— Мне было одиннадцать, когда на меня накинулась свора из детдомовцев и отметелила за “все хорошее”. Отделали так, что сломали два ребра. Две недели мочился кровью.

— Так ты из детского дома? — спросила, стараясь максимально быстро сделать все необходимые манипуляции с обработкой раны.

— Мама Лара очень хотела второго ребенка, поэтому меня и взяли, — Тимуру было неприятно, и он даже не старался это скрыть. — Об отце я такого сказать не могу. Как она сумела его убедить в том, что меня нужно забрать из детского дома, до сих пор не понятно. Первое время отец с трудом вспоминал мое имя, сколько мне лет, что, я, вообще, есть. Я думаю, что он был просто рад, что жена перестанет глядеть на чужих детей с тоской и отчаянием. Кто уж из них не был способен зачать, я не знаю.

— А твои настоящие родители? — я с интересом смотрела в его лицо.

— Биологических родителей я не знаю, о родных братьях или сестрах слыхом не слыхивал.

— Надо сделать тебе укол обезболивающего и вколоть антибиотик. Есть на что-нибудь реакция?

— Если только паническая. Уколов с детства боюсь. Мне не удалось сделать ни одну прививку. Меня невозможно было удержать силой.

Нельзя смеяться. Нельзя смеяться. Нельзя смеяться.

— Пережить ножевое, но по-прежнему бояться уколов — почему бы и нет? Во время укола бывает больно всего несколько секунд. Потерпишь.

— Обещаешь, Лисенок? — Тимур обхватил меня руками за мои нижние девяносто и хитро прищурился, кусая нижнюю губу.

Демонстративно так!

— Смотрю уже не болит… Если лапать не перестанешь, то ответка прилетит.

То, что я ему по рукам тут же заехала, не особо помогло.

— Я уже понял, что милосердие и ты — несовместимые понятия.

Тимур довольно улыбался, руки по-прежнему лежали на моих ягодицах, и он сжимал их ладонями сильнее.

— Как наложу повязку, Камиль отвезет меня в отель, — я попыталась оттолкнуть от себя мужские руки, которые уже скомкали платье, норовя добраться до ног. — Спать…

Тимур опустил руки и перестал меня лапать. Вот так бы сразу.

— Спать? Как можно сейчас думать о сне? — Тимур рассматривал мое лицо. Плывя взглядом, задержался на моих губах, и по коже пробежал мороз. Он еще в парке на них смотрел. Как будто представлял, как будет меня целовать. Нежно, со страстью…

Поглядев на медицинскую иглу, я как-то резко засомневалась в том, что идея зашить рану самой так уж хороша. Но раз назвался груздем…

К крови я всегда относилась равнодушно, но все равно зашивать живого человека не слишком приятное занятие.

— Лисенок, представь, что тебе носки нужно заштопать, — подсказал горе-жених.

— Угу, очень горячие и тугие на ощупь носки.

Стежок за стежком, и вот женишок “починен”. Надо отдать ему должное — держался молодцом!

— Утром проверю, если не заживет, и, если совсем все плохо будет, тогда вызову скорую без отговорок, — пробормотала прикладывая к ране стерильную повязку и закрепляя пластырем.

— Кого ты зашивала до этого?

— Отчима… — замолчала.

Подушечки пальцев на руках начало покалывать — знакомое ощущение.

Тимур расценил мое молчание по-своему.

— Плохой был отчим, раз пришлось зашивать.

В висках запульсировала кровь. Со страшной силой меня стало бросать то в жар, то в холод.

— Настоящая скотина. В детстве перед сном, мы с Кристиной скрещивали пальцы. Не потому, что говорили неправду. Мы боялись пьяного отчима. После смерти матери, он часто пропадал на заработках. Мы жили со старой слепой бабулькой. В одиннадцатом классе он нарисовался, как ни в чем не бывало. Начались пьянки, побои, утренние раскаяния и вечерние возлияния. Кончилось совсем плохо. Как-то днем, бабули не было, я прибежала с магазина. Захожу в дом, а там он, Кристину пытается приласкать, — от воспоминаний каждая мышца в моем теле натянулась, зазвенела. — Я… я впала в какой-то полубессознательный ступор, схватила нож… с диким криком… — вытерла не прошенную слезу, пробежавшую по щеке.

