— Нет, и конец!

Дети со всех сторон:

— Медведь в лесу издох…

Бэрл решил три недели подряд не пить консервированного молока и не есть галет: он высчитал, что за это время возместит украденное. (Это и было то наказание, которое он для себя придумал.)

Прошло несколько дней, а Бэрл все пьет чай без молока и галет.

Учитель Израиль снова:

— Бэрл, брось глупости, мы тебе прощаем.

Тетя Рохл:

— Бэрл, прошу тебя…

Напрасные уговоры.

Гинда Мурованая:

— Перестань, Бэрл, капризничать, точно барышня.

— Я сказал — нет, значит — нет. Что вы пристали?

Юдка Грак:

— Ты молодчина. Но к чему такое упрямство?

Ничто не помогало. Мальчик свое намерение выполнил.

Шраге, конечно, жаль было, что мальчик недоедает, но зато он понимал, что теперь Бэрл никого не обманывает и даже украдкой не ест. Он еще больше полюбил мальчика за это.

А когда прошли три штрафные недели, то в детдоме уже ни галет, ни молока не было.

Бэрл не переставал думать о Бэйлке.

Наоборот, еще сильнее стало тянуть его к ней с тех пор, как она начала учиться танцевать. Она ему нравилась все больше. Однажды вечером Бэрл, встретив Бэйлку на крыльце, схватил ее за руку.

— Что тебе?

— Я…

— Чего ты хочешь от меня?

— Ты мне нравишься, Бэйлка, — сорвалось с его уст. Он произнес это сердечно и искренне.

— Сумасшедший!.. — расхохоталась девочка.

Она вырвала руку и убежала.

Бэрл остался один. Он хотел было броситься за ней вдогонку и выругать ее, выругать грязными словами. Минуту назад он был растерян и беспомощен, а сейчас его охватила страшная злоба. Было желание догнать Бэйлку и даже ударить. Но он этого не сделал.

В детдом пришли гости — рабочие ткацкой фабрики. Дети сразу же узнали среди них высокого усатого Кузнецова, и один кудрявый паренек даже вскочил ему на спину.

— Хо-хо… — усмехнулся Кузнецов в усы. — Здорово, ребята! Как жизнь молодая?

Старшие мальчики находились в мастерской. Гости зашли к ним.

— Работаете? — сказал Кузнецов. — Молодцы! Так и надо. Кто не работает, тот не ест.

Шраге стоял, в углу и строгал длинную доску. Надо было сделать несколько новых скамеек для детдома.

— Инструменты у вас неважные, — сказал один из рабочих. — Мы вам принесли лучшие. Громов, — окликнул он товарища, — ну-ка, разверни гостинец.

Громов поставил среди комнаты ящик с инструментами. Ребята сразу бросились к ящику и начали вытаскивать оттуда клещи, напильник, кронциркуль, молотки, маленькие тиски, сверла.

— Вот это подарок! — Шраге оживился. — За это стоит поблагодарить.

— Спасибо! — дружно воскликнули дети.

— Пустяки! — ответил Кузнецов. — Не стоит благодарности. Наоборот, вы должны нас выбранить за то, что мы так долго мешкали с инструментами.

Дети смеялись.

— Товарищок, — отозвал Шраге в сторону старичок рабочий с редкой бородкой, — вы у них начальником будете?

— Я заведующий.

— Что же, слушаются они вас?

— Когда как, бывает, что и не совсем, — вмешался Кузнецов, показав белые зубы, но сразу же сообразил, что не следовало этого говорить в присутствии детей. — Ничего, их надо только уметь держать в руках, — поправился он. — А вот в прошлом году у вас, кажется, паренек удрал. Вернулся он?

— Вернулся, — ответил Шраге и указал на Бэрла.

Бэрл обтачивал ключ.

— Это ты в прошлом году удирал? — спросил Кузнецов.

— Я.

— Ну, а теперь снова собираешься?

— Нет, больше не собираюсь.

— А бузить будешь?

— Буду, — рассмеялся Бэрл.

— Ух, ты! — Кузнецов схватил его за подбородок. Он взял у Бэрла из рук ключ. — Надо его взять в тиски. Так лучше будет.

Он привинтил принесенные тиски к столику, притянул ключ, взял напильник в руки и показал, как надо правильно работать. Потом гости обошли спальни.

