— Мне надо к брату за детской едой, покормим маленького троглодита, а потом на целый день пойдем гулять. Куда захочешь или куда Свят потянет! В парк — значит, жопой травку мять, к зверям в клетки — скормишь им мое татуированное тело, кататься на аттракционах — это без меня, сладкую вату пожелаешь — будете с ребенком уминать, попкорн, мороженое… На выбор, чика! Ты как на это смотришь?

— У меня статья.

Душевно! Не уголовная, надеюсь? Хотя и так прекрасно знаю, чья в том вина!

— Я ведь могу помочь с этим, — наклоняю голову и прикасаюсь подбородком к ее макушке. — Слышишь?

— Ты…

Так! Сейчас, по-моему, сформулирует недоказуемое утверждение. Тут надо замолчать и терпеливо подождать.

— Ты как она, как твоя мать?

— Я это я, чика. Единственный и неповторимый. И, если честно, вообще не догоняю, о чем ты шепчешь?

— Ты как Антонина Николаевна.

Нет! Нет! Хотя… В некотором роде, да!

— Это важно для статьи и твоей тяжелой, практически беспрерывной каторжной работы? Я ведь не настаиваю на своем соавторстве, чикуита.

— Я немного посмотрела, что ты написал. Это нелюбительские закорючки. Я ведь сначала подумала, что ты издеваешься и просто чушь какую-то рисуешь, а там…

— Это прошлое, Евгения. Скажем так, — начинаю вставать с насиженного зада, — к нему возврата больше нет и стопроцентно никогда не будет. Мать в курсе — не настаивает, а я, чика, с некоторых пор абсолютно свободный от науки человек! Ясно?

Поднимаемся с ней вместе, друг друга рассматриваем, словно видим в первый раз, и медленно отходим на безопасное с дебильной точки зрения межполовое расстояние:

— Оденься, я очень прошу тебя, — шепчет и прикрывает заплаканные глаза.

Ох, да чтоб тебя! Подкатываю бельма и направляюсь с негромким бурчанием в свою комнату. Знаю, что сейчас она глазеет на мой расчерченный хребет. Да! Там великолепная шикарная спина! Мне было скучно на чужбине, вот я и стал на своем теле рисовать, кожные пустоты забивать!

— Господи, — лепечет. — Обалдеть…

— Да, чика, по мне можно анатомию изучать. Желаешь ознакомиться с тем, что под широкими штанами скрыто?

Удаляюсь в комнату и уже не слышу ее совестливые причитания, зато задом ощущаю вибрации мобильного звонка.

Это братик! Точно — его ведь время! Это мой любимый Леха! Сейчас он мне пистоны в анус вставит и пару разиков искусно провернет:

— Доброе утро, старшенький! — бодро отвечаю.

— Тебя ждать или ты сподобился найти другое поле для кормежки? Новую дойную корову подогнал? Оля спрашивает…

— Твоя любимая жена беспокоится обо мне? Как это мило-о-о-о! — вытаскиваю белоснежную майку из комода и одной рукой натягиваю на себя.

— За мальчишку, Серый, только за мальчишку. И то, — прокашливается, — потому что мать настаивала, а сейчас…

— А сейчас пусть мелкий сдохнет с голоду? Так получается? Да? Он же типа не родной! Не Смирнов! Не сын великого Сергея! Да вы, черти, долбанные лицемеры, жадины и зажравшиеся лиходеи!

— Пасть закрой. Мы собираемся всей бандой в парк. Подумал, может пожелаешь к нам присоединиться. Все-таки предки укатили в свой дивный рай, а ты там один с маленьким ребенком. Не сойди только с ума, ты и так уже слегка пристукнутый, прибитый…

— Они поехали в мой дом, Леха. В мой, блядь, дом. Ты ведь обещал! Обещал, сука, — прикрываю трубку и рычу. — Мне нужно…

— С этим разбирайся сам. И да! Родители — не дети, имеют охренеть какое заоблачное право — отец плохо чувствовал себя, а мать истерики закатывала. И все, — Лешка хмыкает в трубку, — все, исключительно, любезный, все это… Только из-за тебя! Ты когда-нибудь угомонишься? Чем тебе сейчас жизнь не устроила?

— Мне нужны деньги…

— Должен наркокартелю? В борделе за оргию не заплатил? В баре за наливку не рассчитался? На хрена? Рэкет, вымогательство, рейдерский захват живой территории Смирнова? Так зачем тебе бабки, тем более что ты при состоянии, живешь с гонораров, концертики поигрываешь под настроение? В чем проблема?

