— Через пару часов, — оглядываюсь назад, рукой спокойно отодвигаю одеяло и вытягиваю ноги из его тисков. — Можно взять твой ультрабук?

— Конечно, — обходит кровать и устраивается рядом. — Я могу присутствовать?

— Нет.

Нет! Нет! Нет! Этого не будет. Не хочу, чтобы он видел мою мать в таком неэфирном состоянии. Последний раз, когда я говорила с ней, то сообщала неприятную новость о смерти бабушки. В тот день родительница с отсутствующим взглядом, не замечая собеседника — меня, орала белугой через весь Атлантический океан, обвиняя себя в том, что недосмотрела любимого родного человека… А потом, в тот же день, но очень поздно, мне пришло странное сообщение от отца на корявом русском языке, что у мамы случилась страшная истерика и она в настоящее время вынужденно находится под успокоительными препаратами, поэтому в ближайшую неделю не сможет разговаривать и очередной эфир-общение-наша родственная связь пройдет с ним, с Франциско, с любимым падре. Нам следует оговорить условия моего пребывания на Кубе, время, дату, вылет-встречу-отлет и… Срок! Сергей не должен знать, что…

— Я хочу туда с тобой, чика. Хочу с тобой. Женечка, пожалуйста. Я должен поддержать тебя. Ты разве не понимаешь?

— Не надо.

— Жень, я тут без тебя не смогу, — он замолкает, а потом подтянувшись ближе в мое ухо горячим шепотом скупо выдает. — У меня нехорошее предчувствие…

У меня тоже, у меня тоже…

— Я умру? — поворачиваюсь лицом к Сереже. — Погибну в авиакатастрофе, в водной пучине утону?

— Я умру.

Устраиваюсь на боку и укладываю руки на его отчего-то сильно втянутые щеки:

— Я вернусь. Обещаю.

— А почему ты не хочешь, чтобы я полетел с тобой?

— Ты высоты боишься.

Он усмехается:

— Чика, я летал на них, на самолетах.

— Выпивал для храбрости? Или путешествовал в багажном отделении?

Еще темно в комнате, но я почему-то уверена, что у Смирнова округляются от неожиданного вопроса красивые зеленые глаза.

— С чего ты взяла?

— У тебя проблемы со вторым, пусть и не совсем стандартным, этажом, а на высоте где-то десять тысяч метров ты себя прекрасно чувствуешь? Нескладно клеится, Сергей! Ты не находишь?

— Хочешь мою фобию обсудить? — укладывает одну большую руку мне на талию и тут же пару раз сминает слабый женский мышечный корсет. — Надо есть, чика. Надо питаться лучше. Я мог бы приготовить что-нибудь…

— Ты еще и кулинар? — перебиваю речь и невесомо прикасаюсь губами ко лбу и носу.

— Не веришь? — подмигивает. — Сомневаешься?

— Ну… Нет! — подкладываюсь под мужской подбородок и целую впадинку у основания его шеи.

— Не сомневайся во мне и доверяй, — прикладывается ртом к моей макушке.

— Встречное предложение, Сережа, — возвращаюсь взглядом к нему. — Я же сказала, что вернусь, значит… Я сказала, что мне нужно время, значит не пришпоривай. Тем более что это больно. Ай! — Смирнов-засранец щипает мой отощавший зад. — Убери руки!

— Пароль «Mi Сhica Latina» на задуренной машине. Первые буквы каждого слова заглавные, между ними только пробелы, без подчеркивания, а в конце, перед вводом, необходимо ввести твою дату рождения, но без года. Только число и месяц — четыре цифры, Женя. Из уважения к женскому кокетству, твой возраст я не стал афишировать и запоминать.

— Ты обалдел? — не наигранно обижаюсь. — Это…

— Трудный для взлома, чикуита. Правда-правда. У меня ведь было много женщин — всех телок и не перебрать. Для устного перечисления, думаю, что ночи не хватит, а для подбора пароля… Короче, уровень «продвинутый», но для тебя — приоритет «ультра»!

— Даже не скрываешь? Бессовестный! Нашел, чем гордиться! Пусти меня, я хочу уйти, — типа злюсь и пытаюсь вылезти из его захвата. — Сергей! Я не сбегу, но слушать твои задушевные исповеди больше не желаю.

Он прикрывает глаза и из стороны в сторону, с твердым отрицанием, качает головой.

— Подожди и послушай, пожалуйста. Давай спокойно, Женька.

