— Оставайся здесь. Послушайся меня.

— Лямза, ты никчемный парень. Дали бы тебе пожрать, и ты готов остаться даже в приюте.

— Нет, Сенька, я остаюсь здесь не только ради жратвы. Я останусь тут навсегда. Нравится мне тут, и баста!..

Так скучно мне здесь без Сеньки, что хоть на стену лезь. В сумерки я часто сижу во дворе и любуюсь закатом солнца. Я никогда раньше не замечал, как это красиво. Красное солнце, похожее на спелый разрезанный арбуз, медленно спускается по небу…

Я сегодня впервые пригляделся и к звездам, они мне тоже очень понравились. Ой, сколько их на небе! И все они смотрят на меня!

Когда со мной нет Сеньки, мне кажется, что у меня не хватает правой руки. А не пойти ли его поискать? Он сказал, что будет у ближайшего железнодорожного поста. Если я передумаю, то могу там его найти. Я выхожу со двора и иду все дальше и дальше. Я должен разыскать Сеньку и привести его назад в колонию.

Уже стемнело, луна следует за мной… Шаг за шагом… Я никогда не знал за луной такой привычки: шпионить за людьми. Быть может, она когда-нибудь еще и выдаст тебя? А ты и не догадаешься, кто тебя предал.

Я иду… Издали мне подмигивает огонек. Он зовет меня. Я подхожу к посту. Сенька лежит в траве и храпит. Я не хочу его будить. Он не должен знать, что я его ищу. Я ложусь на траву, неподалеку от Сеньки, и начинаю дремать. Внезапно я вижу над собой нашего зава. Он стоит рядом со мной и говорит:

— Ничего, Лямза, поживешь немного с нами — пошлем тебя на завод. Хочешь работать на заводе?

— Еще бы!

— Пошлем тебя! И Сеньку пошлем, когда он перестанет дурака валять.

— Он не валяет дурака. Он не из таких. Просто командир придирается к нему, а он парень вспыльчивый… Я ведь его хорошо знаю. Да.

— А я его знаю еще лучше. Ты думаешь, я не присматриваюсь к вам? Я все вижу. Я видел, как ты вечером ушел из колонии без разрешения. Куда ты ходил? А?

Что-о? Откуда же он об этом узнал?

— Я просто прогуливался возле колонии, — сказал я заву.

Я просыпаюсь. Зава нет. Вместо него надо мной стоит Сенька Горобец.

— Долгонос, откуда ты взялся здесь? И что ты мелешь обо мне?

Что ему ответить? Оказывается, это был сон.

— Куда ты собираешься, Горобец?

— Тебя послали за мной, что ли?

— Никто за тобой не посылал и не пошлет. В колонии ли ты, сбежал ли ты, — до этого никому дела нет.

Мой ответ, видимо, озадачил Сеньку. Он посмотрел так, будто хотел сказать: видно, это какой-то особенный приют.

— Горобец, ты ошибся. Ты думал, что это приют, а это совсем другое…

— Я есть хочу, Лямза! — внезапно произнес Сенька. — Аж живот подвело. Разживись-ка.

Где же мне тут разжиться? Пост очень мал, и людей не заметно.

— Горобец, я видел однажды в кино, как один голодный поджаривал свои ботинки и жевал.

— Во-первых, я босой, — отвечает Горобец. — А во-вторых, это бывает только в кино. Там один прыгнул с летящего аэроплана и пошел себе, точно соскочил со ступеньки, а не с высоты ста этажей.

— Как же это могло быть?

— Лямза, — говорит Сенька, — я умираю с голоду, язык едва ворочается во рту. Давай пойдем пешком в город, а оттуда куда-нибудь поедем.

— Нет, Горобец! Никуда я не пойду и никуда не поеду. Я возвращаюсь назад в колонию и хочу, чтобы ты вернулся со мной. Мы должны бросить воровскую жизнь.

— В колонию, — говорит он, — я не вернусь… А уж если вернусь, то вышибу командиру сада все зубы.

— Ладно, вышибешь ему все зубы. Это твое дело.

Мы идем. На этот раз Сенька меня послушался. Мы шагаем обратно в колонию.

Еще очень рано. Мы шагаем по мокрой траве, и холодная роса щекочет наши босые ноги. Колония находится в бывшем монастыре. Высокая колокольня, с красным знаменем на верхушке, полощет в пруду свою тень.

