Он выпил целый графин водки, съел две селедки, но до блюда не дотронулся… Есть ему не хотелось…

Савва взглянул на часы… «Эко как тянется время. Еще всего четвертый час!»

В соседней комнате раздался веселый смех вошедшей компании. Савва увидал в окно пустую тройку. Из-за тонкой стены слышны были мужские и женские голоса.

Кто-то заглянул к нему в комнату и извинился, Савва узнал знакомого офицера.

— Милый человек! — окликнул он. — Али приятеля не признал?

Офицер весело приветствовал Савву.

— С кем вы здесь путаетесь, а?

— С веселыми барыньками…

— Пустишь в вашу компанию, что ли?

— С большим удовольствием, Савва Лукич…

Савву представили дамам. Мужчины почти все знали Леонтьева, и Савва тотчас же приказал нести дюжину шампанского и пил за троих.

Был шестой час, когда Савва возвращался в город, оставив компанию за пиром…

Хмель быстро выскочил у него из головы, когда, остановившись против дома, где заседал совет, он увидал ярко освещенные окна. У подъезда стояли кареты и сани.

«Верно, не решили еще!» — вздрогнул Савва и стал креститься, обратившись к Петропавловской крепости…

В окнах мелькнули тени… Скоро из подъезда стали выходить члены, и швейцар выкрикивал кучеров.

Савва бросился к подъезду и, шатаясь от волнения, подошел к одному знакомому господину.

— И вы здесь?.. Ну, поздравляю, дорога за вами!

Тяжело вздохнул Савва и не оказал ни слова. Счастие подействовало на него очень сильно. Когда он садился в сани, приказывая кучеру ехать домой, мимо него шмыгнула толстая фигура Хрисашки. При свете фонаря Савва увидал злую рожу соперника и отвернулся.

— Ну, матушка, бог не оставил раба своего, — прошептал Савва, припадая к руке старухи.

Старуха глядела на сына и недоумевала:

— Я снова человек, маменька!

Через две недели Савва с подписанным уставом ехал за границу, в сопровождении целой свиты инженеров и мелких дельцов.

На руках у Никольского остался маленький Коля.

Петр Николаевич дал себе слово свято выполнить обещание, данное покойному неудачнику. Он позаботится об участи мальчика и ни за что не отдаст его Валентине.

«Быть может, и человека вырастим!» — говорил про себя Никольский, с любовью поглядывая на приемыша.

Какое-то особенно нежное, теплое чувство сказалось в отношениях молодого человека к сироте. Он, бывало подсмеивавшийся над чересчур сильной любовью к детям, сам сделался нежным, заботливым отцом. Он старался всячески развлекать горевавшего ребенка, не отходил от него ни на шаг, сажал к себе на колени и рассказывал сказки, а по ночам на цыпочках входил в комнату, где спал Коля, и заглядывал в его лицо, прислушиваясь к дыханию ребенка.

Добрая Прасковья Ивановна ревновала даже Колю к своему племяннику и ссорилась с Петром Николаевичем, находя, что все эти заботы — дело не мужское, а бабье. Она сама отдавала все время своему Колюнчику и не знала, чем бы потешить сиротинку. Одним словом, и тетка и племянник, наперерыв друг перед другом, спешили приласкать и приголубить Колю и хотя сколько-нибудь утешить ребенка в его тяжелой потере.

— Ты хочешь всегда с нами жить, Коля? — спрашивал Петр Николаевич, покачивая в своих объятиях мальчика.

— Еще бы. Разумеется, хочу! — ласково шептал ребенок, прижимаясь крепче к груди Никольского. — После папы я тебя да тетю больше всех на свете люблю…

Никольский крепче сжимал мальчика в своих руках, и детский ласковый лепет каким-то теплом охватывал его сердце.

— Тетя наша, брат, славная тетя… Такой другой и не сыскать…

— Ну уж и не сыскать! — подскакивала откуда-то Прасковья Ивановна, ревниво поглядывая на племянника. — Что ты все на руках да на руках ребенка-то носишь… Дай-ка мне…

— Она в обиду тебя не даст! — продолжал Никольский, — ты с тетей в деревню поедешь… Хочешь ехать в деревню?