Учительница Шраге сидела в комнате девочек с младшими детьми и с увлечением рассказывала им сказки Андерсена.

Рабочие постояли немного в стороне, послушали.

— Ну, а об Октябре они знают что-нибудь, эти карапузы?

— Они еще слишком малы.

— Надо, надо, — сказал Кузнецов, — надо им с малых лет рассказывать, за что боролись их отцы и будут бороться они сами.

И Кузнецов собрал вокруг себя детей. Стоя с ними посреди комнаты, он рассказывал, как издевались над ним в былые времена на заводе.

— Когда я был вот таким мальцом, как ты, — указал он на Бэрла пальцем, — отец мой, большой силы человек (бывало, как разозлится, быка мог свалить с ног), да… так вот отец мой привел меня в первый раз на завод, подошел со мной к мастеру и говорит: «Вот привел я тебе своего паренька, выведи его в люди, а коли не будет слушаться, учи моей рукой. Разрешаю». Да… Ну, надо вам сказать, в старину мастера и сами умели руки в ход пускать, а уж если отец не против, то, значит, и бог велел. Через две недели мастер, Федор Федыч звали его, захотел испробовать, раскумекал ли я что-нибудь в работе, и велел он мне пойти и принести ему ползолотника трансмиссии. Послушаться его всерьез значило показать себя круглым дураком. Ну, а я тогда еще ни черта не смыслил. Да… иду я, значит, в инструментальный цех и говорю, что, мол, Федор Федыч послал меня взять у вас ползолотника трансмиссии. Мастер глядит на меня во все глаза. Тут подходит какой-то рабочий, бузотер, видно, немалый, и говорит: «Пройдись-ка, паренек, в литейный цех, там достанешь». Прихожу я в литейный цех и говорю, что мастер Федор Федыч послал меня принести ползолотника трансмиссии. Я ходил в инструментальный, а они послали сюда. Глянул на меня литейный мастер и только причмокнул: «Вот досада! Было у меня недавно ползолотника трансмиссии, да пришел кто-то из сборочного цеха и прямо из-под рук выхватил. Побеги, мальчонка, в сборочный». Да… Прихожу, я, значит, в сборочный и начинаю песню сначала, что, мол, велел мне мастер Федор Федыч достать ему ползолотника трансмиссии, а я нигде не найду. Мне и говорят: «Ступай к главному инженеру, он эту деталь держит в кармане, потому как она очень важная». Да-а. Прихожу я к главному инженеру. Тот сразу раскусил, что из меня «воду качают», и тоже решил позабавиться. Посылает он меня к самому хозяину; хозяин, мол, эту штуку в несгораемой кассе держит, потому — очень она дорогая. Прихожу я в контору, — не так легко было до хозяина добраться, все же добрался. Рассказываю ему историю сначала, как меня мастер Федор Федыч послал достать ползолотника трансмиссии, да как я искал эти ползолотника по всем цехам, пока меня не послали к нему. Хозяин как выпучил на меня свои глазищи, да как начал… Я разревелся. Попало ли мастеру, не знаю, но зато уж когда я вернулся к нему, то мне досталось по первое число. Влепил он мне одну затрещину и говорит: «Это тебе от меня, от мастера». Потом другой оплеухой угостил: «А это, говорит, тебе отец велел передать». Долго еще после дразнили меня «ползолотника трансмиссии». Да-а… Так-то вот нас в былые времена учили. Вас уж так учить не будут. Вас учат по-иному. Да-а…

Кузнецов погладил усы.

— Ну, хватит на сей раз. Как-нибудь загляну, еще кое о чем расскажу.

Подошли остальные рабочие, осматривавшие тем временем дом, и гости распрощались.

В узкой рабочей комнате сразу застучали новые молотки. Бэрла, который расхаживал по мастерской, точно мастер, с клещами в кармане, кто-то прозвал «Федор Федыч».

Высокий каштан против окна Шраге опустил ветви и начал стряхивать листву. Дерево сгорбилось и за несколько дней как бы исхудало. Вскоре оно и вовсе потеряло свою величавость.

Детдом существовал уже два года.

На глазах Шраге перерождался человек. Здесь, в детдоме, выковывались новые люди. Раньше все это были просто маленькие зверьки, которые знали только есть да спать…

…Несколько дней тому назад Юдка Грак принес в детдом незнакомое, но звонкое имя: «Спартак».