Ночью потел… Разметал полы пальто. Пот катился градом. Утром его снова знобило. Круглое побледневшее лицо приняло восковой оттенок. Маленькие серые глаза смотрели удивленно на влажные стены вокзала. Шраге пробовал различить в общем шуме хотя бы слово, но это было невозможно. Протянув руку, он пытался что-то сказать, хотя знал, что никто его не услышит.

— Гражданка, зачем вы снова явились? Я сколько раз вам говорил, что не могу устроить вашей дочери.

— Ты можешь, но не хочешь! — перебила его женщина.

— Не мешайте мне работать, — раздраженно закричал Левман, — здесь вам не Благбаз!..

Вошедший курьер подал инспектору телеграмму.

Читая ее, Левман сделал такую гримасу, будто попробовал кислое яблоко. Он почесал затылок. Телеграмма была из Мариуполя. Ему сообщали, что средств для организации еврейского детдома нет, и поэтому учитель уже не нужен. Левман вспомнил, что десять дней назад он послал туда Шраге, ему стало неловко. Он чувствовал себя виноватым в том, что напрасно услал человека, которого мог использовать здесь, в городе.

…Учителю повезло. Его усадили в проходящий санитарный поезд, и теперь он был уверен, что до Мариуполя доедет, без препятствий.

Но приехал он назад, в большой город. На этот раз все здесь показалось ему настолько знакомым, точно он прожил в городе много лет. Снова перед ним была длинная Екатеринославская и золотой купол собора. Снова он остановился на мосту и смотрел на узкую, теперь замерзшую, речонку. Тонкий слой льда покрывал ее точно чешуя, и речонка выглядела несколько наряднее.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

В губоно он Левмана не застал. Комната была полна людей, ожидающих инспектора. Среди посетителей учитель узнал женщину с сыном, которую здесь видел раньше. Шраге сел и только сейчас почувствовал бесконечную усталость. Ломило ноги, кололо в боку, сильно болела голова. В ушах все еще слышался неугомонный вокзальный шум, томительно-протяжные гудки паровоза и ленивый, несмолкающий стук колес.

Женщина инстинктивно почувствовала, что вошедший имеет какое-то отношение к инспектору. Она обратилась к Шраге:

— Дорогой товарищ, прошу вас, не можете ли вы мне помочь? У меня ребенок погибает!

Шраге прищуренными глазами посмотрел на измученную женщину и дружелюбно взял за руку ее сына.

— Сколько тебе лет, мальчик?

— Двенадцать, — ответил ребенок, опустив глаза.

— Скоро бармицве[6], — вмешалась мать.

— А как тебя зовут?

— Гера, — смущенно сказал мальчик.

— Гершн, — поправила мать, — в честь покойного деда, мир праху его.

— Читать, писать умеешь?

— Немного.

— Ничего, дайте ему только книгу в руки, уж он с ней справится! — снова вмешалась в разговор мать.

Женщина почувствовала в этом постороннем человеке с теплыми серыми глазами нежность к детям. Она сквозила в каждом его вопросе, обращенном к ребенку.

Шраге усадил Геру рядом с собой, уступив ему часть стула.

— Ну, а шалун ты большой?

Мальчик молчал.

— Ах, и не спрашивайте, дорогой! — ответила вместо сына мать.

Шраге пристально посмотрел в глубокие темные глаза мальчика и ласково потрепал его по плечу:

— Ничего, дружок, все будет хорошо!

Как только Левман открыл дверь, ожидавшие толпой бросились к его столу. Опередив всех, женщина преградила ему путь.

— Товарищ инспектор, как же будет с моим ребенком?

— Так же, как и с другими детьми, — на ходу ответил инспектор.

Заметив Шраге, он направился к нему и протянул руку.

— Ну, и путешествие выпало вам! — смущенно улыбнулся он. — Поверьте, я в этом не виноват.

— Я вас не обвиняю, — сказал учитель, — всяко бывает.

— Зато я вам подыскал помещение для детского дома, — как бы оправдываясь, говорил инспектор. — Рыбная, тридцать четыре. Вот ключ. Осмотрите.

