Я тяжело вздыхаю и улыбаюсь во все отбеленные тридцать два.

— Когда наша трансатлантическая связь, бабуля? — как бы невзначай напоминаю об истинной цели моего сегодняшнего здесь присутствия.

— Через полчаса…

Хватит о работе — с этим на ближайшие шестьдесят минут покончено, а потом, как повезет. Сегодня по расписанию зачеты у грозной тетеньки Смирновой, а я ее дублер — тот, кто слишком яростно и ревностно прикрывает шефу спину в случае чего. Короче, я тот козел, который на заклание не идет и на отпущение уже не тянет. По-видимому, жертвенная коза для стада недоразвитых баранов?

— Женя?

— Угу.

— Мама ведь будет спрашивать, как твои успехи на лингвистическом поприще…

— Ничего не поменялось, бабуля. Язык я не выучила, к ним не собираюсь, но ее, Мигеля, Хосе и Анхеля просто обожаю. А с ним…

— Жень…

— Нет-нет, мучача, ничего не выйдет. Даже не пытайтесь. Я громко выдохнула, когда он отсюда съехал, жаль только, что всю мою семью туда перетянул. В конце концов, он пятнадцать лет не знал меня, потом свалился на нас, как снег на голову: «Хэллоу чикуита, я твой любимый падре». Ерунда! Не любимый и не падре! Я совершенно не знаю этого мужчину и, если уж совсем откровенно, не хочу знать. Это мерзко, а для меня неприемлемо и… Где он был все эти годы, а? О, Господи, я ведь знаю, ба, не отвечай. Просто так — душераздирающий крик о помощи агонизирующего человека.

— Он же не мог, — бабуля прижимает подбородок к груди и стыдливо произносит, — там были объективные причины. И потом…

— Ну, конечно! Мой мужественный отче отбывал свой вынужденный срок! Где? Где! Где? Да на «Канарах»! Папа был в первоклассной тюрьме! Очень жаль, что не в пределах Бермудского треугольника — так «мы» могли бы потерять досточтимого отца.

— Детка, не надо, не кричи так. Это очень грубо!

— Да я в курсе, ба, извини меня, — немного убавляю тон. — Мой папа — непокоренный революционер, борец за правду, интернациональный факел, последователь Кастро и потомок мужественного Че? Господи, нет, конечно! Он обыкновенный вор, вор-домушник, вор на колесах, вор в законе. Он беспринципный и жестокий пахан! Как мама только на эту авантюру с переездом решилась? До сих пор в голове не уложу.

— Женька, перестань!

— Я в сотый раз тебе повторяю, — когда волнуюсь, то слишком плотно закрываю глаза, а рот в безумстве раззеваю, — не желаю и не буду учить мой, так называемый, «второй родной» язык. Ба?

— Извини, детка. Просто…

— Я думаю, пока достаточно истерик — день только начинается, а наш неприятный разговор на сейчас закончен. Давай, наверное, пошерстим в сети, настроим камеру, наладим будущую связь, а я, к тому же, соберусь с мыслями для предстоящего, по-видимому, воспитательного разговора.

— Детка…

— Ба, иди сюда, — подхожу к ней сзади, берусь за ручки и выдвигаю кресло. — Поехали кататься, родная!

Она через свое плечо легонько похлопывает мою руку и с глубоким вздохом медленно гундосит:

— Все будет хорошо, все будет хорошо. Я верю, Женечка! Я знаю! Ты только, детка, руки не опускай.

Да не опущу, родная, а ты не торопи меня! Не сдамся — просто не дождутся! Не для того я это все затеяла, чтобы так быстро ретироваться и уйти в подполье. Не для того раскрутила маховик на полную, не для того сражалась за право быть, существовать и не испытывать моральных и физических унижений от предыдущего научного козла.

— Женя?

— Ага.

— А Сева что говорит? Как он относится ко всему этому? Он что-то к нам давно не заезжал.

— У нас все хорошо, бабуль. Говорит, что я умница, к тому же очень храбрая кубинка. Севка никак не уяснит, что я к той Кубе отношусь по родственному признаку, как, кажется, седьмая вода на киселе. Но он такой хороший и внимательный мужчина, всячески поддерживает меня — и морально, и, что называется, по-братски — дает какие-то безбашенные советы, с которыми у меня есть огромный шанс пройтись по тернистому пути отца, — усмехаюсь. — Как раз сегодня планируем вечер вместе провести. Привет-то передать от тебя?

