— Да ничего не следует. На здоровье, как говорится. Но возможные проблемы разгребать тебе. Но ты уже ученый, умудренный опытом. Три месяца с грудничком даром не прошли.

А-а-а! Так я, как говорится, был на педагогической стажировке, проходил курс молодого воспитателя-отца. Мы с ней вместе, с Женькой Рейес, кубиночкой, чикуитой, в няньках стажировались, когда вы с маман решили филигранно с придуманной должности спетлять.

Оставляем груз под навесом, втаскиваем инструмент в беседку, осмотревшись по сторонам, не сговариваясь с батей, топаем обратно в дом.

— Погода шепчет, — отец задирает голову вверх. — Будет дождь!

— Тебе виднее.

— Сереж…

— Вы строили из себя благоразумных, показывали мне, мол, гляди, какие мы… Порядочные! Добрые! Чужих детей не бывает, «Серый», их просто нет! А ты, боец, терпи!

— Мальчишка остался с родным отцом, с дедом и бабкой, а так, — папа опускает голову вниз, но не сбивает наш синхронный шаг, — отправился бы в детский дом. Попасть в нашу «для людей» систему, означает, получить бирку в ухо, что металлическое кольцо в телячий нос. Детдомовец, под милостивой опекой государства и зорким оком социальной службы «Все для детей». Юрка знает, что это такое. Мне не веришь, у него спроси.

Не слушаю. Не хочу ничего знать, он не пробьет меня на жалость. Из-за Свята и его внезапного «ухода» я чуть было чику из виду не потерял.

— Я ведь мог попасться. С чем вынужденно, по вашей широчайшей милости, связался? Пожалуй, укрывательство, самовольное удержание несовершеннолетнего, наверное, киднеппинг, педофилия и на финал подтасовка документов — все это криминал и точно не одна статья. Срок — лет двадцать! А так как я не женат, то некому проведывать, не с кем было бы встречаться в спальных тюремных комнатах, так бы от чахотки в камере и загнулся, если в душе мылом не нагнули бы братки.

— Я следил за тем, чтобы тебя не трогали, вот только с документами сучок Шевцов-задира влез

Обалдеть! Кукловоды, блядь. Да, мать права! Отец — вампир! Когда-то, видимо, неосторожно маму покусал, а потом детей заложнице наделал — малышата-полувампирята, а теперь весь белый свет разгребает семейные тайны Смирновых-«небезызвестных молодежных Калленов», но уже, правда, всея Руси.

Подходим к крыльцу и, перешагивая ступеньку, с каждым движением замираем:

— Не злись, Серый. Ты ведь не такой! Не такой!

Откуда он знает, какой, если я сам уже забыл, что из себя когда-то представлял.

— Это еще… — отец резко тормозит и застывает с парадоксально открытым ртом.

Я не смотрю туда, куда он смотрит, но уже догадываюсь, кого он видит там.

— Серега…

Пора? Направляю взгляд вперед — она! Строго затянутые темные густые волосы — высокий шлейф, заплетенный косой, похожей на рыбий хвост. Русалка, чтоб ее! Свободная футболка скрывает выпуклости и тонкую талию, хоронит под рукавами тонкие плечики и локти, а мешковатые джинсы… Присматриваюсь — мои, мои, мои! Хозяйственные штаны, как трубы, очень сильно удлиняют женские ноги.

— Здравствуйте, Максим Сергеевич, — бормочет.

Батя отмирает и, не глядя на меня, подходит к Жене.

— Здравствуйте, Женя, — протягивает ей руку, а затем вдруг резко убирает за спину и отклоняется назад. — Вы, — оглядывается на меня, — тут? С сыном?

Опускаю голову и молчу!

— Я могу Вам помочь, Максим Сергеевич? — чикуита изображает круг руками и пальцами кромсает коротко остриженные ногти. — Что-то нужно сделать?

Она подлизывается к нему? Или я чего-то в этой жизни не понимаю? А где «великолепная, та самая, восхитительная, неповторимая» Смирнова? То-то мама устроит нам сейчас родительский разгон!

— Очень рад Вас видеть, Евгения, — отец с опозданием включает джентльмена и указывает ей рукой на кухонный проем. — Позавтракаем, ребята?

— Нет-нет, спасибо, я не голодна, — поднимает на меня глаза и покорно спрашивает, словно жалкая рабыня. — Когда мы поедем домой?

— После завтрака, — отец опережает мой ответ. — Сережа?

