— Давайте взбрызнем получку?

— Взбрызнем!

Все четверо вынули новенькие, хрустящие бумажки. Они любовались ими, как мать своим первенцем. Все вошли в магазин.

Бэрл подошел к стойке и обратился к продавцу:

— Водка есть у вас?

— Есть, только в целых бутылках.

— Что ж, значит, возьмем целую? — спросил Бэрл у товарищей.

Горлышко бутылки выглядывало из кармана Бэрла, когда он вышел на улицу. Карманы Фишки промокли от соленых огурцов.

Мальчики зашли в пивную.

Гармошка наигрывала чувствительные романсы. Бэрл наливал рюмку за рюмкой.

— Выпьем за нашу работу!

Ребята скоро захмелели. Бэрлу казалось, что прилавок опрокинулся вверх дном. Гармонист сидел на потолке. Густой табачный дым застилал окно.

Все четверо вернулись домой поздно, вдрызг пьяные, и принялись колотить в дверь.

Шраге вышел на стук. С минуту постоял, прислушиваясь. Грязная ругань падала в ночную темень, точно тяжелые камни. Он резко распахнул дверь. Все четверо застыли. Шраге стоял молча.

На следующий день Шраге созвал экстренное собрание. Четверо обвиняемых сидели на одной скамье. Заведующий нахмурил широкий лоб и грустно сказал:

— Я должен сообщить собранию невеселую весть. — Он с минуту подумал, как бы сильнее квалифицировать поступок четырех. — Четверо наших воспитанников наложили грязное клеймо на наш детский дом. Эти четверо — Бэрл, Фишка, Айзик и Ицик, — получив первую зарплату, напились, как последние хулиганы. Собрание должно реагировать на это. Собрание должно стереть позорное пятно: оно ложится на каждого из нас.

Лица провинившихся горели от стыда.

Внезапно с места поднялся Бэрл и, волнуясь, обратился к собранию:

— Вы должны простить нам это… Это случилось в первый, но и в последний раз… Первая получка… вскружилась голова… Больше это не повторится.

Случай с четырьмя долго оставался предметом горячего обсуждения в детском доме.

Вскоре Шраге принес известие: старших девочек приняли на работу в швейную мастерскую.

От тарелки с борщом поднимался густой пар. Борщ был красноватого цвета, в нем плавали островки сметаны.

Бэрл сидел задумавшись на своем обычном месте против Кузнецова. Кузнецов сунул ложку в борщ, разболтал сметану, потом, широко открывая рот, принялся быстро глотать горячую пищу. Бэрл машинально сделал то же, но вдруг выхватил ложку изо рта и сжал губы.

— Горячо? — подмигнул Кузнецов, продолжая хлебать борщ.

— Угу… — ответил Бэрл, не разжимая рта.

В столовой стоял несмолкаемый гул, сотни ложек наигрывали в тарелках своеобразные мелодии. Бэрл не замечал сегодня шума. Борщ его давно простыл. К столу подошла официантка и стала раздавать второе: гречневую кашу с салом. Кузнецов сразу же погрузил ложку в кашу, размешал жир и спросил:

— Почему не ешь?

Бэрл молчал.

— Японцы вон говорят, — вмешался сидевший рядом рабочий, — что, пока не подпишут договор с Китаем, не уйдут.

— Кот всегда падок до сметаны, — заметил Кузнецов. — Они будто на Китай метят, а на деле зарятся на нашу железную дорогу, да…

— Поможет им это, как мертвому кадило… — ввернул словечко Йошка Кройн.

На противоположной стене висел плакат с нарисованным на нем раком. Рак с горделивым видом топорщил длинные, остроконечные усы, будто говоря: «У меня есть товарищ на вашей фабрике — Бэрл его зовут. У обоих у нас одна привычка — пятиться назад».

По некоторым причинам Бэрлу именно так казалось. Его сельфактор сделал вчера пять фунтов браку. Десять бракованных шпулек висят прикрепленные к потолку среди цеха, на виду у всех. Бракованные пять фунтов ниток спокойно покачиваются в воздухе, дразня Бэрла.

— Что задумался? — спросил Кузнецов. — Ешь скорей, не то…

Раздался гудок. Бэрл на мгновение заколебался: окончить обед или бежать? Что-то заставило его броситься в цех.