Недавно между нашим завом и Сенькой произошла такая беседа:

— Сенька, скажи правду, не хочется тебе больше на вокзал?

— А если хочется?

— Иди.

— А если я не хочу?

— Тогда будь таким, как все ребята.

— А если я не хочу быть таким, как все ребята?

— Ну, брось свои штуки.

— А если я не хочу бросить?

— Тогда мы заговорим с тобой иначе.

— Ну, а если ты заговоришь иначе, что тогда? (Мы все с завом на ты. Он сам хочет, чтобы мы себя чувствовали с ним как равные.)

— Я вовсе с тобой перестану говорить.

— А тогда что?

— Увидишь!

— А что я увижу?

Сенька расставил ноги и ехидно улыбнулся.

— Мы тебе такое покажем, что тебе вряд ли понравится.

— Например?

— Стоит ли с тобой говорить, если ты не хочешь расстаться со своими уркаганскими привычками.

Сенька не выдержал:

— Если так, то наплевать мне на тебя с высокой колокольни.

— Грубиян! С кем ты разговариваешь?

— С тобой.

Тут уже зав вспылил и сказал:

— Завтра мы обсудим твое поведение на совете командиров.

— Подумаешь, как испугал, аж в жар бросило!

— Погоди, станет еще жарко! Будет тебе баня!

Сенька стоит и смотрит на небо. И что он смотрит туда, какое небу дело до него? У неба свои заботы. Небо смотрит так, будто говорит: моя хата с краю, ничего не знаю. Назвался груздем, полезай в кузов!

Но Сенька все же упорно смотрит вверх.

Наш зав очень спокойный человек. Такая у него натура. Однако Сенькино поведение даже и его вывело из себя. Он повернулся к Сеньке спиной и ушел. Тогда Сенька бросился за ним:

— Если ты только скажешь про меня командирам, то…

Сенька не так боится зава, как командиров. Боится! Он им всем может кровь из носа пустить, но ему, Сеньке Горобцу, стыдно оправдываться перед своими же ребятами. Ему гораздо легче было бы подчиниться милиционерам, чем командирам. В совете десять командиров: пять мальчиков и пять девочек. И ты, Горобец, рассказывай им с самого начала, как ты в первый раз подошел к этой девочке, что ты ей сказал, что она тебе ответила, почему ты вдруг схватил ее за плечи, за что она тебе плюнула в лицо, за что ты ее выругал… И почему она пожаловалась заву…

А они сидят себе — эти командиры — допрашивают тебя, впиваются в тебя глазами; потом делают «выводы» и угрожают, что выбросят тебя из колонии…

Зав вскипел, на его лбу вздулись жилы. Он схватил Сеньку за локоть.

— Ты с кем так разговариваешь?

У зава было такое лицо, что Сенька покраснел как кумач, потом побледнел и сразу изменил тон:

— Я прошу тебя, товарищ зав, пусть это будет между нами. Никогда я больше так не сделаю.

Зав действительно ничего не рассказал командирам. Иного я от него и не ждал. Да. Однако этим дело не кончилось. Сенька к лучшему не изменился.

Неподалеку от нашего монастыря есть большое болото. Все должны переходить через него, другого пути тут нет. Крестьяне говорят, что оно стоит давным-давно, еще со времен Николая. Они считают его божьим наказанием. Попросили они зава прислать ребят очистить болото. Зав согласился и предложил однажды командирам:

— Давайте, ребята, очистим болото и устроим пруд для купанья.

Слово «купанье» привело нас в восторг.

Ни в одном из ближайших сел не было даже маленького прудика, если не считать узенькой сажалки, которую пара лошадей могла бы выпить в один прием.

Командиры ответили:

— Это нам раз плюнуть! Мы все возьмемся за работу, и от болота не останется и следа.

Мигом собрали лопаты и тачки у крестьян и двинулись к болоту.

Перед уходом зав сказал нам, что мы идем на фронт, потому что болото — наш враг. И мы должны его взять приступом, как вражескую крепость.

Тут Сенька снова выкинул штуку.

— Все что угодно, только не это, — заявил он.

На каждую работу у нас выделяется командир, даже я был уже командиром, когда мы чистили крестьянские клуни. Все это выдумки зава, он всегда повторяет, что наша колония — фронт. А на фронте должны быть командиры.

Командир по очистке болота говорит:

— Горобец, бери тачку, твой черед.