Тече річка невеличка
З вишневого саду,
Кличе козак дівчиноньку
Собі на пораду.
Ясный вечер. Песня поплыла куда-то далеко в лес и там затерялась. Теперь комсомольцы шагали уже серьезные, молчаливые. Впереди полка ехал на своем гнедом коне Кириченко с обнаженной головой.
Шли по лесу. Под ногами трещали желуди. Где-то на ветке заливался соловей. Благоухающий воздух океана листвы и лесная прохлада освежили головы после шестичасового марша, но уже стало трудно шагать. У Людки ремень винтовки врезался в юное девичье плечо, и она то и дело перебрасывала винтовку с одного плеча на другое. Она бы теперь охотно понесла винтовку в руках. Так, возможно, было бы легче, но разве может она позволить себе такое во время похода!
Людка шагала рядом с Наталкой веселая, беззаботная.
— Ты не боишься, Наталка? — пододвинулась она поближе к подруге.
— Нет, Людка. А ты?
— И я не боюсь. Я дала слово папе, что скоро возвращусь. Как ты думаешь, Наталка, недели через три мы уже вернемся?
Наталка не ответила. Она оглядывается на Любу, которая шагает позади нее серьезная, молчаливая. На протяжении всего пути Люба очень мало разговаривала, и лишь когда затягивали песню, ее звучное сопрано выделялось, пожалуй, из всех голосов. Твердая решимость чувствовалась в ее голосе. И эта решимость, как электрический ток, передавалась соседним рядам. До Миши Ратманского, шедшего далеко впереди Любы, тоже доносился ее голос, и ноги его как-то сами собой начинали четче отбивать шаг…
Вдруг где-то впереди неожиданно послышался конский топот. Навстречу неслись всадники. Ага! Это, вероятно, часть тех ста пятидесяти кавалеристов, которые еще вчера отправились на разведку в Обухов. Всадники эти, вероятно, принесут какие-нибудь известия о банде. Полк ждет хороших вестей. Никто и не представляет себе, что может быть иначе. Но вот подскакали несколько конников. Один быстро спрыгивает с коня и, запыхавшись, подбегает к Ратманскому.
— Плохие вести, товарищ!.. Наш отряд вступил в Обухов, но никого там не застал. Однако ночью нас окружили со всех сторон и всех вырезали. Только мы, восьмеро, и остались в живых…
Ратманский выслушал страшное сообщение и снял фуражку. По лбу у него текли струйки пота. Ветер трепал его черную шевелюру. Его обычно мощный голос зазвучал как будто надтреснуто:
— Товарищи! Печальное известие принесли кавалеристы. Бандиты Зеленого вырезали в Обухове свыше ста красных кавалеристов. Поклянемся памятью павших братьев, что мы отомстим бандитам за кровь наших дорогих товарищей. В Обухов, на врага, вперед шагом марш!
Теперь уже не слышно ни песен, ни шуток; все шагают серьезные, молчаливые. Ни у кого из головы не выходит весть о кавалеристах…
Людке вдруг стало холодно; она плотнее прижала винтовку к телу, забыв, что та пребольно натирает ей плечо, и ни о чем уже не спрашивает Наталку. Даже веселый Сун Лин, который всю дорогу острил и все показывал, как он сделает банде чики-чики, тоже умолк. Теперь шагали молча, но быстрее, и ритм шага стал четче.
Ратманский также четко выбивал шаг. Две угрюмые морщины залегли у него на лбу. Он вдруг вспомнил про давний эпизод, что произошел тут, на опушке этого самого леса.
Август. Вечер.
«Как только ты войдешь в лес, ты увидишь парня, который лежит под деревом и читает газету. Не останавливайся, а только присмотрись, как он держит газету, в какую сторону она обращена, и в этом направлении иди. И когда ты подойдешь к седьмому рву, запомни же — к седьмому рву, отсчитывай, там будет прогуливаться паренек и будет вертеть в руке тросточку. К этому парню тоже не подходи, а только присмотрись, в какую сторону направлена ручка его тросточки, в этом направлении и иди. И, наконец, ты встретишь еще двух парней. Они тебе уже сами укажут, в каком месте будет происходить наш митинг. Ты все понял, Миша?»
Это было три года тому назад, в августе. Сейчас проходит он по тому же лесу, и там, справа, должен, кажется, находиться седьмой ров. Именно там была проведена массовка, на которой он, Миша Ратманский, выступил впервые с пылкой речью. Вероятно, и теперь еще там стоит старый, толстый дуб.
