— Возьми-ка апельсины и отнеси ей, — протягивает четыре огромадных цитрусовых фрукта. — Мать? — обращается к жене, когда я неуверенно принимаю кругляши. — Женя спрашивает про какие-то палочки корицы. У нас тут такое есть?

Мама с улыбкой подходит к шкафчикам и отдает другой приказ:

— Поднимись туда, будь любезен, и там сразу все увидишь, и найдешь.

Со всем «награбленным» добром я выпираюсь в сад. Я ее подставил? Женьку? Ей по умолчанию со мной будет плохо, потому что я… Смирнов?

— Привет, — стандартно начинаю. — Жень, я все принес, что ты просила.

Молчит и дуется! Это все к чему?

— Жень…

— Оставь там, Сережа. И пожалуйста, — поворачивается и полосует взглядом, — не приближайся ко мне. Давай держаться на расстоянии друг от друга, чтобы твои родители не подумали, что я с тобой…

Это еще что означает?

— Боишься заразиться? — негромко ей хамлю.

— Твоя мать…

— Моя мать — это моя мать, та, которая родила, вырастила, дала образование и жалкое подобие воспитания, а ты моя девушка! Уже забыла, о чем договорились? Они сами по себе, а мы с тобой…

— Она ненавидит меня. Сильно! Люто! Смотрит так, как будто я ей нож в спину воткнула. Я не понимаю, за что она так со мной?

Да не с тобой, глупое ты дитя! Не с тобой! Это мои добропорядочные родители так новаторски воспитывают своего великовозрастного несознательного ушлепнутого сынка, заставляют меня нести ответственность за дырку, в которую я свой член по глупости впихну.

— Что ты делаешь? — подхожу к ней со спины и своим телом упираюсь чике в тыловую часть.

Женька дергается, но дальше, чем раскочегаренный мангал сбежать не сможет. Огонь и жар, очевидно, крепко сдерживают ее. Она укладывает в фольгу очищенные от внутренностей колбы-апельсины, заполненные кофе, сахаром и водой.

— Это наш утренний напиток, Сережа. Разве ты не видишь?

Я подбородком опираюсь на ее плечо и утыкаюсь носом в прохладную шею. Руки поднимаю, но замираю, как отключенная от электрического питания кукла, с ладонями по обеим сторонам от женской талии:

— Не отталкивай меня сейчас, чика. Особенно сейчас, когда все только-только стало мягче, лучше, когда ты была со мной, — глохну, обдумывая мысль, а сформулировав в мозгах, заикаясь, продолжаю, — по доброй воле, когда мы договорились обо всем, когда я…

— Твои родители будут против наших встреч, Сережа.

— А ты?

— Что? — вышептывает. — Что я?

— Я ведь не с родителями встречаюсь, Женька, а с тобой. И потом, — прохожусь губами по нежной коже шеи, — я, взрослый мальчик, не стану спрашивать их разрешения на свидания с очень взрослой девочкой. Прием?

— Что?

— Не стану, Женя. Мы будем встречаться столько, — наконец-то обнимаю и притягиваю чику к себе, — сколько захотим, пока…

— Не расстанемся? — вполоборота уточняет.

— Я этого не говорил, Евгения. Не говорил…

Запах от кофейно-цитрусового варева, организованного кубиночкой, стоит охренительно божественный. У меня даже ротовая полость начинает подтекать. Пускаю слюни, дергаю кончиком языка, потом глотаю и спускаю через горло влагу… Такое впечатление, что чике между ног пролизываю. Она внимательно следит за оранжевыми шариками в фольге, а я, как зачарованный, секу за ней. Несильный южный ветерок колышет выбившиеся прядки из высокой косы, не слишком яркое солнышко щекочет аккуратный носик и заставляет щуриться глаза, а красивая грудь, по надуманным приличиям затянутая сраным лифчиком, скорее всего, опять на поролоне, дергается, когда Женька двигает руками и тянется за чем-нибудь.

— Ты красивая, чика, — полулежу за столом в беседке, уложив подбородок на пристроенные одну на другую ладони. — Очень!

— Спасибо.

— За что? — поднимаю голову и заключаю теперь руки в кистевой замок.

— Ты сделал комплимент, Сережа…

Опять! Одно и то же!

— Ты каждый раз будешь благодарить за то, что не требует от женщины жеста вежливости, когда такие фразы говорит мужчина?

— Я не права?