Бабушка вздрагивает и обращает ко мне свое лицо:

— Ты с Севой…

— В кино пойдем, родная. Там какая-то премьера. Если честно, то я даже названия не знаю. Но ты, пожалуйста, не переживай. Угу?

— Да-да, — она отворачивается от меня и вынужденно сохраняет неприятное молчание.

Сева, Всеволод, случайный дискотечный ухажер… Мы познакомились на дне рождения моей университетской подруги. Он мило пригласил меня на танец, а я, конечно же, душевно согласилась, потом, правда, остаток вечера провела, развесив свои уши на двусмысленных дебильных анекдотах. Но… Сева очень классный и такой хороший, а еще… Он ведь ждет меня! Очень терпеливо и откровенно долго. Ждет, когда я, так сказать, созрею для нового уровня наших отношений и я, похоже, намерена сегодня выдать наконец-то долгожданный физический аванс. Что-то я умопомрачительно завелась, а это только утро!

Пока вожусь с компьютером, время от времени замечаю, как бабуля украдкой утирает мудрые глаза. Родная плачет? Все из-за меня! Да уж, думала ли она, что в свои восемьдесят лет получит на вынужденное непредумышленное воспитание почти тридцатилетнюю девицу с огромными проблемами. Надеюсь, что с моей матерью ей было поспокойнее! Хотя, как знать! С таким-то криминальным суперзятем!

— Бабуля?

— Да-да, Женька.

— У нас все готово, — рукой показываю на рамку камеры на экране. — Вызовем сегодня сами? Или подождем пока?

— Пусть они первые начнут. Я немного расклеилась, детка. Это как-то слишком нервно для меня.

— Бабушка? — наклоняюсь к ней и опираюсь руками на подлокотники. — Успокойся и ни за что не переживай. Яркая улыбка, мучача Тамара! Сияй, бабулечка, сияй!

— Детка, все нормально. Просто это тяжело. Нас с Машей разделяют километры, там, в Гаване, вся твоя семья, а ты тут со старой неповоротливой перечницей тянешь лучшие годы своей жизни. Еще эта ситуация, черт бы ее побрал. Жень, может быть, подумаешь, что здесь тебя удерживает кроме дряхлого бобыля? Милая, ты ведь хорошая девочка, услужливая, спокойная, умная, ты…

— Бабуля, перестань. Ты сейчас расстроишься, начнешь плакать, а мама все по твоим красным глазам поймет, я бы, если честно, не хотела потом оправдываться перед ней за то, что до психического припадка неосторожно довела тебя…

— Эухения!

Господи! Только не это! Заморские «враги» подкрались и подло в спину нанесли двойной удар!

Медленно поворачиваюсь к экрану и ясно наблюдаю светящееся от счастья женское смуглое лицо, смешно подрагивающее и замирающее в пиксельной сетке — связь, видимо, плохая. Океан, Гавана, Куба… Практически закрытая страна!

— Мам, привет! — дарю воздушный поцелуй и по-цыгански дергаю плечами. — Слышим тебя прекрасно! Люблю тебя!

— Ты мое золотко, здравствуй-здравствуй! — она смешно перегибает голову и смотрит за мой левый бок. — Ма, привет-привет! Как ваши дела, девчонки?

— Машенька, — бабуля наклоняется вперед и машет в камеру морщинистой ладошкой, — сколько у вас сейчас времени, дочка?

— Восемь часов разницы. Половина девятого, любимая. Как дела?

Пора, по-видимому, из комнаты бежать! Я выполнила ответственное задание — как говорится, надо бы и честь знать.

— Пойду кофе сварю. Мам, пока-пока!

— Эухения, подожди! Ну что за непоседливая девчонка…

Нет-нет, я ничего не слышу, а тем более это имя. Женя! Женечка! Евгения! Но только не так! Э-У-Х-Е-Н-И-Я! Словно кактус из горшочка на латыни вызывают!

Специально надолго задерживаюсь на кухне — даю бабуле выговориться и пожаловаться на свою судьбу любимой старшей дочери, родной младший брат которой, увы, уже на небесах и молитвы старой безутешной матери не слышит. А где-то через полчаса:

— Женя, — бабушка, кажется, зовет меня. — Детка, подойди сюда.

Итак, две мелкие пузатенькие чашки, смешной кофейник, сахарница, молочник, какое-то печенье и лимончик — устанавливаю скромное угощение на поднос и по-официантски следую в комнату интерактивного свидания.