— Сергей знает о том, что ты ждешь ребенка? Про твою беременность брат в курсе или это испытание, типа пока не заслужил?
Как он обо всем узнал?
Молчу и внимательно рассматриваю этого чересчур высокого родного старшего брата, Смирнова Алексея. На кого он похож? Гигантский рост, большие руки, не похабно раскачанная мускулатура, яркая и добрая улыбка, коричневые глаза, скорее бурые, чайные, а в летнюю пору — медовые. Я ведь до мельчайших подробностей помню наш пикник в лесу: яркий день, трое маленьких детей, шутливая игра на знание географии родного края и медленно раскачивающийся сеточный гамак. Тогда Сережа, сидя на земле, упираясь своей спиной в тонкий ствол молодого дерева, неторопливо двигал рукой, убаюкивая нас с настроенным на дневной сон Святом.
— Извини, но я случайно услышал твой разговор с врачом, ничего дурного не подумай. Когда он осматривал тебя и задавал вопросы, ты призналась, что в положении, — Алексей вдруг отвлекается на вибрирующий сигнал своего смартфона, внимательно с улыбкой разглядывает светящийся дисплей, на котором фотография жены и его детей пересекается потоком непрерывно входящих сообщений. — Прости, отвлекся. Жена высылает фотки младшей Ксении, а Даша, кажется, ревнует и, пользуясь тем, что мама якобы ничего не видит, стримит мне набор смайлов. Пальчиками лупит по клавиатуре, а я по итогу рассматриваю неразбериху из желтых рях. Приеду домой, задам обеим. Ух, женщины! Нет коварнее на свете слабеньких существ! Жень, — поднимает на меня глаза, — это ведь брат… Он будущий отец?
— Да, — хриплю, не отводя свой взгляд. — Да, это ребенок Сережи. Но…
— Нет-нет, дальше не надо. Все туда, — тычет пальцем в торчащую макушку Сергея, — все ему. Это без посторонних, а тем более, без меня. Но хочу, чтобы ты знала, — останавливается и ждет, что я кивну — киваю, — я буду отличным дядей, самым лучшим, самым сильным и высоким…
Это точно! Ни дать, ни взять. Сергей тоже не малыш, но у него слишком тонкая телесная конституция, отчего кажется, что он как будто ниже ростом, но думаю, что это обманчивое впечатление. Смирновы оба слишком хороши!
— Да и еще, — Алексей оборачивается на выходе из общей комнаты, — родителям ничего не будем говорить.
— Конечно-конечно, — лихорадочно киваю. — Нет-нет. Я буду молчать. Только…
— Угу, — достает свою куртку из коридорного шкафа. — Слушаю.
— У меня завтра рабочий день, там…
— Мать тебя подменит. Причину я талантливо сочиню, поверь.
Пытаюсь улыбнуться и одновременно с этим подаю ему испорченные вещи Сережи, приготовленные на выброс.
— Давай сюда. Будем скрывать следы вашего с ним преступления, — ухмыляется и наклоняется за поцелуем в щеку. — Береги его. Он здоровый лось, но рога чересчур молочные. Мягкие, не боевые. Они ветвистые, раскидистые, пушистые, практически величественные, но на самом деле никому из окружающих не страшны. Серый не боец, у него, скорее, миссия спасителя. У меня иногда складывается впечатление, что он у нас в семье блаженным был рожден.
— Сережа? Ни за что не поверю. Он чересчур активный…
— Одно другому не мешает, Евгения, не мешает. Ладно, все. Не ругайтесь тут, последи за ним. Когда очухается пусть наберет меня. О! Стоп! — Алексей крутится вокруг себя. — А телефон его…
Я опускаю взгляд и сцепляю пальцы. Мы со Смирновым остались здесь без средств связи — так уж вышло. Телефония очень быстро уплыла, когда мы оба погрузились в эту чертову реку.
— Жень, оставляю свой. Бери, все нормально, — протягивает черный тонкий, но тяжелый, аппарат, — но если вдруг Оля позвонит, то ты уж там придумай что-нибудь вразумительное. Только более-менее реальное, а то у жены очень богатая фантазия, боюсь, что мы тогда не отобьемся от гнева одалиски. Всех к чертям испепелит.
— Оля не производит впечатление…
— Она делом сразу доказывает. Поверь! Проверять точно не стоит, я точно не хочу. Навоевался с ней — на всю оставшуюся хватит. Короче, скажи, что забыл. Безголовый Алексей заговорился и оставил здесь на столе.