В цехе его взгляд сразу же упал на испорченные мотки ниток, висевшие под потолком. Четыре сельфактора плавно прогуливались по рельсам. Муфты всех четырех ритмично постукивали. Нитки с шумом вытягивались во всю длину машины. Бэрл принялся помогать нителовщицам соединять оборванные нитки. Каретка размеренно двигалась по рельсам. Пузатые мотки постепенно худели, в то время как шпульки все тяжелели.

Рядом с Бэрлом на другой машине работал его старый друг Йошка Кройн. Обе каретки двигались в одном ритме. Момент вытягивания ниток совпадал у обеих машин, точно они условились поддерживать всегда контакт. Выпрямляясь, нитка дрожала со странным звуком; казалось, что в цехе хлещет ливень.

— Крути, Гаврило! — воскликнул Йошка.

В цех вошел Юдка Грак. Теперь он был секретарем комсомольского коллектива на фабрике. Как всегда, движения его были ловки и уверенны. Он пришел сообщить ребятам радостную весть, но едва Юдка показался в цехе, как десять бракованных шпулек, висевших у потолка, устремились к нему навстречу. Погляди, мол, на нас, Юдка!

Бэрлу казалось, что Юдка только на них и смотрит. Взволнованный, он сам подскочил к испорченным ниткам и указал на них Юдке.

— Как тебе нравится, Юдка, моя работа?

— За такую работу пудовую свинцовую медаль тебе выдать, — провел тот рукой по носу Бэрла.

— Смеешься?

— Наоборот, я пришел тебя поздравить, — Юдка шагал следом за кареткой, — ты молодчина, Бэрл, и Йошка тоже…

— Смеешься?

— Заладила сорока Якова… проект ваш на днях будут обсуждать, вот как.

Птицы запели в сердце у Бэрла.

Юдка вышел.

Каретки без устали двигались по рельсам. Две молодые нителовщицы внесли на плечах новый форган.

Ж-ж-ж… — быстро кружились и трепетали нитки.

История брака была совсем проста. В машине двести шестьдесят веретен, и все они вертятся одинаково. Но если сельфактор капризничает, он часто рвет нитки. Тогда надо успеть в несколько секунд связать концы и быстро разгладить узелки ладонями, потому что узловатая нитка непригодна для тканья.

Узлы — это и есть брак.

Но на двести шестьдесят ниток есть только три пары глаз. Четвертая — Бэрла, он — сельфакторист. В его обязанности не входит ловить нитки, хотя он это и делает. Он должен знать нутро машины, и он его знает. Вчера из соседнего цеха, из чесалки, принесли плохие клубки форгана, машина заартачилась и начала беспрестанно рвать нитки. Три пары глаз не успели уследить. Вот откуда эти десять бракованных шпулек, висящих под потолком. Вот и все.

Бэрлу было не по себе, очень не по себе. Особенно потому, что трех остальных виновных это не слишком волновало. Бэрл — бригадир, он любит фабрику и не может равнодушно относиться к такой неудаче…

…Тогда тоже, падал мягкий снег. Это было шесть лет назад.

Бэрл внезапно почувствовал чью-то руку на своем плече. Кто-то назвал его по имени. Он оглянулся. Перед ним стоял невысокий мальчик в коротком рваном пальтишке, вывернутом наизнанку, без шапки. Это был Йошка Кройн.

— Глаза у тебя в затылке, что ли?

— А! Черт бы тебя побрал! Как ты попал сюда?

— Поездом.

— Ну, как поживаешь?

— Как видишь.

Это хладнокровное «как видишь» напомнило Бэрлу его собственные похождения. Он поглядел на Йошку и увидел в нем себя — Бэрла былых времен.

— Что же ты теперь собираешься делать?

Ответ утонул в оглушительном уличном шуме.

Мальчик вдруг исчез. Через несколько минут Бэрл заметил, что какой-то мужчина тащит Йошку.

— Куда девал мешок, говори?

— Какой мешок? — захныкал Йошка.

— Знаем мы вас… Да, да. Ну, в районе все выясним.

Бэрл последовал за ними. В милицию его, однако, не пропустили.

— Вам что надо?

— Я свидетель, — отрезал он и расчистил себе путь при помощи локтей.

У стола сидел высокий человек с короткой бородкой и пытливым взглядом светло-карих глаз.

— Рассказывайте! — обратился он к гражданину, который притащил Йошку.