А я не ее семья — такой ответ в качестве объяснения мне кубинка напоследок преподнесла.
«Жень, что тест показал? Могу войти? — Отрицательный, Сережа. — Но я хотел бы посмотреть! — Издеваешься? За дуру меня держишь. До двух-то я умею считать. Одна, немного бледная полоска. — Жень, пожалуйста, открой дверь! — Я не одета, к тому же нахожусь на унитазе. На такое будешь смотреть? — Я не сильно доверяю этим палкам, давай сходим к врачу. — Я без тебя справлюсь. Все в порядке, не раздувай проблему, Серый…».
Серый, Серый, Серый…
«Привет, Сережа!».
— Леха, извини. Женька пишет, — таращусь на экран с поступившим сообщении. — Хочу ответить.
— Передавай ей привет от всех. И, — пытается обхватить меня за плечи, — чего ты куксишься? Иди сюда, кому сказал.
Смирняга дергает меня, как гуттаперчевую игрушку и мощно хлопает по плечам.
— Сообщи о результате. Слышишь? Отец ведь ждет. Там еще мать…
«Как твои дела? Серенький, ты там? Фу-фу! Привет! Ну, где ты? Отзовись скорее!».
— Она не в курсе?
— Конечно. Мы ничего ей не сообщали до твоего положительного кивка.
Вываливаюсь кубарем на улицу, на ходу натягиваю куртку, поднимаю воротник и щурю от плотно сыплющегося снега свои глаза. Конец ноября! Да неужели? А в нашем городе уже зима. Чудно и очень странно! На моей памяти это однозначно небывалый случай. Был и страшный аномальный снегопад, метель, естественно, заносы, страшное обледенение и даже стеклянный гололед на ветвях, но, чтобы так — мороз и пронизывающий до костей ураганный, сносящий на хрен, ветер в последнем месяце спокойной, но сопливой, осени, такое стихийное бедствие за мой тридцатник в родном поместье стопроцентно в первый раз.
«Женька, детка, извини меня. Привет-привет, чика! Как ты там?» — спешно набиваю покрасневшими от холода руками сообщение.
Одно, нет два, три — чтобы сразу и наповал — сердечка в конце, после вопросительного знака, проставляю! Пошловато лыблюсь и запрыгиваю в промерзший автомобильный салон, включаю обогрев и жду ее обратного звонка.
Телефон канючит трелью, я провожу по сенсору «принять».
— Жень! — громко отвечаю.
— Сереженька, привет-привет! — по-птичьи стрекочет в трубку.
— Господи, сколько там времени у тебя? — не могу сориентироваться и сразу посчитать.
— Два часа ночи, Серый.
Ну да, ну да! Серый? Серый! Серый? Мерзавка, ты опять? Я сейчас в штаны себе кончу и некому камень воздержания с члена снять.
— Почему не спишь? — наигранно ругаюсь. — Чика ночами нужно спать, если без «Сергея». Детка, как твои дела?
Прикрываю глаза и откидываюсь на подголовник… Сказать ей или не сказать? Это слишком подло — навешивать свои проблемы, когда она за десятки тысяч километров от меня. Повременю-ка с откровениями, пожалуй. Все потом. Дождусь результатов теста, а пока…
— Все нормально, Сережа. Все хорошо. А ты как? Что нового? Как погода? Не болеешь? Как Антонина Николаевна? Я выслала ей файл, она, наверное, занята, ничего мне не ответила. Ты не знаешь, получила? Я так ее подвела. Мне очень жаль…
Мать не соизволила ей отвечать, потому что сразу отдала для исправлений мне. Вернее, я Женькину корреспонденцию самостоятельно и самовольно перехватил и распечатал на десяти листах. Организовал по факту, так сказать, матери торжественное преподношение. Потом, правда, стоял перед родительницей, как пристыженный папашка перед грозной школьной учительницей, отчитывающей нерадивого ученика. Выслушивал, выслушивал, потом кивал и соглашался — как мог кубинку перед руководительницей выгораживал и защищал. «Кроха» фыркала, злилась, плевалась и ругалась, но препятствовать не стала, подкинула новеньких идей для исполнения и была такова. Потом вдруг поставила мне слишком сжатые сроки и, задрав свой мелкий гордый нос, вкрадчиво произнесла:
«Не забудь там авторство свое указать — время вылезать из тени, сын. Меня только не упоминай!».
— Женя, — не открывая глаз, хриплю, — когда ты вернешься? Ответь, пожалуйста, только на один вопрос. Когда мы встретимся? Когда тебя ждать?
Нет ответа — тихое сопение, мычание, скулеж, а потом вдруг… Тишина.