Шраге отправился посмотреть помещение будущего детдома. Здание пустовало. Трудно было, глядя на кучу сора, определить, кто жил здесь раньше. В одной из просторных комнат, на стене, Шраге с удивлением заметил портрет Герцеля и не мог понять, как попало сюда это изображение сионистского «вождя» с четырехугольной бородой. Кто его тут оставил? Он задумался, остановившись среди комнаты. «Скоро здесь забегают десятки сирот, скоро зазвенят их детские голоса…» На мгновение эта мысль прогнала усталость… Но лишь на мгновение. Шраге вытер платком слезящийся правый глаз, а затем лоб. Теперь он с особенной силой ощутил усталость и голод. «Ну и путешествие!» — повторил он фразу Левмана и вспомнил о перенесенной в дороге болезни. Если бы не подобрали его на вокзале, плохо бы ему пришлось.

Неожиданно мелькнула мысль, что с тех пор, как расстался с женой, он ни разу не написал ей. Хотел сейчас же сесть за письмо, но вместо того прислонился к подоконнику и задремал. В забытьи казалось, что он все еще в вагоне. Ежеминутно просыпался и удивленно смотрел в окно. И все видел неподвижно стоявший за окном высокий каштан. Так Шраге и заснул, опершись о подоконник.

Первыми переступили порог детского дома трое: Бэйлка, Гера, Бэрл.

Нищая была так настойчива, что учитель не мог от нее отбиться. По нескольку раз в день появлялась она в детдоме, не давая Шраге покоя. Учитель понимал, какая судьба ожидает темноволосую девочку, если не взять ее от матери. Не мог он также отказать и матери Геры. Женщина попросила зайти посмотреть, как она живет. Ей бы только спасти сына! Способный мальчик, из него может выйти толк.

Шраге пошел. Долго они кружили по кривым уличкам Холодной горы, пока не попали в узенький переулок из нескольких лачуг.

Мать Геры жила в кухне. Мебели не было никакой. Посреди комнаты стоял опрокинутый ящик, служивший, по-видимому, и столом, и стулом, и кроватью. В углу валялась куча тряпья.

— Садитесь, — засуетилась женщина. Она вытерла полой край ящика и указала на него учителю.

— Садитесь сюда. Что поделаешь… Бедность… Ну, теперь примете моего сына в приют?

Шраге утвердительно кивнул головой.

Прием в детский дом Бэйлки и Геры вызвал недовольство Левмана. У Шраге с инспектором произошла стычка. Инспектор вызвал к себе учителя и наговорил ему много неприятного. Черные брови инспектора сдвинулись и почти закрыли маленькие глаза.

— Товарищ Шраге, — говорил он, — в первые же дни работы вы допустили ошибку. Вас разжалобили материнские слезы. Этого не должно быть. Есть много детей, которые гибнут на улице, не имея родных. Их надо принимать прежде всего.

— Вы забываете, товарищ Левман, — сказал Шраге, — что Бэйлка и Гера стояли на краю пропасти. Нельзя было оставить их при матерях.

— Я знаю это, товарищ Шраге. Но пройдитесь к вокзалу, и вы увидите сотни детей, настоящих кандидатов на «дно». Их мы должны в первую очередь принять в детдом. Эти уже переступили край пропасти.

Шраге не ответил.

Дня через два Шраге начал обходить вокзалы. В городе их было несколько. Встретив оборванного ребенка, учитель останавливал его и спрашивал:

— Хочешь каждый день завтракать, обедать, ужинать?

— Да. Хочу.

— А спать каждый день в мягкой постели?

— Да.

— Ну, а в детский дом хочешь?

На этот вопрос обычно не отвечали. Но Шраге умел подойти к каждому:

— В детском доме будешь есть, сколько захочешь.

— В детском доме будешь хорошо одет.

— В детском доме…

Только с двумя мальчуганами ему пришлось нелегко. Они стояли, обнявшись, заложив ногу за ногу, и блестящими глазенками осматривали пассажиров, особенно их руки с вещами.

Шраге не спускал глаз со своей «дичи». Приблизившись к мальчикам, он спросил:

— Ребята, вы откуда?

— Посмотри-ка на него! — сказал один из мальчиков, кудрявый Йошка Кройн, прищурив правый глаз и толкнув товарища в бок. — Что этому чудаку нужно, не знаешь?