— Выжил? — Тимур резко и шумно вздохнул.

— Да, но он не хотел, чтобы соседи узнали. Скорую вызывать отказался. Заставил меня зашивать ему ногу…

— И?

Отступила и прижалась спиной к стене.

— Пять лет за причинение вреда здоровью, повлекшего за собой смерть.

Тимур встал, надеясь, что ноги удержат его. Я изо всех сил старалась оставаться невозмутимой под его напряженным взглядом.

— Знаешь, а у нас много общего, Лисенок. В прошлом мы оба страдали.

Отрицать это не было смысла, и поэтому я ответила:

— Да.

— Тянет к тебе, — неожиданно признался он. — Есть в тебе что-то особенное. Давно такого ни к кому не испытывал, — протянул руку и тронул пальцем мой подбородок, погладил по щеке ладонью, задевая подушечкой пальца губы. — Все в тебе интересно. Особенно то, как внутренне мне сопротивляешься.

Потянулся к выключателю. Темнота. Теряясь, я инстинктивно ухватилась за его твердую руку. Не видя его выражение лица, я почему-то знала, что ему это нравится.

— Хватит ко мне прижиматься, ты все-таки полуголый!

У меня уже щеки горели от стыда. А еще этот жар в груди, который никак не хотел проходить, а лишь разгорался сильнее…

Я уперлась ладонями в грудь Тимура, пытаясь его оттолкнуть. Но пальцы словно превратились в сенсоры. Они различали каждый изгиб на сильном теле, рельеф каждой мышцы. Я едва остановила себя, чтобы пощупать его!

Я будто смотрела захватывающий фильм с абсолютно непредсказуемой концовкой.

— Не боись, Лисенок, — Тимур уткнулся в мои волосы, шумно дыша. — Расслабься. Просто хочу тебя поцеловать. Все время об этом думаю, — осторожно приблизив свое лицо, нежно поцеловал в губы.

Нежный поцелуй продлился недолго: его язык нагло проскочил в рот и сплелся с моим, сразу устанавливая свои порядки. Оставалось только безвольно откинуться на его руку, изнывая от желания, как от боли. Сознание моментально затуманилось, а ноги сами собой подкосились. Я обмякла, ощущая, как в самом низу живота зародилось что-то густое, обволакивающее, и медленной пульсацией распространялось по всему телу. Эта одержимость продолжалась до тех пор, пока я случайно не задела рукой его рану. Боль прострелила его тело от макушки до пят. И он замер. Произошедшее мгновенно отрезвило нас, что мы вообще делаем? Стоим у него на кухне и страстно целуемся!

— Тимур, — я прошептала его имя. Слов было много, но говорить не хотелось. — Я не хотела сделать тебе больно…

Ладошки у меня вспотели противным холодным потом, а внизу живота все сжалось в одну маленькую точку. Которая подсказывала: хочу, хочу, хочу!..

— Ты устала, — он прерывисто выдохнул, и резко отстранился от меня. Ага, видимо, не одна я тут прифигела от столь тесного контакта тел. — Оставайся!

Подняла взгляд, и увидела, что он смотрел на меня звериным, полным желания взглядом. Условно мне доводилось видеть возбужденных мужчин, но такой нужды в темных расширенных зрачках — ни разу.

— Лучше не стоит, — совершаю слабую попытку улыбнуться, мысленно возводя барьер между нами.

Основной и настоящей причиной отказа, которую я не собиралась озвучивать, являлась его безответственность по отношению к девушкам.

— Давай не будем играть в детей, — Тимур налил из графина воду в стакан, и осушил его залпом. — Уже довольно поздно. Какой может быть отель?

— Мы договорились, что я уеду, — выкинула его окровавленную рубашку в мусорное ведро.

Прямо говоря, я уже жалела, что дала согласие на предложение поехать к нему в гости. В его присутствии мне становилось не по себе. Ведь я ощущала то, что не должна, то, во что не верила. Но волей-неволей, подавить в себе эти эмоции я не могла. Впервые испытывая подобное, я желала дать этим чувствам шанс, чтобы понять саму себя, понять из-за чего все влюбленные мира сходят с ума. Но боязнь остаться брошенной, у разбитого корыта, чересчур владела мной. Тимур потешит свое самолюбие, после чего со мной произойдет то же, что и с другими девушками.