В деревне Копачах зеленовцы встретили полк градом пуль. Для комсомольцев неожиданностью это уже не было. Это значило, что битва началась. Полк не растерялся. Кириченко выхватил саблю и с возгласом: «Товарищи, вперед!» — первый бросился в деревню. Людка впервые в своей жизни услышала настоящий шум перестрелки. Девушка не столько испугалась, сколько почувствовала какой-то странный гул в ушах. И по телу ее прошла дрожь.
Когда отдан был приказ рассыпаться в цепь, Людка старалась держаться поближе к Наталке и подражала каждому ее движению.
— Слышишь, Наталка, как гремит! — крикнула Людка и шагнула поближе к подруге.
— Держи дистанцию! — ответила ей Наталка, и Людка, пристыженная, сделала шаг влево.
Она оглянулась на Любу. Та шла с тем же суровым выражением лица, она была бледна, губы — сжаты, а руки крепко, возможно слишком крепко, сжимали винтовку, готовую стрелять.
Однако стрелять их цепи не пришлось. Враг отступил, и уже несколько минут спустя они опять шагали сомкнутым строем. На лице Людки была разлита счастливая улыбка, глаза блестели, ей хотелось поболтать с Наталкой, сказать ей, что она ни капельки не испугалась, но вид у Наталки был такой серьезный, что Людка не решилась заговорить с ней.
Постепенно в рядах опять стало шумливо. Слышны стали разговоры, кто-то затянул песню, и ее тотчас же подхватили.
Зеленовцы отступили к Обухову. Первое нападение бандитов было отбито. Полк бодро, с новой песней шагал вперед, к Обухову. Ратманский, обходя ряды, шутил с ребятами: «Не тужи, братва, все будет в порядке!»
Но вот снова поднялась стрельба. Зеленый не оставляет в покое. Полк остановился. Кириченко отдал приказ, и три пулемета грохнули одновременно. С правого фланга загремели пушки. Стрельба, однако, длилась недолго. Враг опять отступил.
Людка глубоко вздохнула. Она, значит, опять осталась жива. Отчего же отец так дрожал над нею? Пустяки!.. Теперь она не боится даже трескотни пулеметов. Ухо привыкло ко всему.
Полк вступил в Обухов. В деревне было тихо, как после повальной эпидемии: улицы пусты, ставни заколочены, ворота заперты. Это Зеленый задумал сумасбродную игру. Еще раньше, чем полк выступил из Киева, Зеленый принял такую тактику: в деревне Копачах бандиты дадут о себе знать и тотчас же отступят, лишь подразнят мальчишек и создадут у них иллюзию, что они побеждают. То же самое и в Обухове — зеленовцы постреляют и тотчас же отступят. Пускай мальчишки думают, что победа достанется им легко. Затем бандиты уйдут к Триполью и там попрячутся во все дыры. А когда красноармейский полк вступит в Триполье, его окружат со всех сторон…
В Обухове к красным пришел только Петро Коляда. Наткнулся он на Мишу Ратманского и сказал ему:
— Товаришшок, тут скрывается в деревне бандит один — Иван Убисобака, он многих ваших выдал, он мою хату сжег, подлюга этот…
— Где он?
— Идем, я покажу, где он прячется.
Миша кликнул несколько комсомольцев, и они отправились с Колядой. Бандита застали спящим.
Первым движением Миши было — уложить Убисобаку на месте, и делу конец, но он тут же передумал: нет, лучше привести его к Кириченко, посоветоваться, как поступить с бандитом.
Кириченко, когда к нему ввели бандита, дремал, сидя на скамейке.
— Привели вам одного из головорезов Зеленого. Что делать с ним?
Кириченко заспанными глазами взглянул на бандита, держась рукой за кобуру.
— Ну, что нам делать с тобой?
— Я — крестьянин-бедняк, — говорит Коляда, — местный, и хорошо знаю эту бандитскую рожу. Несколько дней тому назад он сжег мою хату. Его нужно расстрелять!
Кириченко пристально вглядывается в Ивана. Рябая рожа Убисобаки вызывает в нем отвращение. Он также не прочь был бы тут же покончить с этим бандитом, но раньше нужно его допросить, выпытать у него кое-что о Зеленом.