отца. Сама она спаслась: ей удалось убежать во время погрома. Она ночью бежала из местечка, и ее провожали крики насмерть перепуганных детей и вопли старух-евреек. Она бежала и, оглядываясь назад, видела, как горит покосившаяся хатенка, в которой она выросла, видела, как в воздухе носятся перья из старой перины, на которой мать родила ее. Теперь она идет на фронт, чтобы рассчитаться с бандитами и за отца и за всех жертв бандитов в местечке…
Галя Ковальчук, подобно Наталке и Любе, тоже получила закалку в подполье при немцах.
5
Зеленый явился в Обухов уже под вечер и немедленно приказал созвать народ на митинг. Он приехал в старой шинели, дабы крестьяне видели, что он такой же бедняк, как и они. В ожидании, пока соберется народ, он закурил «козью ножку» (вообще-то Зеленый курил только дорогие папиросы, но тут он считал «политичнее» курить махорку) и стал переговариваться с подошедшими крестьянами.
— Мы должны их знать, этих большевиков, кто они такие… Они над нами не будут властвовать. Нам достаточно советской власти без коммунистов! Правильно говорю я?
Народ молчал, Молчание это раздосадовало Зеленого. Оно даже обеспокоило его, и он гневно рявкнул:
— Ну, послушаем-ка, развяжите языки!
Подошел Петро Коляда — маленький старичок с реденькой бородкой.
— Не прогневайся на меня, Данила Ильич, и выслушай, что скажу тебе. Что-то уж очень сладко речь ведешь, как соловушка поешь. Но как-то неладно разговариваешь. Данила Ильич! Почему должны мы воевать с красными? Что мы имеем против них и что дурного сделали нам красные? Почему должны мы насмерть биться с ними? А, громадяне! — неожиданно обратился Коляда к крестьянам. — Вот пускай люди скажут!..
— Что-то я не расслышал, старый хрыч, что ты сказал, повтори-ка еще раз!
— Я сказал то, что думаю, Данила Ильич, — не испугался угрозы Зеленого Коляда, — можешь даже убить меня, твоя воля, но нам незачем биться с красными. Не враги они нам. Вот пускай народ скажет…
Зеленый схватился за кобуру. Вот, кажется, он сейчас уложит его, этого Коляду… Он уже не одного такого уложил… Но в эту минуту к атаману пододвинулся Иван Убисобака, здоровенный парень, рябой, со шрамом на правой щеке.
— Данила Ильич, зачем тебе волноваться? Езжай домой, и когда ты нас кликнешь, то все мы будем готовы. Говорю тебе от имени всей громады!
— За всех не подписывайся! — крикнул кто-то.
— Разойдись! — выхватил Зеленый револьвер и выстрелил в воздух.
Стали расходиться. Взбешенный бандит вскочил на лошадь. Сзади преданно следовал за ним Убисобака.
— Иван!
— Чего, батька?
— Этого уродину, Коляду, завтра же отправить на тот свет.
— Воля батьки будет исполнена.
Зеленый обеими ногами ударил коня в живот и унесся галопом. Убисобака долго стоял и смотрел вслед атаману, как тот, разозленный, скачет домой, пока лошадь с атаманом, все дальше и дальше удаляясь, не превратилась в маленькую черную точку…
* * *
На траве еще лежит роса. Где-то в конце деревни заливается голосистый петух. Собаки вскакивают со слипшимися глазами и стряхивают с себя сон. Иван Убисобака идет убивать человека. Он обещал батьке сделать это, и он сдержит слово. Иван до того служил у Петлюры, теперь он служит у Зеленого. «Умный человек, этот батька, — думает Иван, — не дурак выпить, может держать речь и застрелить человека, если ему это нужно». И девки льнут к нему. Ему, Ивану Убисобаке, не нужно читать книги, не надо держать речей, он не умеет этого, и не для этого Зеленый взял его в свою банду. И девок ему тоже не надо. Они боятся его. Ему можно приказать убить человека, поджечь дом — это он любит. Сейчас он идет убивать шестидесятилетнего Коляду.
