— Даже если она бы была сейчас здесь, это не имеет значения, — его голос был таким тихим, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать его слова.

Во мне смешались злость и боль за себя и за Тимура.

— Ты действительно думаешь, что я позволю тебе это сделать? Это… — положила руку на свой живот. — Это было случайно. Этого не должно было быть. Я не позволю тебе разрушить свою жизнь из-за этого. Может, я пока еще не знаю как, но я справлюсь со всем сама. Я всегда со всем справлялась. Пожалуйста, просто отвези меня домой и забудь обо всем.

— Нет, — он схватил меня за запястье своей большой рукой. — Не важно, что ты сделаешь, между мной и Ангелиной все будет кончено, как только я все ей расскажу. А я расскажу ей, Лисенок. Я не собираюсь игнорировать своего ребенка.

Я вырвала руку из его хватки, но Тимур, как оказалось, еще не закончил.

— Ты действительно хочешь, чтобы ребенок рос безотцовщиной?

Последнее слово пробило мой щит, вытащило болезненные воспоминания из собственного детства. Голоса, которые дразнили меня раньше, чем я стала достаточно взрослой, чтобы понимать значение этого слова. Мои глаза закрылись от силы нахлынувшей боли. Моя гордость стоила того, чтобы позволить своему собственному малышу страдать от таких же мучений? Особенно, если я буду знать, что могла предотвратить это?

Внутри меня вспыхнулось мощное чувство защитить свое дитя. Вдруг перспектива разрушения личной жизни Тимура утратила свое значение. Как и моя гордость. Единственное, что имело значение — это маленькая жизнь, зарождающаяся во мне. Этот малыш должен был стать приоритетом, важнее нас с Тимуром. Я открыла глаза и взглянула на него.

— Ладно, — тихо сказала я. — Я останусь.

Это платье, возможно, и не кричало о высокой моде, но оно было моим тайным оружием. С легкостью, словно ветерок, я поправила складки хлопковой ткани, снимая ее с вешалки. Обычно я не расточительна, но в какой-то день я решила: это платье — мой билет в мир приличия. И вот ему, вместе с парой изящных мокасин, найденных в уголке магазина "Секонд Хэнд", предстояло сегодня блистать.

Да, я надела его всего один раз — чтобы пробиться на работу в ресторан, где даже уборщицы должны выглядеть безупречно. Оно было чуть великовато, но это была редкая находка, которая стоила того, чтобы открыть кошелек. Может быть, для владельца "Секонд Хэнд" оно было просто тряпкой, но после того, как я дала ему вторую жизнь — стирка, глажка, внимание к деталям — оно обрело новый вид. В моих глазах оно стало не просто приличным, а символом моего стремления и упорства.

Дерзкий фиолетовый, запретный черный, разделенные полосой от воротника до низу. Воротник-стоечка придавал строгость образу, в то время как рукава три четверти добавляли изящества. Юбка, заканчивающаяся чуть выше середины икры, обеспечивала свободу движений.

Интересно, сколько еще времени мне удастся укрощать это платье, прежде чем оно станет мне тесным? И что тогда? Растратить деньги, что Тимур вложил в мои руки? Нет, это не в моих правилах. И умолять о еще? Тоже нет.

Гул голосов с первого этажа взлетал ко мне, как эхо мира, которое я оставила внизу. Я повернулась к зеркалу, и мое отражение бросило мне вызов. Мой взгляд скользнул к двери, но затем я решительно схватила подушку и подложила ее под ткань. Вращаясь, я изучала свои новые очертания. Я буду не из тех, кто расцветает во время беременности…

С раздражением вырвала подушку из-под платья и с силой швырнула ее на кровать. Подошла к зеркалу, искала блеск, но увидела только тусклость. Моя кожа кричала о нехватке сна, а тени под глазами были как мрачные облака. Красота? Не в моем словаре. Глаза? Слишком большие, слишком обыденные. Но в глубине души я мечтала, чтобы у моего ребенка были глаза Тимура — океаны света и жизни.

Мысли о Тимуре подстегнули меня, и я спустилась вниз. Уборка, готовка — мой новый ритуал. Не дам никому повода для сплетен или осуждения.

ТИМУР

— Предположу, ты до сих пор по уши в нее влюблен.

Подняв голову на слова Клима, я бросил:

— Речь о Олесе?