А что «Сережа»? Тут, однозначно, поздно пить «Боржоми». Тут только посочувствовать чикуите, ей ведь достался очень несознательный мужчина, и к тому же без понятия об определении той самой ответственности и не умеющий использовать резиновое изделие номер два в самый решающий момент. У него детей, чикуита, что блох на дворовой псине. Он… Сука! Не герой! Не герой, он не как его отец.

— Сережа, видимо, не против, — от третьего лица вещаю.

Выбора-то все равно больше нет!

Батя изображает кавалера. Дрожащей рукой — с чего бы вдруг, обхватывает Женьку за плечи, подтягивает к себе и вздергивает, словно побратима встретил:

— Как Вы тут, Женя? Дом понравился? Что видели? На речке были? Сергей? — оборачивается ко мне.

— Так точно, — тихо рапортую. — Все видели, все нам понравилось.

А Женька, как болванчик, головой кивает и тихо, с жалким придыханием, добавляет:

— Да-да. Да-да. Да-да.

— Мать! — батя рявкает, а чика вздрагивает, затем заводит руки за спину и скрючивает замысловато пальцы.

Мне кажется, я вижу все ее внутренности — все красные, все-все, без исключения, а легкие, к тому же, наполнены кровавой водой. За каждым вдохом Евгения сипит, как резиновый дырявый старый шланг, а при выдохе — выплевывает нежное, но отработанное, нутро. Хотя бы кровь не харкает — и слава богу, хорошо.

— Угу? — мама, стоя на столе, загружает кухонные шкафчики, не видя нас, автоматически отвечает на папин зов. — Что ты хотел, Макс?

— У нас гости, кроха. Будь добра, оторвись от своего важного занятия и спустись сюда.

Он, наконец-то, отпускает Женю, которую я, как по эстафете, в руки принимаю, и подходит к ногам своей жены.

— Гости? — «его маленькая» шепчет.

Мать высовывается из ящика, немного отклоняется и… Открывает от неожиданности рот.

— Я… Я… Хр! Я… Что-то… М? — она заваливается спиной назад, но батя под ягодицы, словно Шамаханскую царицу, поддерживает ее.

Отец бережно снимает маму, как триумфатор, держит сухонькое тело на плече и подходит с ценным пока помалкивающим грузом к нам.

— Здравствуйте, хм, доброе, хм-хм-хм… Антонина Николаевна, добрый день.

Тишина! Папина «малая», похоже, не настроена на теплую беседу. Мама хмурится и прорезает межбровное расстояние морщинистой «грозой».

— Евгения!

Будет порка? Я бы посмотрел, как мама приложит руку к булочкам чикуиты. До красноты, до визга, а я бы… Потом в, с любовью подготовленное, женское «тепло» вошел.

— Сергей!

Пороть, по-видимому, будут все-таки меня! Какая пошлая, несправедливая херня!

— Да, ма?

— Ты не сказал…

— Ты не спросила, полезла с поцелуями и похлопываниями по заду сына, а я не привык предвосхищать своими сказками твои вслух невысказанные просьбы, пожелания, и просто добрые слова. Надеюсь, представлять не надо? Ма, это Женя, Женечка, Евгения Рейес. Вчера ей исполнилось тридцать лет. Так совпало! Здесь праздновали, два дня гуляли. И еще, примите оба к сведению, мы с ней решили встречаться. Она не против, я уточнял, — поворачиваю морду к чике, киваю ей, мол, как да как, — знакомы уже три месяца, с появлением в сучьей жизни Свята чика уверенно вошла в мой личный круг…

— Чика? Три месяца? Встречаться? — мать смешно выпучивает с не пойми каких херов бесцветные глаза. — Я… Не… М-м-м… Не пойму.

Она что сейчас, от высказанной неизвестности страдает? У матери мозги спеклись, зависли или тупо перегрелись, или она сейчас спекулирует своим родительским статусом. Топорная игра!

— Да, три месяца знакомы, но встречаемся неделю. Свята нет, а я, блядь, заскучал.

Отец рычит, а ма оглядывается по сторонам, словно галлюцинирует, затем цепляется глазами за своего Максима, страдальчески или актерски, с наигранностью, подносит руку ко рту и коровой мычит.

— М-м-м-м-м-м-м.

— Тонь, ты чего? Мать? — батя обнимает ее за плечи, а мне показывает убраться с Женькой на хрен.

Да нет, блядь, никаких проблем!

— Жень, пойдем.