— Да?

— Я заплачу. Не переживай, пожалуйста, за это.

Она проходит вперед, обходит нас с мальчишкой, а мы с ним, не сговариваясь, но по какой-то неведомой мужской команде, рассматриваем ее нижнюю часть спины.

— Свят?

Пацанчик дергано поворачивает ко мне лицо и, покачиваясь былинкой, сосредоточенно вглядывается в мои глаза:

— Как? — подмигиваю.

Он, как маленький котенок, зажмуривается и кулачками прокручивает глазки:

— Дя-я-я-я!

Я тоже так думаю, брат! Еще какое «Дя»! Но…

— Доброе утро, Сергей!

А вот и братья наши, пуритане!

— Доброе утро, — располагаюсь плечом к плечу с Женей и подпираю ее к противоположной стене.

— Здравствуйте, — она все-таки умудряется выдать ласковую вежливость — наклоняется вперед и через меня с улыбкой произносит. — Доброе утро!

— О! Наконец-то мы увидели маму этого ребенка. А то Сергей скрывал от нас, что да как. Какую-то модную чушь городил! Я Нина Арсеньевна! А Вас как зовут? — протягивает через нас со Святом старческую руку.

Где-то на уровне моего живота и маленького зада скрепляется рукопожатие встречным жестом и ответом:

— Я Евгения, просто Женя.

— Очень приятно познакомиться. Это мой муж, Яков Павлович.

Немногословный и забитый своей чрезмерно активной и болтливой супругой мужик степенно кивает седой головой.

— Очень приятно познакомиться, — и возвращается к моим плечам назад.

— Прекрасный сын! — старуха щиплет Свята за задок, который живенько выкручивается, пищит, подпрыгивает, а я в который раз в жесткой сцепке стачиваю зубы.

— Нам пора! Жень… — поворачиваю к ней лицо и показываю, что неплохо было бы спуститься по ступенькам.

Но лифт нас «выручает».

— Проходите, — отступаю назад и пропускаю внутрь болтливую супружескую чету. — Мы кое-что забыли, дорогая, — моргаю чике и дергаю головой, — надо бы вернуться и забрать уточку для Свята…

Я начинаю задом отступать:

— Может быть вас подождать? — из кабины кряхтит престарелая Нина. — У нас есть время.

— Нет-нет, Нина Арсеньевна, мы на следующем опустимся, — Женя прыскает в кулак и подхватывает меня за локоть и тянет нас с ребенком на себя.

— Спасибо, — одними губами благодарность выдаю.

Слава Богу! Фух-фух-фух! Избавились от жуткого общества двух незатыкающихся идиотов. Теперь стоим хохочем на лестничной площадке и дергаем друг друга за рукава.

— Да ты прирожденный конспиратор, чика.

— На себя посмотри, Сергей.

Когда она смеется… У нее глаза светлеют, что ли? Не пойму? Болотные, с оттенком древесины, или я цвета с утра не различаю.

— Жень?

— А?

Нет! Ничего! Не заигрывайся, идиот! Это всего лишь поездка за город, а не долгожданный секс. Ничего не будет! Отвесишь ей заработанное и до следующей планируемой «случки».

До Лешкиного дома вынужденно добираемся очень быстро — Свят жалобно канючит, Женя без конца оглядывается назад, хлопает его по брюшку и повторяет:

«Моя вина, моя вина! Надо было кашку сварить. А я… А я… А я…».

— Жень, перестань, пожалуйста.

— Он очень хочет кушать, Сергей. Это негуманно. Мы садисты. Это же мучение!

— Смотри, — останавливаясь возле дома брата, указываю на нужные открытые нараспашку кованные ворота, — вот его спасение! Там живет очень добрая одалиска Оля, которая любезно предоставит растущему организму пропитание. Он мужик, чика, он к таким вынужденным трудностям давно привык! Свят, ты как?

Мальчишка тут же прекращает слезную истерику и ищет мой взгляд в зеркале заднего вида:

— Будем кушать, брат?

Улыбается и шустро дергает руками, сочно чавкает, облизывается и брыкается ногами:

— Я-я-я-я-я-я!

— Все, чика, полный и безоговорочный порядок. Он уже смеется, знает ведь, куда приехал!

Пока Ольга любезно предлагает юному шалопаю теплый рожок, старший пристально рассматривает Женю.

— Заканчивай глазеть? — дергаю его за руку. — Это неприлично, Леха.

— Ты с ней в семью играешь, гад? — шипит и на меня не смотрит. — Обалдел?

— То есть?