Да уж, братец, тебе не понять!

— Ты конченый урод, Алексей Максимович. Мои проблемы — не твоего ума не дело, — стопорюсь посредине комнаты и замечаю, как аккуратно застелена моя кровать.

— Даже так? Ну так и не вмешивай меня! — шипит мне в трубку. — Идиот!

Тут чисто, убрано… Тут как-то посвежело, что ли? С чего бы это все?

— Куда конкретно? — на автомате продолжаю.

— Что? — Лешка рявкает.

— В какой парк? На набережную?

— Нет-нет, туда я ни ногой. Не терплю это место — комары и до хрена людей. В сосновый бор — там есть належанное место. Тишина, хвоя и мои девчонки — красота. Берем воду и еду, подстилку, крошек, их игрушки, машину и…

— Гамак? — прищуриваюсь и задираю голову.

— Ага, — похоже, Леха лыбится, еще чуть-чуть и вороным конем заржет.

— Бери два.

— Не лопнешь, мелкий хрен?

— Нас будет трое! Я, Женя и пацан.

— Женя? Женя! Женя? Блин, кто такая эта Женя?

Я так и вижу, как у старшенького от трудоемкого мыслительного процесса шевелятся брови и дергаются уши:

— «Субботние мамины дела», — любезно помогаю.

— Ты ох.ел? Серый, прекращай.

— Бери гамак. Через минут сорок будем у вас, скажи ХельСми, что Свят подсел на ее грудь. Если ее что-то не устраивает, то я знатно заплачу.

— Закрой рот, дебил.

— И я люблю тебя, симпотный мальчик Леша. Уже выезжаю. Все. Не скучай.

Выхожу в коридор — чикуита в помещении не наблюдается. Ушла?

— Жень? Ау? Ты где?

Похоже, в зале страшный зверь проснулся — стойкое бормотание и непрерывное «агу». Разбудили Свята своей напольной возней?

— Привет-привет!

Женя пританцовывает в комнате, держа на руках пацана, а тот уже заливисто хохочет и трогает ее лицо.

— Брат приглашает на природу. Согласна?

— Я…

— Отказ не приму. Тебе надо развеяться! Это стопроцентно! Однозначно! Нельзя все время биться над проблемами, которые на самом деле не стоят ломанного гроша. Поверь, пожалуйста. Я знаю, что говорю. Поэтому…

— Когда мы вернемся? И куда ехать?

— За город, сосновый бор. Думаю, к пяти вечера нас встретит адский город, — быстро заглядываю на циферблат своих наручных часов. — Ну как?

Мне улыбается и серьезно рассматривает Свята:

— Согласен? На природу хочешь?

Засранец, поглядывая на меня, щекой укладывается ей на грудь. Девчонка отворачивается и уже не видит, как я ему грожу пальцем и показываю, что на фиг голову снесу, если вдруг что-нибудь ненужное завякает…

— Извини меня, пожалуйста, — красивый женский тыл мне говорит.

Опешил… Ну, это не совсем подходящее слово! Скорее, я тупо обалдел!

— За что? Думаю, ты не должна просить прощения…

— За устроенную истерику. М?

Она медленно возвращается лицом ко мне и подходит ближе:

— Не знаю, что на меня нашло. Вероятно, я действительно устала, выгорела, перегорела. Все пока не очень хорошо. Я стараюсь, наверное, слишком сильно…

— А ты попробуй просто отпустить? Не тянись и не тяни. Пусть все идет своим чередом.

— Бу! — пацанчик отталкивается и усаживается ровным столбиком.

Женя легко подбрасывает ребенка на руках и нежно трогает мальчишескую спинку:

— И ты поддерживаешь Сережу? Ты маленький «бу».

По-моему, я непроизвольно лыблюсь? Умиляюсь? Радуюсь? Наслаждаюсь? А главное… Чему? Чем? И зачем? Все это ненадолго, если верить доблестному бате!

— Очень спокойный мальчик, золотой ребенок. Мой Мигель всегда устраивал фестивали, если вдруг что-то шло не по его сценарию, а Анхель, наоборот, утыкался носом в стенку — уходил в себя от жестокого несправедливого мира, а Святослав… Он словно жаждет человеческого общения! Знаешь, такого простого, задушевного, отеческого. Очень дружелюбный малец. Тебе повезло с ребенком, — и тут же осеклась.

Да уж! Повезло, как никогда доселе.

— Поедем? Все вроде бы условия оговорили? — протягиваю руки, чтобы взять к себе Свята.

— Угу.

— Женя?