Я становлюсь объектом его внимания. Его желаний. Пусть даже всего на полчаса.

Так осудите меня, если я собираюсь выложиться в этой сцене на все сто. Если я буду надеяться, желать и молиться, чтобы это повлияло не только меня.

Каллум в ожидании обхватывает ладонями мои груди, а я наблюдаю за взглядом Рейфа, который смотрит на руки Каллума. Я наблюдаю, как он поджимает губы, прежде чем снова опустить взгляд на открытое место для него. Наконец, его палец неторопливо прокладывает дорожку от моего входа к клитору и обратно, и по легкости, с которой он движется по моим складочкам, я могу сказать, что я, должно быть, довольно влажная.

Боже, это приятно. Даже не приятно. Удивительно.

Он делает глубокий вдох.

— Для маленькой послушницы, которая утверждает, что является воплощением добродетели, ты просто на седьмом небе от счастья, — говорит он.

Это напоминает мне о том, насколько я покорена этими двумя мужчинами, и я не удивлюсь, если сразу же стану еще более влажной.

Рейф приподнимает красивую бровь.

— Тебе нравится, как мои пальцы ощущаются на твоей девственной киске? Или тебе нравится знать, что мы оба здесь для того, чтобы играть с тобой в свое удовольствие?

Я стону. Если что-то и заводит меня, так это мысль о том, что я — игрушка. О том, что они могут попробовать меня на вкус. Использовать меня для своего удовольствия.

— И то, и другое, — отвечаю я ему.

Руки Каллума начинают двигаться по моей груди, его ладони касаются моих сосков ровно настолько, чтобы заставить их молить о большем, когда Рейф обводит пальцем мой вход.

— Мы ни за что на свете не отпустим ее после сегодняшнего вечера, — говорит Каллум Рейфу.

— Нет. — Рейф толкает свой палец внутрь меня с достаточным нажимом, чтобы почувствовать сопротивление, и я глотаю воздух от долгожданного вторжения. — Мы определенно вернемся за добавкой. Нам стоит позвать с собой и других. Она слишком прекрасна, чтобы не поделиться.

Он прижимает большой палец к моему клитору и ласкает его так нежно, что это причиняет боль. Проводит большим пальцем взад-вперед, но мне нужно больше. Гораздо больше. Мне нужно трение и давление. Я выгибаю спину, насколько это возможно в моих наручниках, прижимаясь грудью к ладоням Каллума, а клитором к большому пальцу Рейфа.

Каллум смеется.

— Для невинной монашки, она, черт возьми, с трудом сдерживается.

— Я знал, что она будет такой. — взгляд Рейфа прикован к тому месту, где он поглаживает меня большим пальцем. — Я понял, когда увидел ее на мессе, что она должна лежать вот так, на спине, с раздвинутыми для нас ногами и этой сладкой умоляющей киской. В следующий раз мы должны трахнуть ее. Снова и снова.

О, Боже мой. О, Боже. Да, пожалуйста. Я не хочу ничего, кроме очереди хищных, безымянных священников, обезумевших от сдерживаемого желания, которые придут выместить свое разочарование на моем теле в этой полутемной комнате. Не могу дождаться, когда избавлюсь от своей девственности и смогу воплотить в реальность развратные сцены, которые крутятся у меня в голове.

— Держу пари, она восхитительна на вкус. — поглаживание Каллума становится более чувственным, он щедро пощипывает и перекатывает пальцами мои соски, и я громко вздыхаю от удовольствия.

— Давай выясним. — голос Рейфа звучит непринужденно, когда он вынимает палец и наклоняется ближе к вершинке моих ног. Он раздвигает мои складочки пальцами, вглядываясь в меня. От того, как тщательно он осматривает ради собственного удовольствия, желание и стыд накатывают на меня одинаково мощными волнами. Кровь пульсирует в моем обнаженном теле, и одно лишь ощущение его теплого дыхания на мне заставляет меня чуть ли не кончить прямо сейчас.

— Пожалуйста, — стону я.

— Пожалуйста, отец, — поправляет меня Рейф.

— Пожалуйста, отец.

Он наклоняется ко мне. Его губы еще не касаются меня, но он так близко, что я вижу только его макушку. Он нужен мне, он нужен мне, он нужен мне. Волшебные руки Каллума превратили мои соски в самые тугие, твердые, жаждущие вершинки, и с каждым его прикосновением я все сильнее жажду его губ.