— А как ты с нами свяжешься?
— Все схвачено. Не переживай. Дам знать, когда стану на коммуникационные лыжи. Потом уж с вами все решим.
Смеюсь, а затем очень широко зеваю.
— Спасибо тебе большое. Можно обнять?
— От этого никогда не отказываюсь. Тем более, что сегодня я такую благодарность стопудово заслужил.
Встаю на носочки и протягиваю руки. Обхватываю шею старшего Смирнова и умудряюсь в ухо прошептать:
— Не говори пока о том, что я в положении. Пожалуйста, Алексей. Мы должны…
— Не беспокойся, — обрывает резко. — Это ваше личное дело. Но на всякий случай я тебя предупреждаю, что уже начинаю подбор красивых имен для своего племянника.
— Думаешь, там будет мальчик? — растягиваю губы в улыбке и подкатываю глаза.
— У Сереги, хи-хи, уже нет выбора — я знатно исчерпал все допустимые возможности. На третьего ребенка жену не разведу без стопроцентной гарантии того, что пацаненок будет. Поэтому однозначно нужно разбавить наш дамский батальон мужской свежей кровью — фамилия «Смирнов» все же канет в Лету, и отец нас проклянет…
— Глупости какие. Разве в этом дело?
— Вы, слабенькие, но очень хитренькие, женщины, атакуете по всем фронтам, даже детворой в перевес идете. Все! Все! Иди спать. Зеваешь и замираешь. Жень, нужно отдохнуть, ты слаба и напугана, иди туда, к Сереге. Остаешься здесь за старшую и самую благоразумную, не позволяй ему дичь какую-нибудь вытворять и ради бога, побудьте дома, хоть пару деньков. Давай-давай. Провожать меня не надо, выход сам найду.
Алексей открывает дверь и шагает в величественный зимний сад. Снежный покров блестит под светом уличных фонарей, а обледенелые тонкие веточки дворовых деревьев при каждом порыве ветра пронзительно поют и жалобно стонут. Он вздрагивает от упавшего за воротник снежка, поворачивается лицом к стеклянной двери, улыбается, потом подмигивает попеременно каждым глазом, а затем сводит их к носу и машет рукой, грозя пальцем и показывая, что мне пора развернуться и отправиться на боковую, а я, если честно, этого немножечко боюсь. Боюсь заснуть и не проснуться, страшусь того, что не услышу, если вдруг Сережа позовет, может быть, ему понадобится моя помощь, а в этот момент я буду преспокойно мять свою подушку. Как быть?
Брожу по коридору, обняв себя за плечи, трогаю грудь и оглаживаю свой живот, то и дело замедляюсь возле огромного, в пол, зеркала, а потом и вовсе перед ним, как изваяние, останавливаюсь. Приближаюсь к своему замученному отражению так близко, что утыкаюсь лбом и носом в скрипящее стекло:
«Вы ведь чуть не погибли с ним, на той ужасной речке, Женька. Какая же ты все-таки дура! Стоила игра всех свеч, твоя обида, гордость, выдумка, его сраная измена соизмеримы с жизнью трех людей — его, моей и нашей крохотной малютки?».
Распахиваю плед, в который кутаюсь, и как крылья отставляю полотно назад. Медленно поворачиваюсь и становлюсь в свой гордый профиль. Мой взор сосредоточен только на одном:
«Плохо кушаешь, Евгения. Ни капли не поправилась, живот и вовсе не растет, но срок уверенно идет — шестнадцатая неделя, четвертый месяц. Мой малыш, стойкий боец… Прости, детка, ты сегодня такое пережил, но сейчас все вроде хорошо? Ответь маме, кроха…».
Вожу одной рукой по низу живота, слегка вдавливаю пока еще не выступающую мякоть к спинке. Тихо! Ответа нет! Впрочем, как и ощутимого шевеления ребенка.
Вздрагиваю от жалобного стона из той комнаты, в которой сейчас находится Сережа. На цыпочках, стараясь не шуметь, пробираюсь в темное помещение, освещаемое только лишь отблесками пламени, затопленного Алексеем камина. Ворошу сгоревшие бруски и вместе с этим укладываю несколько свежих подготовленных поленьев. Сергей мычит и все еще дергается, а зубами четкий ритм отстукивает. Бедный! Он никак не может согреться. Когда-то очень давно я где-то вычитала, уже не помню автора творения, что процесс согревания двух людей будет значительно эффективнее, быстрее, проще, если два абсолютно голых человека начнут обмениваться своим внутренним теплом.