Когда последний шум кофемашины стих, Клим выпалил:

— Ага. Только вот она слишком тощая, хотя и прелестна. Но, брат, она такая нервная, что мурашки по коже.

— Заткнись уже! — не выдержал я.

— Вот о чем и речь… Совсем поехал по ней…

Клим оперся о столешницу, словно ему принадлежит весь мир.

— Зачем она устроила этот цирк с уборкой сегодняшним утром? — спросил он с издевкой.

— Скорее всего, она восприняла мои слова слишком серьезно, — отозвался я. — Она слишком гордая. Если подумает, что я хочу ее спрятать от работы в какой-то дыре, она сбежит быстрее, чем ты успеешь моргнуть.

— Ты разговаривал с Ангелиной? — его голос звучал насмешливо.

Я медленно покачал головой.

— При всем моем отвращении к тебе, наш старик выбрал тебе довольно странную жену. Ангелине и в зеркало заглядываться незачем — она и так знает, что лучше ее нет.

— С каких пор ты решил играть в мою команду? — с сарказмом спросил я.

— Не польщай себя! Я бы на твою сторону не перешел даже под пистолетом.

— И почему же такой непреклонный?

— Ты вечно продуваешь…

Он оборвал продолжение, когда по лестнице послышались шаги. Олеся вбежала на кухню и, замерев, осмотрелась.

— О, вы уже приступили к завтраку. Я собиралась приготовить что-нибудь.

Клим выпрямился, взглянув на меня с поднятой бровью.

— Не стоит, я собираюсь уйти, — сказал он. — У меня в гараже дел по горло.

Как только дверь захлопнулась, оставив нас в изолированном мире, я почувствовал прилив облегчения. Мой вздох был полон решимости. Взгляд на Лисенка был пронзительным, и я не собирался уклоняться. Ее глаза, острые и непреклонные, словно бросали вызов, а ее брови, сложенные в строгую линию, лишь подчеркивали ее решительность. Никаких шуток, никаких игр — только чистая, непримиримая серьезность.

Она вынула сковороду из шкафчика, чтобы поставить ее на плиту.

— Омлет подойдет? — спросила она, отводя взгляд.

— Конечно. Хочешь, чтобы я чем-нибудь помог?

— Нет, спасибо, я справлюсь сама.

Столько яда и боли прозвучало в ее словах, что я, не в силах выдержать этот взгляд, опустил глаза. Она неуклюже взбила яйца и с раздражением хлестнула их на сковороду, будто отыгрывалась на ней за все обиды. Скрестив руки, я с сарказмом наблюдал за ее "мастерством". Клим не ошибся. Его слова звучали в моей голове как назойливый звон, но я заглушил их. Сейчас не до них. У меня полно дел, требующих немедленного вмешательства. Но каждый день видеть ее, ощущать ее аромат, и при этом не иметь права коснуться… Это будет настоящим испытанием.

— В верхнем ящике моего стола ты найдешь конверт, в котором лежат наличные для различных нужд. В случае необходимости, используй их по своему усмотрению.

Когда ее взгляд встретился с моим, ее глаза казались еще более выразительными, чем обычно.

— Я просто не могу это сделать!

Ее запах был вызовом, легким и едва уловимым, но он окутал меня, как шаль, когда она прошла мимо. В ее ореховых глазах тлело не просто раздражение — это был бунт. Хрупкая? Нет, это была иллюзия. Она была оленем с глазами хищника. Лань, которая не нуждалась в защите, потому что сама могла постоять за себя. Она не просто что-то изменила во мне — она переписала меня заново: мои мысли, желания и весь мой взгляд на мир и его обитателей. Кем я был до нее? Я был никем, пока она не показала мне, как быть кем-то.

— Почему ты упираешься? Я хочу заботиться о тебе, — протянул руку, чтобы дотронуться до ее щеки, но она отпрянула. В глазах ее пробежала страстная искорка. И что-то еще. Что-то колкое. Я едва не коснулся ее кончиками пальцев, ведя рукой вниз, вдоль налившихся зеленым вен шеи.

— Но мы не в браке, разве не так?

ОЛЕСЯ

Остывший завтрак безразлично украшал кухонный стол, словно забытый никому не нужный сирота. Но мне было наплевать на еду. С раздражением схватила тарелки и сбросила все содержимое прямо в мусорку. Посуда с грохотом ударилась о дно раковины. Нужно было помыть ее сейчас, иначе потом придется отдирать остатки еды ногтями.