Вот уже покосившаяся хатенка, в которой живет Коляда. Вот навстречу бежит знакомая собака. Иван с размаху рванул калитку, и вот он уже во дворе. Корова вдруг взглядывает на него глупыми глазами и ревет на весь двор. «Тише, холера!» — Иван изо всех сил рвет дверь в сени, но дверь заперта на замок. «А-а, — ревет бандит, — сбежал, собачья душа, твое счастье!» Но так попросту Иван не может уйти. «Погоди, погоди, подлюга!..» Бандит хватает лежащий во дворе сноп соломы, втаскивает в сени и поджигает… Затем он поднимается и поджигает соломенную крышу.
— Погоди, погоди! — рычит бандит. — Все равно поймаю тебя, из моих рук не вывернешься!..
6
Когда в городе стало известно, что комсомольцы отправляются в Триполье сражаться с бандой Зеленого, в партийный комитет пришел слесарь с завода «Арсенал» Кириченко и заявил:
— Пошлите и меня!
Это был высокий, сильный парень. Ему уже приходилось бывать под огнем, и он знал, как пахнет порох. Теперь сидит он в кабинете товарища Андрея и молча курит одну цигарку за другой.
— Завтра выступают, — глянул на Кириченко прищуренным глазом товарищ Андрей. — Ты готов?
— Готов!
Андрей несколько раз прошелся по комнате и вдруг резко повернул бритую голову к Кириченко.
— Ну, очень хорошо, — и протянул ему руку. Тот встал и, смущенно улыбаясь, крепко пожал руку Андрею.
— Все будет в порядке, товарищ Андрей, жизни своей не пожалеем.
— Вот это ты уже говоришь глупости, — ответил Андрей, — как раз жизни надо сохранить. На фронт идет много комсомольцев, молодые парни, девушки — горячие головы! Сами полетят навстречу пулям, — значит, нужна там твердая рука, которая преградила бы им дорогу к бесполезной опасности. Даром погибнуть — небольшого ума дело.
— Разумеется, товарищ Андрей.
— Ну, так будь здоров, Кириченко! Ежели что, дай знать, вышлем подмогу. Но главное — разгромить банду, и береги ребят… Ну, счастливого!
Вечером второй красноармейский полк выступил с Демиевки. В первых рядах шагал Миша Ратманский, высокий, гордый, одетый, как всегда, в черную сатиновую блузу.
На улицах собралось много народу — проводить храбрых парней и девушек. В рядах шагавшей молодежи раздавались веселые шутки, смех, и это бодрое настроение в конце концов передалось и провожающим. Мать Любы стояла в сторонке и с любовью и гордостью глядела на дочь — она теперь так красива, Люба, что не наглядеться на нее. Ничего, Люба, благодарение богу, скоро вернется обратно жива-здорова. Отец Людки, на устах которого еще трепетала улыбка, вызванная чьей-то удачной шуткой, в последний раз глянул на свою дочку, которая твердо и с высоко поднятой головой шагала в рядах. Неужто это его маленькая Людка! Она сразу выросла в его глазах, и он вдруг почувствовал к ней уважение, как к взрослому, самостоятельному человеку. Неужели он больше не увидит ее! Нет, не может быть! Она вернется, она обязательно вернется, и именно такой, какой он видит ее сейчас — гордой, жизнерадостной… Младшие братишки и сестренки бежали рядом с марширующими и все старались шагать в ногу с ними. Приподнятому настроению комсомольцев подыгрывал удивительно прекрасный вечер, какой может выдаться только в этом очаровательно зеленом городе Киеве.
Когда вышли за город, стал моросить мелкий дождик. После горячего, обжигающего солнца, которое палило весь день, дождь этот был даже приятен. Немного позже небо разразилось коротким, но сильным ливнем, но полк не остановился. Шагали в Обухово. За Обуховом находится Триполье, а там засела банда Зеленого. Второй полк имеет задание — разгромить банду Зеленого, и ее нужно, во что бы то ни стало нужно разгромить. Это ясно всем. Китаец Сун Лин, или Саша, как обычно называли его товарищи, все время приплясывал и весело приговаривал:
— Банда надо чики-чики…
После ливня в небе появилась радуга, и полторы тысячи штыков стали переливаться ясными красками неба. Полк затянул песню, которая полетела вперед, далеко-далеко по большаку:
