Я усиливаю давление на его яйца, крепко сжимая их в руке, как и его ствол. Быстрее двигаю губами, заглатывая глубже, почти полностью отрываясь от него, не забывая проводить языком по головке каждый раз. Его слова, проклятия становятся все более болезненными. Менее внятными.

И тут, конечно же, он напрягается и замирает, прежде чем издать стон побеждённого мужчины и выстрелить горячими, твердыми струями мне в рот, когда его кулаки сжимают мои волосы, а член двигается, двигается и двигается.

Я продолжаю ласкать его, замедляясь, когда чувствую, что он кончает, пока не отпускает прядь волос и не проводит рукой по моему плечу и спине.

— Господи, — хрипло произносит он. — Господи, черт возьми, Белль.

— Ты чертовски хороший учитель, — говорю я.

Мы лежим обнаженные на его кровати, прижавшись друг к другу. Нога Рейфа тяжело перекинута через меня, моя ладонь покоится на его груди, и я чувствую себя совершенно удовлетворенной. Абсолютно счастливой. Я проглотила его сперму и вылизала дочиста, а он в ответ уложил меня в постель и продолжал смотреть мне в глаза, рассказывая, какая я красивая.

Уникальная.

Особенная.

Сексуальная.

Талантливая.

Грязная.

Как свожу его с ума.

Как хорошо сосала его член.

Как он возьмёт меня в пятницу.

Как хорошо это было бы для нас обоих.

Как быстро и отчаянно захочу, чтобы он трахнул меня.

И я принимала его похвалу, купалась в ней, как кот в лучах солнца, и верила ему, потому что когда Рейф Чарлтон смотрит на тебя черными глазами и говорит такие вещи, поглаживая волосы и кожу…

Ты слушаешь.

Я наслаждалась этим коконом, ощущением обожания в колыбели его тела, последствия хвалебных слов излучают такое же теплое сияние, как соприкосновение наших тел.

— Для кого-то, у кого было такое дерьмовое воспитание, как у нас с тобой, — говорит он, проводя кончиками пальцев по моей спине, — ты кажешься довольно грязной. В хорошем смысле, понимаешь? Дело не столько в том, чтобы учить тебя, сколько в том, чтобы подсказывать. Остальное ты делаешь сама.

— Может быть, я грязная, потому что меня плохо воспитали, — произнесла я, на что он мягко засмеялся.

— Туше. Уверен, что я такой же. Но в твоих желаниях и наклонностях нет ничего плохого. — его пальцы продолжают свое успокаивающее путешествие вдоль моей спины. — Когда ты в моменте, знаешь, как расслабиться. Кажется, что только после этого твой мозг включается и начинает цепляться за свои жемчужины.

Аналогия попадает в цель.

— Да. Должно быть, так. Или, по крайней мере, когда твои руки на мне… или рот… сложно думать о чем-то еще. Я погружаюсь в атмосферу.

— Совершенно верно. — он целует меня в лоб и задерживает на нем свои губы.

— Но спуститься с этого состояния тяжело. По крайней мере, так было прошлой ночью. Я чувствовала себя опустошённой, уязвимой или что-то в этом роде. Похоже на то, что все, что меня заводило, вернулось и ударило меня по лицу. Я сидела на коленях, покрытая твоей, ну, знаешь… телесной жидкостью. И в голове у меня звучал хор голосов, твердивших, какая я ужасная, грязная девчонка. Это ужасно, но я знаю, что все это было у меня в голове. Никак не связано с тем, как ты себя вел.

— Но сейчас ты себя так не чувствуешь? — спрашивает он.

— Нет. — я прижимаюсь ближе, бесстыдно ища утешения в его объятиях. — Вовсе нет. Я чувствую себя прекрасно и безопасно.

— Не грязной? Даже несмотря на то, что я говорил тебе и ты чуть ли не сквиртила мне в лицо?

Я отстраняюсь.

— Я не делала этого! И нет, потому что ты был таким замечательным, что это перечеркнуло все навязчивые мысли, которые могли появиться. Как будто эти голоса не могут пробиться, потому что я здесь, в настоящем, с тобой, и в моей голове нет места ни для чего другого.

