— Антонина Николаевна, мне очень жаль. Я… Сережа… — опускает взгляд и всхлипывает, — пожалуйста, проводи меня домой.
— Нет! Я СКАЗАЛ! — одергиваю руку от нее и термоядерно сверкаю для отца. — Ты останешься, а если кому-то…
— Серый, сходите погуляйте, что ли? — батя подмигивает и разворачивает психическую «крошечку» к себе лицом, крепко обнимает и утыкает материнское дергающееся тело в свою грудь. — Она не выспалась, Евгения. Не волнуйтесь, все хорошо.
— Я могу завтрак приготовить, — Женька упирается и не идет.
— Чика, — шиплю, — идем на свежий воздух. Прошу тебя. Пусть отойдет. Ма?
— Да-да?
О! Жива моя «старушка»!
— Ты там как?
Чего-чего? По-моему, она уже смеется, по крайней мере, смешно дергает рубашку недоумевающего от ее прихода отца.
— Смешно! Господи! Сережа! — оттягивается от бати и разворачивается к нам. — Ты…
— Я слушаю! Чересчур внимательно. Ну! Ну! Ну-у-у-у?
Она молчит и криво улыбается. У родительницы ишемический инсульт?
— Поможешь мне?
Сильна мать! Не сдается маленькая! Тоня! Кроха! Смирнова — адский колобок!
— С чем?
— Приготовить завтрак…
— Я могу Вам помочь, Антонина Николаевна, — Женька вклинивается тогда, когда не надо.
Я обхватываю ее за плечи, вокруг себя обвожу по часовой стрелке и глазами, блядь, приказываю ей заткнуться.
— Я помогу. Нет проблем! — шепчу.
— А мы, — отец идет к Евгении, — с Вами пройдемся. Думаю, что Серый не показывал Вам свои потаенные места. У них тут с Лехой есть шалаш. Они там…
Я там девственность, чикуита, потерял, когда в очередной раз приехал к дядьке на причитающиеся нам за не пойми какие блядские заслуги трудопироги. Батя, по-видимому, совсем не в курсе. Для него это детское жилье, а для меня… Я неумело шпилил девку в свои семнадцать лет на сосновой подстилке, а Леха в это время заканчивал свой институт и получал долгожданный «высший образовательный билет».
Отец силком вытягивает без конца оглядывающуюся на меня Евгению и подмигивает то ли мне, то ли своей психованной жене.
— Сережа…
— Что надо делать? Говори и не читай нотации. Мне четвертый десяток, а ты ведешь себя со мной, словно я добротно недоразвитый, хоть и с высоким уровнем IQ. Мать, заканчивай!
— Я…
— Не нравится она? С чего бы? Что в ней не устраивает? А вот по мне…
— Это ведь несерьезно. У тебя ведь так? Ты…
— Да знаю все. Батя лекцию знатно прочитал. Учись, сынок, нести ответственность, все брошенные сосунки по умолчанию твои. Так ты быстрее поймешь, что член надо презиком защищать.
— Смени тон, Сергей, ты разговариваешь не с батей, как ты изволил выразиться, а с матерью. Будь немного избирательнее в словах. Ей-богу! Что с тобой?
Что со мной? Ты лезешь туда, куда не надо, мама! Суешь свой мелкий нос в мои дела! Я…
— Она мне не должна нравиться. Мы работаем вместе и больше ничего, — мать открывает холодильник, вытягивает какие-то коробки, попутно вытирает увлажненные глаза. — Я не ожидала! Это чересчур внезапно. Ты… Господи! Я не знаю, что теперь дальше будет…
— То есть? Дальше? Это когда? Поконкретнее, мама. Или нет! Стоп! Хватит! «Дальше» — это после нашего развода, как членов несостоявшейся пары или семьи? Что за домострой и долбаные традиции? Мне жениться на ней сразу, а потом встречаться? Не вкурю!
— Сережа, ты ведь не способен…
Уперевшись руками в стол, набычившись и прожигая взглядом мать, очень медленно, негромко, но довольно четко ей рычу:
— Ты ни хрена обо мне не знаешь, мама, но гипотезы высказываешь. Ты плохой прогнозист, знаешь об этом? Логика! Задроченная наука! Скупые цифры, логарифмы! Степень…
— Это ты ей помог? Твоя статья, твоя работа?
Ну, наконец-то! Вот что ее взвело и завело!
— И что? — сощуриваюсь.
— Ничего, — мягко улыбается, — ничего, ничего. Помог и помог. Молодец! Не растерял хватку и чутье. Все!
