— А вам что за дело? — громко спросил у учителя второй мальчик. — Вам это зачем?

— Гм… меня просто интересует. Где-то я вас как будто видел…

— Что он там мелет? — перебил его Йошка, моргнув правым глазом в сторону Шраге. — Что он голову морочит?

Но Бэрл спокойно сказал, не спуская глаз с чемодана у перронной кассы:

— А я вас в первый раз вижу.

— Мне кажется, ты не здешний?

— Скажите, вы в самом деле такой или только дурака валяете? — снова перебил Йошка.

— Нет, вы ошиблись, я здешний, — с прежним хладнокровием ответил Бэрл.

— Очевидно, я действительно ошибся. Скажи, а что ты делаешь на вокзале?

Йошка Кройн плюнул сквозь зубы, и плевок пролетел почти у самого лица учителя. Бэрл перевел взгляд на Шраге, а Йошка бросился вслед за дамой в фетровой шляпе, которая несла в левой руке замшевый саквояж. Бэрл остался с учителем.

— Скажи, не лучше ли было бы тебе в детдоме?

— А чем мне здесь плохо?

— А чем тебе здесь хорошо?

Бэрл молчал.

Долго пришлось Шраге уговаривать Бэрла, наконец этот пронырливый тринадцатилетний подросток был побежден. Они отправились по Екатеринославской улице. Впереди шел Бэрл. Ветер распахнул полы его короткого пиджака, одетого наизнанку. Шраге шел позади и следил за тем, как бы мальчишка не дал стрекача.

Трамвай с шумом и звоном пролетел мимо. Сидевший на буфере Йошка Кройн, увидев Бэрла, завопил на всю улицу:

— Бэрл? Куда?

Бэрл рванулся было вперед, но, пробежав немного, замедлил шаг.

— Вот здесь ты будешь жить. — С этими словами Шраге открыл перед Бэрлом дверь детского дома. Паренек удивленно осматривал пустые комнаты, и в его косых глазах учитель прочел недоумение: это и есть те чудеса, что ему наобещали?!

Бэрл быстро освоился с тремя жильцами детского дома — учителем Шраге, Бэйлкой и Герой. Геру он на другой же день отдубасил. Бэйлку ни за что обругал. Учителя невзлюбил за мягкость характера.

Зима. Детский дом мерзнет. После долгой беготни по учреждениям Шраге удалось наконец достать воз дров. Ребята выскочили во двор. Одни пилили дрова, другие рубили, третьи подбадривали работавших криками: «Раз! Раз!» Когда пришла Бэрлу очередь пилить, он заупрямился: не хочу, и все!

Гера взбежал по ступенькам и закричал нараспев:

— Учитель Израиль! Бэрл не хочет пилить дрова!

Шраге вмиг очутился во дворе. Подойдя к детям, он постоял немного, закусив нижнюю губу. Потом мягко сказал:

— Дети…

Ребята загалдели. Гера возмущался поведением Бэрла. Если так, то и он не хочет работать. Шраге снова закусил губу, нахмурил брови и обратился к Бэрлу:

— Это не годится, братец. В коллективе все должны работать.

— Ну, что вы ко мне пристали? — сердито ответил Бэрл. — Не хочу пилить, и баста!

— Почему?

Ответа Шраге не получил.

…Зима сковала город. Метели гуляли по улицам. Ветер срывал вывески, забирался за воротники прохожим. Шраге был озабочен. В газетах он читал, что в Курске пришлось поставить пятьсот новых коек для тифозных больных. В Самарской губернии голодают села. Местная газета объявила, что на днях придется уменьшить на осьмушку хлебный паек.

Шраге прищурил глаза.

Утром в переднюю детского дома вошла высокая черноволосая и черноглазая женщина. Трудно было определить, что скрывалось в ее глазах: то ли сон, то ли усталость. Она спросила Шраге. Бэрл, увидя незнакомку, сбежал по ступенькам и остановился перед ней, чтобы получше разглядеть. Судя по гримасе, которую он скорчил за ее спиной, гостья ему не понравилась.

Шраге в это время стоял в коридоре. По его полным губам скользила радостная улыбка.

— Рохл! — взволнованно вырвалось у него. — Когда ты приехала?

— Израиль!..

По коридорам неслась весть:

— К учителю приехала жена.