— Правильно, — мурлычет он, снова притягивая меня к себе. — И я бы никогда, ни за что не хотел, чтобы ты чувствовала себя униженной. Я не позволю этому случиться снова. Но я уже вижу, как ты растешь. Ты начинаешь осознавать свою сексуальность. Когда-нибудь, очень скоро, ты получишь то, что хочешь, от меня или от кого-нибудь еще в клубе, и уйдешь, как настоящая королева, какой ты и являешься, и не оглянешься на нас, бедных ублюдков.

Его слова испортили мне настроение. Они напоминают о том, что наше время ограничено, что у него нет всей вечности на то, чтобы наставлять свою маленькую ученицу, и что совсем скоро он вернется к охоте по коридорам «Алхимии», чтобы трахаться, играть и удовлетворить свои нужды, а не только мои.

Они напоминают о том, что моногамия — настолько чуждое понятие для такого парня, как Рейф, и он ни на секунду не предполагает, что даже такая неопытная девушка, как я, предпочтет его изысканному шведскому столу в клубе.

— Что случилось? — спрашивает он, словно читает мысли.

Я молчу.

— Белль.

— Я рада, что в пятницу будешь ты, — говорю я.

— По-другому и быть не могло, — хрипло говорит он. — Ты моя. Алекс ни за что не приблизит свой грязный маленький член.

Я слабо улыбаюсь ему.

— Белина. Поговори со мной.

Вздыхаю. Я позволила этому человеку разоблачить меня больше, чем кому-либо другому, так что я могу выложить карты на стол и унизить себя по полной программе.

— Все изменится в пятницу? Когда я закончу?

— У тебя еще будет сессия «Адьес», если захочешь, — говорит он с такой волчьей улыбкой, что Джек Николсон мог бы ею гордиться.

— Знаю, но после этого. — я сосредотачиваюсь на его губах, на идеальных изгибах, потому что смотреть ему в глаза слишком больно. — Когда программа закончится, мы… тоже закончим?

— Что? — его тон такой ошеломленный, что я вскоре возвращаюсь к его глазам. — Почему, черт возьми, ты так думаешь?

— Я знаю, что ты взял на себя роль моего учителя, — запинаясь, говорю я. — И это потрясающе… ты потрясающий. Но, возможно, я перестану казаться тебе привлекательной после того, как ты лишишь меня девственности. Я не глупа. Могу понять, что отчасти я привлекательна для тебя, потому что я — завоевание. После этого буду просто еще одной глупой девчонкой, заискивающей перед тобой. — я глотаю, и мне становится больно. Тесно.

Рейф переворачивает меня на спину, обхватывая руками. Он раздвигает мои ноги коленом и ложится между ними. Наши лица в нескольких сантиметрах друг от друга, и всё, что я вижу, — это он.

Все, что существует — это он.

— Белль, — говорит он. — Не разбивай мне сердце, детка. Ты спрашиваешь, буду ли я по-прежнему находить тебя привлекательной, когда ты полностью раскроешь свою истинную силу? Ты что, совсем спятила?

Я собираюсь ответить, но, похоже, это риторический вопрос, потому что он замолкает, выражение его лица явно недоумевающее.

— Нет. Я не закончил. Ты думаешь, что, как только я «завоюю» тебя, мне станет скучно, что преследую тебя только потому, что хочу разрушить эту так называемую нетронутую оболочку? Это гребаная ложь. Ты очень далека от истины. Я хочу быть рядом, когда ты поймешь, как сильно любишь секс, как сильно твоя киска нуждается в наполнении, как только ты добавишь этот вид секса в свой арсенал, тебя будет просто невозможно остановить. Тебе нужно забыть про девственность. То, чем мы занимались в клубе, в твоей постели, и в моей — все секс. Это то, на что у многих людей никогда бы не хватило смелости, независимо от того, сколько они мечтают об этом в темноте. Ты расцветаешь, детка, прямо на моих глазах. Распускаешься, как гребаный цветок, и я не хочу ничего больше, чем места в первом ряду, даже если буду стоять в конце гребаной очереди в «Алхимии» каждый вечер пятницы. Буквально. Потому что как только ты раскроешься, тебя уже ничто не удержит, и я никогда, ни за что не подумаю об этом.

Я съеживаюсь.

— Я не хочу думать о других людях сейчас, — говорю я ему, ведь это не действительно так. За последние несколько дней я так сблизилась с Рейфом. То, что он заставляет меня чувствовать, — почти духовный опыт, и это говорит девушка, которая слишком много воскресных утр провела на коленях и чувствовала себя очень слабой.