— Она старается, а ты…
— Я учитель, Сережа. Ее учитель и не более! А вот кто ты такой? Нет, — мать делает встречный жест — упирается руками в стол, вытягивается ко мне, и слюнями брызжет, — я переформулирую. Стоп! Стоп! Стоп! Не отвечай! Итак…
Считаю про себя: «Раз, два, три, четыре, пять…».
— Кто эта девочка для тебя? Встречаетесь? Мне все равно! Вы взрослые люди — совет да любовь. А когда расстанетесь? Что будет с ней? Мне начинать учиться прятать взгляд? Заранее просить у этой Женечки прощение? Уволиться, уйти с работы, потому что на кафедре я стану персоной нон-грата, той недоматерью, которая недовоспитала слишком похотливого сынка… Вырастила маленькая сука здорового кобеля!
— Каменный век какой-то! Выше нос, мать! Тебя клеймят, а ты улыбайся, на пересуды плюй. Тебя волнует общественное мнение? Ты взрослая и умудренная жизнью женщина! А если что не так, отрекись от меня! Скажи, не мой! Подбросили, а я… Мимо не смогла пройти! Что, в принципе, в вашем случае с отцом истинная правда.
Она замолкает, сильно, до синевы на подбородке, поджимает губы и сжимает мелкие ладошки в кулаки. Дышит, дышит, дышит… Громко выдыхает.
— Возможно! Ты прав! Как всегда! Только мы так не поступаем.
— Мы? — зажмуриваюсь и усмехаюсь. — Мы-ы-ы? Ох!
— Да! — выкрикивает и подпрыгивает на месте. — Да! Да! Мы, Сергей! Мы Смирновы! Так не поступаем!
— Как? — шиплю и не отвожу от мамы взгляд. — Как? Ну? Говори!
— Не бегаем, не обманываем, не отлыниваем, не снимаем с себя ответственность, не тянемся за тем, что нам не принадлежит, не отбиваем, не изменяем, мы…
— Не убиваем! Опрометчиво забыла в великолепный список занести.
Мать отскакивает от стола и крест-накрест руками зажимает рот.
— Не рушим жизни людям, не трахаемся направо и налево, не отказываемся от детей, не боимся высоты, не смотрим в бездну — бездны нет. Не… — монотонно то, что она недосказала, продолжаю.
— Замолчи, сынок, — она подходит ближе, вплотную ко мне, задирает голову — откидывается затылком назад, заглядывает в мое лицо и бегает глазами, — Сереженька, замолчи, замолчи, пожалуйста.
— «Мы» встречаемся с Женей, мама. Все! Точка! Больше на сегодняшний момент я не собираюсь с вами, с тобой и батей, ничего конкретного обсуждать. Как будет, так будет! Устанет чика от меня — ей решать. Найдет другого мужчину, — опускаю взгляд и пальцем прорисовываю узор на кухонной поверхности, — уйду в сторону, не стану им мешать.
— Другого мужчину? А почему не ты? — мать внимательно следит за мной. — Почему не ты, Сережа? Почему не ты, Сергей Смирнов, сможешь остаться с этой женщиной?
Хмыкаю и, как девчонке, объясняю:
— Я ведь несерьезный человек, маман. Давай-ка лучше чего-нибудь зажуем и этим двум гуляющим в рот заложим, а то готовить вызвались, а сами только и делаем, что тут в два голоса орем.
Она поджаривает молча хлеб, украдкой за мной наблюдая. Я вот не знаю, не слышу и не вижу, но точно чувствую, что рОдная готовит еще одну, надеюсь, что на сегодняшнее утро, последнюю пламенную речь. Омлет, тосты, ветчина и…
— Мать! — отец басит, возвращаясь к нам на кухню.
— Что, Максим? — не поднимая головы, раскладывает нарезку на огромные тарелки.
— Есть предложение, — становится с ней рядом.
— Угу. Да-да, я слушаю. Говори, — украдкой набежавшую слезу снимает.
— Позавтракаем на природе. Там у мангала Женя готовит кое-что интересное для нас.
С открытым ртом замираю и вглядываюсь в окно, выходящее во двор. Женька возится возле огромной походной печки, словно адский «кАстрик»* разжигает, размахивая каким-то веером, как опахалом возле турецкого султана. Она медленно перекладывает вещи, присаживается, рассматривает только-только появившееся пламя и без конца, оглядываясь, одергивает футболку, словно проверяет, не сияет ли для окружающих людей ее белье.
— Я тебе не нужен, мама? — вытираю руки полотенцем.
— Спасибо. Все уже готово, — не глядя, отвечает.
— Серж? — отец вдруг произносит.
Что еще? Торможу на выходе из кухни, не оборачиваясь, крепко зубы сжав, жду, что скажет. Благословит или выдаст еще одно отеческое пожелание?