Учительница Рохл была добрая женщина. Ее сердечность, переходившая в настоящую материнскую нежность, вызвала ответную привязанность к ней и любовь детей. С первых же дней дети окрестили ее тетей Рохл. Она мыла их вшивые головы с такой самоотверженностью, как мыла бы их собственным детям. Когда заболевал ребенок, она часами просиживала у его кровати, перестилала ему постель, выносила ночную посуду.

Она баловала детей. Если дети хотели чего-нибудь добиться у учителя, они сперва обращались к тете Рохл, а уж она старалась замолвить за них словечко перед мужем.

На своей любви к детям она построила целую теорию. Каждый человек, говорила она, имеет свое призвание. Ее призвание — отдаться всецело воспитанию детей. Лучшей наградой для нее будет, если дети полюбят ее и почувствуют в ней мать. Многие педагоги считают, что учитель должен быть старшим товарищем детей. Учительница Рохл была иного мнения. Прежде всего надо быть им матерью: ведь это сироты, у них нет родных, нет никого, кроме учителей.

— Признайся Бэрл!

— Я не брал, товарищ Шраге.

Учитель нахмурил брови.

— Ты говоришь неправду.

— Ну, если так, я не хочу больше с вами разговаривать! — увернулся мальчик от пытливого, напряженного взгляда учителя, побежал в спальню и бросился на кровать.

Шраге остался в коридоре. Было тихо. Из зала еле доносился голос Рохл, прерываемый детским смехом. Слышно было, как в конце коридора трещали в печке дрова, пожираемые сердитым пламенем.

Шраге задумался. Какой подход нужен к такому подростку? Уж очень он упрям, не признает никакого авторитета. Он взломал шкаф и вытащил оттуда пять порций мяса. В спальне мальчиков не хватает простыни — это тоже дело его рук. Две ночи подряд он не спал в детдоме. Пора этому положить конец, иначе из мальчика вырастет преступник и виновен будет он, Шраге, никто другой. Надо сломить упорство Бэрла.

Шраге направился в спальню.

Бэрл лежал на постели, зарывшись головой в подушку.

Шраге подошел к мальчику, взял за руку и велел подняться с постели. Бэрл неохотно встал.

— Что ты только позволяешь себе? — сказал: Шраге.

Бэрл хотел ответить: «Не приставайте ко мне, оставьте меня в покое!» — но промолчал.

— Все ребята уверяют, что это ты взломал шкаф.

— А кто вам сказал, что я это отрицаю?

На лице учителя появился румянец. Шраге задвигал челюстями, будто что-то застряло у него в зубах. Его охватило отвращение к этому наглому мальчишке.

— По-твоему, достаточно того, что ты не отрицаешь?

Бэрл был бы счастлив, если бы в этот момент под ним провалился пол. Он не хотел слушать учителя. Тот вечно твердил ему про всех детей. Какое дело ему до всех? Они такие, а он совсем иной!

— Учитель Израиль, чего вы от меня хотите? — поднял он глаза на Шраге.

— Я хочу, чтобы ты был таким, как все дети.

Опять эти все! Наплевать ему на всех. Вот! Он вовсе не хочет подражать всем. И пусть Шраге лучше убирается отсюда.

— Ты должен мне обещать, что возьмешь себя в руки. Иначе будет плохо.

Бэрл иронически прищурил глаза.

— Да, да, — повторил сердито Шраге. — Тебе будет очень плохо.

В это время учитель увидел в окно постороннего человека, поднимавшегося по ступенькам с четырьмя детьми.

— Ну… — взял он Бэрла за локоть. — Надеюсь, нам больше об этом говорить не придется, — и пошел навстречу посетителю.

«Вот пристал! — глубоко вздохнул Бэрл. — Подумаешь, какую историю раздули из-за пяти кусков мяса. Да лучше бы они сгнили там, в шкафу, чем мне слушать эти разговорчики».

…На улице вьюга. Снегу по колено. Время от времени он вздымается вверх и вихрем несется вдоль улицы. Резкий ветер хлещет в глаза, обжигает лицо. Он рвет подушку, засунутую в раму вместо выбитого стекла, поминутно выталкивает ее, как пробку из бутылки, и хлопья снега летят в комнату. Ветер — задорный и навязчивый. Внезапно он срывает ставень и волочит его по длинной улице.

Сестра лежит в сыпном тифу. Укутавшись в одеяло, сидит в углу мать.