— Ты вот-вот позволишь мужчине лизнуть тебя в том месте, которое ты должна была держать в секрете, Белина. — его голос звучит приглушенно. — Несколько минут назад ты говорила нам, что готова принести обеты бедности, целомудрия и послушания, а теперь умоляешь священнослужителя прикоснуться к тебе ртом, грубо вылизать твою прелестную киску, трахнуть языком узкую дырочку и заставить тебя кричать, извиваться и кончать. Как ты можешь быть такой плохой девочкой? Ты уверена, что хочешь совершить такой смертный грех?

Его грязные, обличающие слова сами по себе практически сводят меня с ума. Потому что нет ничего, ничего более горячего, чем осознание того, что после стольких лет борьбы с искушениями, замешательством, стыдом, тайной и унижением я бессильна и открыта для этих мужчин и готова к тому, что они будут использовать меня и развращать.

Слова Рейфа предназначены для того, чтобы заставить меня почувствовать тошноту от стыда, но он, вероятно, знает не хуже меня, что я приму этот стыд, обуздаю его и воспользуюсь тем преимуществом, которое он мне дает. Он знает, что именно тот факт, что мне снова и снова твердят, что подобное поведение неправильно, грязно и греховно, приведет меня к самому сильному оргазму, когда я сдамся.

— Я знаю, что это смертный грех, — говорю я, хватая воздух, — но ничего не могу с собой поделать. Мне это нужно. Я хочу, чтобы меня развратили.

— Да, черт возьми, — говорит Каллум. — Лучше дайте этой грязной монашке то, что ей нужно, отец.

— Я дам, — говорит Рейф и с этими словами прижимается ко мне языком.

Он следует по пути, проложенному его пальцем несколько мгновений назад, и это совсем не то, что мне нужно, но из-за того, что он держит меня широко раскрытой, мне кажется, что он задевает все возможные нервные окончания во всей моей промежности, и это чертовски удивительно.

Неописуемо.

Рейф Чарлтон на самом деле лижет меня там.

Он стонет, прижимаясь к моей плоти.

— Как она? — спрашивает Каллум. Он наклоняется и целует меня, чего я не ожидаю, но когда его язык вторгается в мой рот, в то время как его руки лежат на моей груди, а язык Рейфа творит чудеса с нижней частью моего тела, я чувствую себя наполненной и правильной. Я стону ему в рот.

— На вкус она как грех, — говорит Рейф, — и я не уверен, что смогу остановиться. — он делает один долгий, грубый круг по моему клитору. — Она — воплощение всех чертовых соблазнов в книге. — его палец снова находит мой вход и с силой входит в меня. Я вздрагиваю, но уже привыкла к этому ощущению. — Я хочу трахнуть ее. Жестко. Чтобы она умоляла о том, чтобы ее перевернули и трахнули сзади, пока ты будешь трахать ее в рот.

Еще одно долгое облизывание. Он проводит языком по моему клитору так, что я широко открываю рот, не веря, что когда-либо могло быть что-то настолько приятное. Или что кто-то может быть настолько искусен в непристойных словах, в то же время все сильнее и сильнее обводя меня своим волшебным языком.

Каллум стонет.

— Господи, да. Я хочу трахнуть этот ротик. — он сильно мнет мои соски, погружая свой язык мне в рот.

Рейф добавляет второй палец, и, о, вау. Это очень, очень туго и определенно дискомфортно.

— Дыши, — приказывает он мне.

Я повинуюсь, и ощущение растяжения немного проходит.

— Она такая тугая, — выдыхает он. — Не могу даже представить, каково это — трахнуть ее.

И тут его язык снова оказывается на мне, а полнота его пальцев внутри меня делает каждое ощущение в миллион раз более интенсивным. В миллион раз лучше.

— Черт, ее клитор набух, — стонет он, обращаясь к Каллуму. — Она так чертовски возбуждена. Тебе приятно, Белина? Вот что значит грешить. Тебе нравится?

— Это чувство… такое… — выдавливаю я, когда Каллум отстраняется, чтобы дать мне возможность высказаться, но я теряю контроль.

Рейф хихикает и продолжает ласкать меня. Поддразнивая. Он обводит мой клитор языком. Проводит им вниз, чтобы успокоить мой сильно растянутый вход, затем снова вверх. Он грубо ласкает его, и я практически кончаю. Каллум целует меня, так что я не могу говорить, но я прижимаюсь к языку Рейфа и громко стону, чтобы выразить свое отчаянное желание освободиться.