— Н-да!.. — неопределенно проговорил он, осторожно смазывая рану йодом.

Желая скрыть, насколько сильно мучит его боль, гость отвернул от нас лицо; к тому же огарок продолжал меркнуть, так что мы вообще не успели как следует рассмотреть пациента. Теперь он уже все время сидел к нам спиной.

— Вы — местный? — завел с ним беседу доктор, чтобы заставить его хоть немного забыть про боль.

— Эвакуированный, — ответил гость, — из-под Жлобина я, из Белоруссии.

— А как звать вас, товарищ?

— Глебко, Василь Глебко.

— А где же вас так тяжело ранило, товарищ Глебко?

— У деревни Киричи, за Тихвином.

— За Тихвином? — переспросил Беккер и вдруг заволновался. Маленькие глазки под очками забегали, точно чего-то искали. Слово «Тихвин» вызвало у Беккера воспоминания об еще не умолкшей артиллерийской канонаде. — Тихвин, говорите? — еще раз переспросил он. — Ну, ну! Что же дальше?

Гость все еще сидел, отвернув от нас лицо.

— Когда меня, раненого, принесли в санчасть полка…

— Какого полка, не помните? — нетерпеливо перебил его Беккер.

— Почему не помню? — стал Глебко несколько разговорчивее. — Конечно, помню. Я служил в саперной роте. Мы шли минировать подступы к передовой, и пуля угодила мне в правую ногу. Я потерял сознание. Открыв глаза, увидел, что лежу на столе в крестьянской хате, а около меня стоит русоволосый доктор в очках. Помню даже, как он сказал мне: «Можете считать, товарищ, что вы нашли свою правую ногу». — «Что значит, нашел? — спросил я его. — Разве я ее потерял?..» После этого меня положили в машину, и так как в то время была сильная вьюга и ветер выл, точно как сегодня, а шинель моя была вся в крови и разодрана, доктор снял с себя собственный тулуп и укутал меня, как ребенка. И еще помню, что он вынул из своего ранца краюху белого хлеба и дал мне…

Беккер все еще возился с ногой Глебко, но я заметил, что руки у него начали дрожать. Я сразу все понял. Тут произошла встреча двух однополчан. Я не сдержался и вмешался в их беседу.

— Товарищ, — обратился я к Глебко, — вы бы теперь узнали этого врача?

— Конечно, узнал бы, — ответил он, все еще не поворачивая головы.

— Гляньте-ка, это ведь товарищ Беккер, — взял я на себя смелость сказать ему.

Глебко быстро поднялся, глянул на врача и воскликнул:

— Военный врач третьего ранга Беккер?

— Да, это я, — спокойно ответил доктор.

— Какая встреча! — взволнованно воскликнул Глебко. — Какая встреча! Доктор, вы должны сейчас пойти ко мне домой. Я хочу показать вас своей жене, да и мой сынок Гришка…

— Хорошо, хорошо, — ответил врач, — непременно. Завтра утром я загляну к вам.

— Нет, сейчас! Сейчас, доктор, пойдемте со мной, — и, не долго думая, Глебко подошел к вешалке, снял шинель Беккера и подал ему. — И ваш товарищ пусть тоже пойдет с нами, — указал он на меня.

Доктор взглядом спросил меня: «Ну, что вы скажете на это?» — и, уловив в моем взгляде готовность пойти, быстро натянул на себя тулуп и вышел наружу. Мы двинулись за ним.

Глебко вошел к себе возбужденный.

— Настя, вставай! Встань, Настя!

Настя протирала заспанные глаза.

— Вставай и готовь к столу! — весело крикнул Глебко. — Видишь этого человека, это он спас меня!

Он подбежал к печке.

— Гришка! — тормошил он там кого-то. — Слезай, Гришка, и посмотри, кто у нас!

Проворный мальчик спустил ноги с печи и, блуждая черными глазенками, глядел на нас так, будто мы ему приснились.

— Вот этот человек, — подвел Глебко Беккера сперва к жене, а потом к ребенку, — помните, я рассказывал вам, — вот это — он. Это он спас меня от смерти. Настя, покажи-ка тулуп!

Не дожидаясь, он сам подбежал к сундуку и вытащил оттуда овчинный тулуп с двумя пулевыми пробоинами в полах.

— Помните его, товарищ доктор? Это ведь ваш тулуп?

На заре мы возвратились с доктором в свою часть. Беккер был пьян — не столько от водки, которой угостила его Настя, сколько от воспоминаний. Тихвинский фронт стоял пред его глазами.

Днем мы снова шагали с нашей частью по глубокому снегу, сквозь вьюгу. Рядом со мной шел военный врач третьего ранга Михель Беккер и, не умолкая, рассказывал мне. Некоторые фразы относило ветром. Лишь отдельные слова, разрозненные, но близкие моему сердцу и чистые, как чувства Беккера, носились в воздухе, разрозненные слова, за которыми скрыты были дела, жертвы, беззаветная преданность советских людей:

— Тихвин…

— В Тихвине…

— Под Тихвином…

1943

Перевод С. Родова.