— Хочу.

— А через месяц и я к вам приеду… Вместе отлично заживем.

— Ты приедешь?

— Еще бы. Не бойся, мальчик, не обману — приеду!

Через неделю после похорон Трамбецкого Петр Николаевич отправил тетку с Колей из Петербурга в одну из южных губерний, в имение Евдокии, и только тогда известил Валентину о смерти и похоронах мужа, причем написал «доброй малютке», что если она желает его видеть, то он к ее услугам.

Валентина, однако, не высказала этого желания.

Посоветовавшись, по обыкновению, с Евгением Николаевичем, она отказалась от мысли требовать сына к себе, да и, по правде говоря, не особенно на этом настаивала, когда Евгений Николаевич почему-то горячо отсоветовал ей поднимать дело. По-видимому, он знал, где находится ребенок, и утешал мать тем, что сын ее в хороших руках.

При той жизни, которую вела Валентина, мальчик мог только стеснить «прелестную малютку», да и, наконец, долгая разлука с ним значительно ослабила ее материнские чувства. Она почти никогда не бывала дома, а если и бывала, то окруженная веселым обществом мужчин. Где тут думать о ребенке… Без него как-то свободней и веселей, ничто не могло стеснять ее в наслаждении жизнью.

И Валентина наслаждалась со страстью и легкомыслием тщеславной женщины. Она жила с безумной роскошью, сорила деньгами, ощипывая в последнее время перья у юного наследника петербургского миллионера. Этот юнец был влюблен по уши в очаровательную женщину и подписывал векселя на огромные суммы, доставая деньги под баснословные проценты. Валентина подзадоривала молодого наследника, кокетничала с ним, и когда, наконец, отдалась ему, то упитанный телец уже подписывал вторую сотню тысяч векселей.

Странные отношения существовали между Никольским и Валентиной. Он был ее ментором и любовником, но любовником нисколько не ревнивым.

Он позволял «кроткой малютке» увлечения и требовал только два дня в неделю для себя. Он тщательно скрывал от всех свое знакомство с Валентиной, никогда не показывался у нее при гостях и давал дружеские советы обворожительной женщине, кому из поклонников отдать предпочтение.

Валентина чувствовала к Никольскому какой-то страх. Она его боялась и уважала. Он всегда давал ей хорошие советы. В свою очередь, он третировал Валентину и держал ее в полном повиновении. Он ей доставал деньги, когда у нее их не было, и он же учитывал векселя юного наследника через одного еврея, достававшего деньги. Об этом, конечно, никто не знал, и Никольский, при помощи Валентины, исполнял вторую часть своей житейской программы — составить себе состояние. Никто и не подозревал в молодом чиновнике, пробивающем себе карьеру, ростовщика. Один только Петр Николаевич знал тайны своего когда-то нежно любимого брата.

Евдокия приняла искреннее и горячее участие в судьбе Коли. Благодаря молодой женщине Никольский мог так скоро отправить своего приемыша в деревню.

Однажды, вскоре после похорон, Никольский, только что окончив урок с сыном Леонтьева, вышел из подъезда и тихо побрел по улице, раздумывая, куда бы отправить своего питомца, как его окликнул тихий голос:

— Петр Николаевич!

Никольский обернулся и увидал Евдокию, торопливо догонявшую его. Он только что виделся с ней и несколько изумился, когда молодая женщина сказала:

— Извините, Петр Николаевич, что задержу вас на минутку… Вы не торопитесь?

— Нет. А вы куда?

— Я домой…

— Так, если угодно, пройдемте вместе.

— С удовольствием… Видите ли, Петр Николаевич, давеча я не успела спросить вас о сыне Трамбецкого… Он не выходит у меня из головы.

Евдокия остановилась и прибавила:

— Вы извините меня, что я спрашиваю об этом. Вы были так добры, что обратились тогда ко мне насчет покойного, и я так была рада…

Никольский вспомнил, с какою готовностью несколько времени тому назад Евдокия предложила, по его рекомендации, Трамбецкому место управляющего в ее имении, и поспешил ответить:

— В самом деле, мальчуган-то хороший, Евдокия Саввишна… Он остается у меня!

— У вас? А мать?