— Жень! — раздираю веки. — Рейес! Это не смешно! Сколько можно? Это пытка? Ты изводишь меня? Проверяешь? Хочу тебе, стерва, напомнить, что изначально речь шла о двух-трех днях. Потом чертова неделя, потом вдруг долбаные четырнадцать не пойми с каких херов нарисовались. Меня там хорошо слышно, чика ты пакостливая, смуглая ты дрянь? Тебя уволили с твоей любимой работы! Как тебе такая новость? Моя родительница постаралась! А твоей диссертации пришел конец — Совет все тщательно отмерил и прочел. Ну что сказать? Ученейший председатель был крайне возмущен и удивлен, как ты вообще смогла в аспирантуру попасть. Ты ведь, Рейес, никуда не годна! Никуда! Бездарная и, к тому же, непробивная и слишком мнительная особа. Тревожащаяся девочка, но никак не диссертант! У тебя психоз на научной почве! Что там сразу замолчала? А-а-а-а? Р-р-р-р! Плохая связь?
Умащиваюсь в кресле, зажав телефон плечом и ухом, подтягиваюсь ближе к рулевому колесу, по-щенячьи упираюсь в обод подбородком и паскудно жалостью ее душу:
— Ты говорила… Твою мать! Что ты заткнулась? Чика? Плохо слышно? Жень, пожалуйста.
— Сережа, моя мама неважно чувствует себя. Братья тоже немного приболели, а отец…
— Тебе ведь было на них месяц назад смачно наплевать. А сейчас? Мама, братья… Папа! Сука! Твою мать…
— Сергей! — похоже, подгоняет долбаные нравоучения.
— Да пошла ты. Не буду за правдивые и однозначно к месту слова извиняться. Ты охренела, чика? Мне не разрешила сопровождать тебя, потому что, — кажется, конченный идиот кое-что начинает догонять, — знала! Знала, что не вернешься? Да?
— Сережа, я хотела тебе кое-что сказать, — настороженно шепчет в трубку.
Хмыкаю и добавляю в речь сарказм:
— Что нового ты можешь мне сказать? «У меня умерла бабушка, Сережа»?
— Перестань…
— «Я не беременна, успокойся, Серый»!
— Я прошу тебя.
— Или, — зажмуриваюсь и выкрикиваю, надеюсь прямо в смугленькое ухо, — «я не вернусь, Сергей, прощай»! Нет смелости сказать в глаза, решила сдрыснуть… Ты там кого-то нашла?
Она не отвечает, но все еще на линии находится. Я слышу всхлипы и неровное дыхание.
— Женя, прости меня, — шепчу и повторяю извинения несколько раз. — Прости, прости, прости… Я не сдержался. Скучаю по тебе. Пойми же ты меня!
— Угу-ага, — чика в трубку плачет. — Сережа, — смешно икает, — тут вся моя родня.
— А я? — шепчу. — Ты ведь говорила, что любишь…
Она ждет ответного слова? Люблю ли я?
— Женя?
— Я тебе люблю, но потерпи еще немножко. Думаю, через недельку.
— Я заказываю тебе билет, бронирую и передаю координаты. Семь дней, чикуита. Семь дней на семейное прощание. Хватит! Пора заканчивать! И пластырь надуманных страданий с мясом отрывать!
— Подожди, пожалуйста, не надо.
Хлопаю раскрытой ладонью по кожаной обмотке руля, рычу и скалю зубы. Мельком замечаю в зеркалах свой жуткий вид — безумный, реально сумасшедший, затем чернющая окладистая борода, красные и очень влажные глаза.
— У меня дела, Евгения, — перевожу ее на громкую связь и нажимаю кнопку «Engine start». — Если это все, то вынужден откланяться и сказать тебе «пока»?
— Сережа?
— М? — вставляю сигарету в губы и таращусь в лобовое, наблюдаю, как Леха выползает из ресторана и с прискоком шествует к своей железной малышке. — Внимательно!
— Давай сегодня вечером поговорим наедине, тет-а-тет.
— А сейчас нас кто-то слушает? Кастро? Грозный Че? Или твой не бельмеса по-русски отец?
— Когда ты будешь дома?
— Я дома в семь часов вечера, Жень. Пора бы это знать.
— Я думала, может у тебя выступление, поэтому уточняю.
Ах да! Но не сегодня, только через пресловутую неделю, а сегодня я пишу тебе главу — весь вечер в статистических сводках, генеральных совокупностях и репрезентативных выборках, считаю, вычисляю, заношу в таблицы только для того, чтобы порадовать тебя. Ха-ха! Кому, блядь, рассказать, ведь не поверят, скажут, что я сбрендил, шарнирами поехали, сошел с колес, с ума. Теперь вот стойко задаюсь вопросом: «На хрена?». Спалить х. йню к ебеням, тем более что опыт в этом деле уже есть.
