Ах, Айседора Дункан, если бы вы знали нашу Бэйлку Динор!..

Шраге чувствовал в увлечении танцами какую-то опасность для Бэйлки и для всего детдома, но решил некоторое время выждать.

Ждать ему пришлось недолго.

В один из дней Бэйлка исчезла из детдома.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Бэйлку затащила к себе на дачу, на именины, подруга.

Свежий букет хризантем стоял на столе. Свежая скатерть слепила глаза белизной. На продолговатом блюде лежал жареный поросенок. Вокруг поросенка, как часовые, выстроились бутылки с вином. Хрустальная ваза была наполнена печеньем.

Бэйлке никогда в жизни не приходилось есть ничего подобного.

Гостей было мало. Почти одни родственники. Вертелся тут какой-то молодой человек в новом костюме цвета «кофе с молоком» и с золотым передним зубом. Он усердно ухаживал за Бэйлкой, то и дело поднося ей печенье.

— Попробуйте, Изабелла.

После ужина, за которым гости порядком выпили, юноша сел к роялю и начал играть, сам себе подпевая, какую-то пошлую песенку.

Тучный низенький еврей, с острой бородкой, красным лицом и желтыми зубами, вскочил со стула и, вытянув одну руку вперед, а другую заложив за борт пиджака, пустился в пляс. Так он обошел несколько раз вокруг стола. Его пример заразил остальных. Сначала все, вытянув руки вперед, стали покачивать под песенку головами, потом взялись за руки и, поднимая в такт ноги, старались хриплыми голосами перекричать рояль.

Бэйлка была в восторге. Ежеминутно она гляделась в круглое зеркальце и пудрила кончик вспотевшего носика. Потом тот же молодой человек усадил девочку к себе на колени и начал поить ее из маленькой рюмочки.

…Бэйлка вернулась в детский дом через три дня.

— Где ты была? — встретил ее Шраге со сдержанным гневом.

— У подруги на именинах, — беспечно ответила Бэйлка.

— А кто тебе разрешил?

Девочка молчала.

Лицо Шраге побледнело. Он хотел хорошенько отчитать девочку, но сдержался.

— Мы еще поговорим об этом, — сказал он только.

Что делать? Шраге видел, что студия плохо влияет на Бэйлку, а через нее и на других девочек. Глядя на Бэйлку, многие девочки начинали подкрашивать губы и держать себя «свободно». Взять Бэйлку из студии? Выйдет целая трагедия. На это, правда, можно бы и не обращать внимания, но все же… Что, если из Бэйлки в самом деле выйдет балерина? Имеет ли он право заглушать заложенные в ребенке способности?

Учитель искал выхода.

Товарищеский суд был в полном составе. Судили Бэйлку.

— Ребята! — Общественный обвинитель Гера выпил залпом стакан воды. — Бэйлка совершила преступление перед детдомом. Наш коллектив дал ей возможность учиться танцам, а она использовала эту возможность не так, как следует. Почему Бэйлка пошла на нэпманские именины? Потому что погналась за лакомым кусочком.

…Суд прервался: при этих словах Геры Бэйлка упала в обморок. Шраге догадался, что обморок притворный, но все же подбежал к Бэйлке, взял на руки и отнес в спальню.

На следующий день он отправился в студию и сообщил заведующему, что Бэйлка больна и некоторое время не будет посещать занятия…

— Не понимаю, — размышлял Юдка Грак, — что делается с учителем Израилем? Что за мягкосердечие?

Через несколько дней Бэйлка снова пошла в студию.

На заседании педагогического совета Гинда Мурованая курила.

— Товарищ Шраге, — пускала она кольцами дым, — я никак не могу с вами согласиться. Вы всецело полагаетесь на детскую интуицию, — прядь волос упала ей на лоб. — Как можно допускать такую стихийность? — ладонью она отбросила волосы назад. — А что, если все девочки захотят стать балеринами? Вы их всех отдадите в балетную студию?

Учительница Рохл повернулась лицом к окну.