А хрен его поймет!

— Ребята, у нас все готово. Как вы? — отец горланит, приближаясь к нам с тарелками в огромных лапах. — Мать? — оборачивается на мягко шествующего маленького генерала.

— Да-да, Смирный, я иду.

Они проходят в беседку, расставляют порционно разложенный завтрак и мнутся возле стульев, не зная, где кому теперь присесть.

— Так! — отец одной рукой оттаскивает лавочку, а второй подтягивает не спускающую глаз с Жени мать. — Ты сюда, а я напротив тебя. Серый?

Усаживаю чику рядом с батей, а сам мощусь к материнскому бочку.

— Не возражаешь? — поворачиваюсь к родительнице.

— Нет, Сережа, — улыбается. — Евгения, очень дивный аромат! Это что?

Девчонка, не поднимая головы, бухтит себе под нос:

— Кофе с корицей в апельсинах, Антонина Николаевна. Мне показалось, что на природе это будет к месту.

— Кофе мы тут все любим! Да, Максим? — мать улыбается и глаз не сводит с чики. — Как Ваши дела, Женя?

Похоже, мама с воспитанием уже перегорела или новую тактику изобрела?

— Спасибо. Все хорошо, — кубиночка мнется, дергает ручками, уложенными на коленях, но на мать не поднимает глаз.

— Так, — батя выдыхает, — наверное, стоит начинать. Женя, — поворачивается к сидящей рядом с ним девчонке, — могу за Вами поухаживать?

Она краснеет, ломается и… Молчит!

— Пап, это мне оставь. Вон твоя пара, за ней смотри, — киваю на сидящую рядом со мной мать.

— У Вас был день рождения, Женя? — мама ставит локти на стол и кокетливо подпирает сведенными ладошками свой острый подбородок.

— Да.

Какой занятный и очень содержательный разговор!

— Мы тоже хотим присоединиться с Максимом к торжеству, если Вы позволите, Евгения?

Чика еще ниже опускает голову и что-то нечленораздельное мычит.

— Есть вино в этом доме? — куда-то в воздух вопрос свой выпускает.

Батя кивает и выходит из-за стола.

— Женя? — мать обращается к запартизанившейся кубинке. — Же-е-е-ня? Будьте так любезны, поднимите на меня глаза.

Малышка вздрагивает и устремляет широко распахнутый просящий о милости влажный взгляд на мою мать.

— Я очень рада видеть Вас здесь, в этом доме, Евгения. Прежде чем мы начнем наш завтрак, хочу извиниться перед Вами за мое странное, не совсем подобающее случаю поведение, вероятно грубое и очевидно бестактное. Это исключительно от неожиданности, не более того…

Мать — великолепная актриса! Беру свои слова обратно! Знает родительница, на какие кнопочки у чики следует нажимать.

— Антонина Николаевна, прошу прощения за то, что вторглась…

— Нет-нет, никто никуда не вторгался, Женя. Вы здесь в гостях. Скажу больше, мы все здесь в гостях у Сергея. Дом ведь его, он говорил Вам, я надеюсь. А вот мы со Смирным, так уж вышло, привыкли сюда приезжать, когда нам вздумается, но я четко вижу, что это правило в скором времени стоит пересмотреть и на будущее спрашивать у сына, когда мы сможем навестить его. Сергей, что скажешь?

Скажу, что в этом «скором времени» никто сюда и носа не покажет. Дом уплывет из владений этой кристальной честности семьи.

— Угу, — вслух мычу.

Немного отпустило нас! День вроде бы прошел без фирменных эксцессов. Мама, видимо, достав из чертогов своей профессиональной памяти слова Экзюпери, вызвалась чикуиту гостеприимно опекать. Вдвоем бродили по лесу — языками нас, коварных мужиков, сношали. Бог всем этим чикам судья! Потом вдруг у этих «девочек», словно детство в пятой точке заиграло, катались на дворовых подвесных качелях, пока мы с отцом выравнивали импровизированный бильярдный стол. На маму, по всей видимости, накатило кулинарное вдохновение — по расписанию Смирновой был очень вкусный обед на открытом огне. Я сто лет не ел ухи, а тут представился великолепный случай — мать стратила с нерадушным утренним приветствием, а днем тщательно замаливала свои, как оказалось, вполне себе человеческие грехи…

— Сережа, — сонная родительница опирается на дверной проем в зал, — ты что?