— Не понимаешь, да? Это очень больно, Сергей. Твои откровения в этом направлении остро ранят и разрывают мне сердце. Решил именно сегодня исповедаться? Не выспался вообще, плохо спал, тебе мешали или настроился окончательно добить меня? Все равно! А впрочем, надеюсь, что сейчас у тебя одна телка — это я, не хотелось бы впоследствии лечить возможные ЗППП, — отталкиваюсь руками от горячей груди, но меня не отпускают, я не могу его ползучую атаку самостоятельно отбить. — Руки убери!

— Рейес, не груби! Женька, хватит, не истери.

— Пошел к черту, Смирнов! — рявкаю и демонстрирую гаду зубы. — Не желаю ничего о твоих прошлых бабах знать, кроме того, что венеролог в твоей карточке написал. Угроза есть?

Он прикрывает глаза и шепчет:

«Нет, малыш. Прости меня!».

У него заскок? Безжалостная похотливая скотина! «Телки! 'Их было слишком много», «всех не перечесть»! «Я трахал их»… Но мою дату выбрал в качестве пароля! Это типа честь, «Сережа»?

— Это правда, Женька. От нее не спрятаться не скрыться. Ты ведь не думаешь, что я влачил жизнь отшельника на Туманном Альбионе, воздерживался и терпел, потом еще несколько месяцев здесь сексуально голодал до судьбоносной встречи с женщиной-вождем Евгенией Францисковной Рейес?

— Мне пора. Гавана ждет.

Выкручиваюсь и изворачиваюсь, как приготовившаяся к сезонной линьке змеюка, вращаю нижней частью тела и постоянно задеваю его торчащий член.

— О! Да ты готов к труду и обороне, — высмеиваю его желание. — У тебя он когда-нибудь висит? Ты под препаратами? Сережа?

Он сползает игривым настроением с лица и странно шепчет, подозрительно сверкая глазами:

— Жень, я должен кое-что о себе рассказать.

— На хрена? — выкрикиваю ему в лицо, и мы, слава богу, наконец-то, останавливаем свою возню и тут же резко замолкаем. — На хрена? На хрена мне это знать, Сережа? Сегодня! Сейчас! Когда я и без того на взводе. Я больна, нездорова, эмоционально нестабильна. У меня большое горе! А тут ты, великий грешник, решил покаяться и получить отпущение своих побед на коварном любовном фронте. Не прощу! Услышал, гад? Не прощу! Не прощу! Не умею прощать… Из сердца, из памяти, из каждой мозговой ячейки извлеку, как ненужный кластер, как битый элемент — и на этом все! Прощай-прощай! Ты понял? Понял? Так вот, я еще раз спрашиваю, на хрена мне твои исповеди, мужик-герой?

— Умеешь ругаться, чика? — с усмешкой очень тихо уточняет.

— Я еще и драться могу, — упираясь стопами ему в бедра, отталкиваюсь и все-таки освобождаюсь. — Спи, любимый, мне нужно встретиться с родней.

Сергей приподнимается и упирается на локти:

— Я не святой. Жень, слышишь?

Плевать!

Это я и без внезапных задушевных откровений знаю. Кому ни попадя не подкладывают грудных детей на порог и под входную дверь. Он думает, что я не понимаю сложность и внезапность той сложившейся ситуации. Это слишком мерзко…

— Мне все равно, Смирнов, — расчесываю волосы пятерней и натягиваю на голое тело валяющуюся на полу его теплую рубашку.

— Тебе идет! — исподлобья смотрит и красиво, но как-то криво, улыбается. — Мой фасон — стопроцентно твой!

Ага-ага!

— Спасибо, Сережа.

Сдерживая слезы и зарождающееся намерение телесным образом взорваться, выхожу из комнаты и нигде не останавливаясь на маршруте, шустро скатываюсь вниз.

Нашел, чем хвастать, кретин! Много баб, «чикуита»! Детей, наверное, таинственное Саргассово море! Выпиши себе медаль и не дергай за эмоциональные веревки «эту Женю».

Забредаю на кухню, наощупь щелкаю выключателем и подаю на свою сетчатку яркий теплый свет. Усаживаюсь на высокий стул, наливаю стакан воды и щедро в парующую жидкость выдавливаю лимонный сок. Тошнота никак не отступает! У меня стопроцентный желудочный грипп. Смирнов, как вирус, как устойчивая к антибиотикам инфекция, долбаная недобактерия, влез внутрь и все там собою заразил. Пометил каждый Гольджи аппарат, все мои клеточки своей зараженной мембраной окружил.

Открываю серебристый современный ультрабук, тут же натыкаюсь на окно с вводом хозяйского пароля. Не соврал, козел! Боится разоблачения, похотливый извращенец! Шепчу себе под нос набор тех самых букв и после добавляю свою дату, нажимаю ввод и рассматриваю приветственный экран с моим смеющимся лицом.