— Если вы будете полагаться на детскую интуицию, что же останется делать нам, педагогам? Партия доверила нам воспитание нового поколения, мы должны вырастить для нашей Советской страны честных, полезных граждан. Как вы можете руководить ребенком, если потакаете всем его капризам? — Мурованая выпустила последнее колечко дыма и отбросила папиросу. — Я не сомневаюсь в способностях Бэйлки, но с тех пор как вы начали потворствовать всем ее капризам, ею стало трудно руководить.

— Меня удивляет, товарищ Мурованая, — Рохл вскочила с места, — как вы не хотите понять душу…

— Что вы мне всегда толкуете о душе? — Гинда прищурила правый глаз.

— Если вы будете меня перебивать…

— Спокойно, товарищ Мурованая, я вам не давал слова, — постучал заведующий карандашом по столу.

— Почему вы не хотите понять душу ребенка? Ребенку нужно уступать, потому что все-таки это ребенок.

— Не всегда…

— Ну, товарищ Мурованая, дайте же и другому высказаться. Каждая мать знает…

— Но мы, воспитатели…

— Товарищ Мурованая, да не перебивайте же!

Гинда Мурованая закурила новую папиросу.

Однажды утром хозяйственная комиссия обнаружила, что не хватает полдюжины коробок консервированного молока. Их взял Бэрл. Это было для учителя большим ударом. Ведь Бэрл находился в детском доме уже полтора года.

В двенадцатом часу Бэрл вернулся с рынка. Молока он не продал, одну коробку выпил сам, остальные принес нетронутыми.

Некоторое время спустя пропало несколько коробок галет.

Кто взял?

Бэрл!

Ребята, спавшие с ним в одной комнате, слышали ночью, как он грыз что-то, а утром видели крошки галет на его постели.

«Это — болезнь, — думал Шраге, — болезнь, от которой необходимо его вылечить».

Учитель собрал старших детей.

Ребята окружили Шраге. Бэрл мыл пол в спальне мальчиков. Он дежурил. Дверь была слегка приоткрыта, обрывки беседы долетали до него. Он подошел к двери и прислушался. Гера открыл дверь.

— Ты зачем здесь стоишь?

— А тебе какое дело?

— Ступай отсюда, — толкнул Гера Бэрла.

— Нет, ты ступай, — толкнул его Бэрл и задел мокрой тряпкой, которую держал в руке. — Глухой композитор! Тоже лезет!

— Ты ворюга! Кто украл галеты? — закричал Гера и ударил Бэрла. Завязалась драка. Шраге вбежал в спальню, глазам его представилась такая картина: Гера — посреди комнаты с синяком под глазом. Бэрл молча стоит в стороне и смотрит в землю.

— Бэрл! — схватился за голову учитель. — Опять что-то вышло?

— Пусть не называет вором! — воскликнул со слезами мальчик и стремительно выскочил из комнаты.

Бэрл не показывался весь день. Он сидел где-то в уголке и плакал. Впервые его оскорбило слово «вор». Оно кольнуло глубоко, в самое сердце. Следовало бы за такое оскорбление зубы выбить, но он не сделал этого, потому что заслужил кличку. Он действительно вор. Пробыл полтора года в детском доме, с таким учителем, как Шраге, и позволил себе украсть. Его надо было бы спустить за это с лестницы.

Бэрл плакал искренне и горько: Он думал о том, что должен сам себя наказать. Он оставит детский дом и никогда больше сюда не вернется, чтобы не смотреть учителю Израилю в глаза. Шраге всегда старался отучить его от воровства. В первые дни, когда Бэрл прибыл сюда, учитель подкладывал ему за обедом лучшие куски, чтобы вытеснить из головы мальчика мысль, будто ему чего-то недостает. А он так отблагодарил учителя! Мальчик глотал слезы, сладкие слезы раскаяния.

Он придумал себе наказание.

Шраге радуется редко. Его круглое лицо всегда серьезно и озабоченно. Но сегодня, за завтраком, сквозь густую пелену забот и грусти на его лице проступила радостная улыбка.

Когда на стол подали консервированное молоко и галеты, Бэрл отказался есть. Дети изумились.

— Бэрл!

— Не хочу.

— Гляди! Молока с галетами не ест!

Учитель Израиль:

— Ну, Бэрл, не дури. Ешь.

— Не хочу.

Тетя Рохл:

— Что с тобой, Бэрл?

— Я не буду есть.

Юдка Грак:

— Бэрл!