— Похуже девку не мог выбрать?

— Ты…

— Зачем тебе она? — тычет нагло пальцем в спину чике. — Именно эта женщина? Ты…

— В чем проблема, брат?

— Да в тебе, урод.

Замечательно! То есть я… Нет, ни хрена не догоняю!

— Я тебе мешаю, Леша. В чем-то дорогу перешел? Ты тогда напомни, когда, где, при каких обстоятельствах, а то я, если откровенно, ничего в голове в последнее время удержать не могу. А писать на стикерах не для меня…

— Поиграешь — бросишь!

— Я, правда, не вкурил! — выпучиваюсь взглядом.

— Потрахаешь — закинешь! — подмигивает.

— Я… — отхожу подальше, закладываю руки в передние брючные карманы, тем самым приподнимаю полы иссиня-черного пиджака.

Опираюсь задницей на бортик стола и киваю головой, мол, сучий потрох, продолжай, коль начал!

— Найди, пожалуйста, другую. Скажем так, пока не стало слишком поздно. Она не для тебя. Очень уж, — брат зажимает переносицу и опускает голову, — порядочная, Сергей. Это видно! Не спрашивай, как, откуда, с каких-таких херов! Она не твоя клиентка, скажу проще, не на твой член! Ты…

— Иди ты, знаешь, куда, Леха. Приплел херню и радуешься, что так филигранно эпитеты подобрал! Она присматривает за Святом — все! На этом закончим! Хорошо оплачиваемая нянька у мальчишки, пока наши родители горюют за несостоявшимся третьим «дедством». У тебя проблемы с кроватью, брат?

— Я ведь хорошо тебя знаю.

А вот это дудки! Никто меня вообще не знает, даже я сам себя… Один погожий день — я белый и пушистый заяц, а на второй — жуть, мрак, бушующий океан и адское похмелье, а на библейский третий — пухлый ангелок или любвеобильный агнец Божий, а потом…

— Ты очень сильно в этом заблуждаешься! Мне жаль, Алеша, — брат дергается — ему не нравится, когда я так с ним разговариваю, мол, чисто для жены, для матери, иногда для бати, но не для меня, — что ты ни х. я не знаешь про меня! — У тебя, похоже, гости? Ждешь кого-то? — киваю на площадку перед домом.

— Никого не жду, — старший оборачивается и через воздушную занавеску присматривается к машине. — Шевцов? Что-то случилось?

О! Начинается! Куда бы смыться отсюда? Юрий Николаевич Шевцов, закадычный друг моего великого отца, такой себе порядочный полковник — на том и спелась грозная пожарная рать, чрезвычайно специфически «обожает» меня:

«Ты мой недоразвитый сынок! Головная боль Максима! Тонина пята! Мальчишка с вавой в голове… Долбоеб! Козел! Пошел отсюда на хрен… Бегом! Кругом! Тревога, твою мать!».

Шевцов, скажем так, не в большом восторге от меня. И есть из-за чего! Он тот, кто в один прекрасный день моего мнимого «освобождения» отказался рапорт подписать — орал, как заведенный, в кабинете моего отца:

«Макс, перестань! — Подписывай, задира! Пусть идет! — Смирновы, вы нас так заколебали… — Да-да! — Кроха знает? — Мужские дела! — А, ну-ну! — Юрка… — Макс, это его блажь или твоя? — Его! — Из-за… — Подписывай и пусть валит на хрен. Вообще не надо было его аттестовывать. Он не наш… — Он ведь твой младший сын! Твоя задроченная кровь и Тонькина плоть! А ты! Макс… — Дисциплинарное, Юрок! Отлучка в премии. Привет Марине передай!».

— Юр, привет.

Слышу, как здороваются в холле, бьют по плечам, стряхивают пыль и утреннюю оторопь.

— С отцом все нормально, Лешка? Порядок?

— Да, все нормально. Что произошло?

— Там просто никого. Я только что от них.

— Решили покататься, отдохнуть от детворы, побыть наедине — родители уехали на выходные в тот дом на речке. Проходи, пожалуйста, не стой там…

Вот же сучья тварь!

Кривлю лицо и отворачиваюсь к окну. Знает же прекрасно про наши экстравагантные отношения и все равно тянет Юрочку в свой дом.

— Серый, смотри, кто к нам на утренник спонтанно завернул!

Придет тот день и час, когда я на хрен растерзаю брата! Прости меня, родная мать.

Я не поворачиваюсь, а Шевцов молчит. Протокол соблюден — пора, по-моему, прощаться: