Когда через несколько дней Борис Сергеевич приехал на дачу к Леонтьеву и застал его одного в кабинете, то поспешил объяснить ему, что просит руки его дочери.

В глазах у Саввы Лукича блеснуло удовольствие. Жених был подходящий и, по слухам, обстоятельный и порядочный человек. Он крепко пожал руку Кривского и промолвил:

— Спасибо тебе за честь. Рад такому зятюшке, очень рад.

И потом, как бы спохватившись, прибавил, заглядывая в глаза Кривскому:

— Девка моя доброе, кроткое дитятко… Станешь ли ты любить ее? Хороший ли ты человек?..

Необыкновенно кротким выражением осветилось лицо Леонтьева, когда он говорил о дочери. В голосе дрожала умиленная нотка.

— Она у меня, Борис Сергеич, окромя сынишки, одна, так уж ты не сердись, что я так допрашиваю… Плоть-то родимая…

Борису стало как-то неловко под этим мягким, умоляющим взглядом отца. Ему вдруг захотелось взять назад свое предложение. Разве он любит эту девушку?

Но этот порыв был мгновенным порывом. Борис Сергеевич отвечал, что Евдокия Саввишна давно ему нравится и что он постарается сделать ее счастие. В мужике тоже боролись два чувства: любовь к дочери и желание сделать ей блестящую партию. Он чутко слушал Бориса Сергеевича, и его ухо кольнула какая-то фальшивая нотка в ответе Кривского.

— Ой ли? Любишь ли? — продолжал он. — Да и нельзя ее не любить! У нас все Дуню любят. Она бессребреница какая-то… Чудная девушка, но только сердце… сердце… золотое сердце… Ну, спасибо за честь, — я всей душой, только поговори с девкой-то. Неволить не стану… Очень буду рад, коли и ты люб ей… Вот она и легка на помине… в саду, голубушка, гуляет… Ну иди, иди к ней…

Борис Сергеевич, взволнованный, спустился в большой сад и тихо пошел в глубь аллеи, где под лучами солнца мелькнула стройная фигура молодой девушки.

В раздумье, опустив на грудь голову, медленно подвигалась молодая девушка в глубь дальней аллеи.

Борис Сергеевич прибавил шагу, нагнал ее и тихо окликнул.

Она не поднимала головы и медленно подвигалась вперед.

— Евдокия Саввишна! — повторил он громче.

При звуке голоса, раздавшегося почти над ухом, молодая девушка нервно вздрогнула и обернулась.

Перед Борисом Сергеевичем стояла скромная, совсем молоденькая, простенькая девушка с светло-русыми волосами, обрамлявшими овал нежного личика, сквозь прозрачную кожу которого просвечивали голубые жилки.

Что-то кроткое, задумчивое и серьезное было в выражении лица молодой девушки. Но еще более поражали ее глаза: серые, большие, бархатные, они глядели из-под длинных, вздрагивавших ресниц с какою-то восторженною задумчивостью. Взгляд их точно убегал внутрь. Недвижно остановился он на Борисе Сергеевиче, но, казалось, не видал его.

На богатой невесте было простое ситцевое платье, плотно охватывавшее молодые, не вполне еще развившиеся формы. Украшений не было никаких — ни колец, ни серег; только ветка сирени украшала ее прекрасные светлые волосы.

Назвать ее красивой было нельзя, но что-то необыкновенно симпатичное было в этой девушке.

Прошло мгновение.

— Извините, бога ради. Ведь я не узнала вас! — проговорила она, вспыхнула, как-то неловко протянула руку и крепко пожала руку Бориса Сергеевича.

— Вы так задумались, что и не слыхали, как я подошел и здоровался с вами.

— Да… Я рассеянная… На меня иногда находит…

Она замолчала.

Борис Сергеевич испытывал необычайное волнение. Привыкнув к свету, он ли не умел всегда завязать разговор, и вдруг теперь Кривский не знает, о чем заговорить с этой скромной девушкой и как приступить к объяснению. Он искоса посматривал на нее и не находил слов.

— Вы скоро в деревню?..

«Фу, как пошло!» — пронеслось у него в голове.

— Да, на будущей неделе, по крайней мере папенька так говорит.

К чему она говорит: «Папенька»? Надо ее отучить от этого. «Папенька» резало ухо Бориса Сергеевича.

— В деревне теперь хорошо!

— Еще бы… там прелестно… я бы, кажется, никогда не рассталась с деревней.

— И не хотели бы жить в городе?

— Нет…

— Отчего?

— Я не люблю города. Шумно очень, и люди здесь какие-то…

Она не докончила и задумчиво провела рукой по лицу.

— Какие? — улыбнулся Борис Сергеевич.

Евдокия подняла на него свои глаза и взглянула на него как-то серьезно.

— Разве вы не знаете?

— Не знаю…

— Вы шутите!.. — тихо проговорила она, опуская глаза..

Борис Сергеевич опять не знал, как ему быть. Она такая странная, эта девушка, и говорит какими-то загадками… «Кажется, недалекая! на мать похожа!» — подумал Борис Сергеевич. Надо, наконец, решиться. Глупо же, в самом деле, робеть перед девчонкой, хотя бы и с миллионом приданого.

И он заговорил.

Он заговорил мягким певучим голосом о том, что он одинок, что чувствует потребность любить и быть любимым, что ему нравится одна девушка, счастию которой он посвятил бы всю свою жизнь.

Евдокия слушала, опустив свои длинные ресницы, не прерывая. Эти нежные речи казались какими-то странными и в то же время ласкали ее слух.

«К чему он говорит?.. Верно, он несчастлив?.. — промелькнуло у нее в голове. — Бедный!»

Они тихо подвигались по аллее, а голос Бориса Сергеевича дрожал нежными нотами.

Наконец Кривский смолк и взглянул на молодую девушку. По-видимому, никакого впечатления. Лицо ее было серьезно; глаза по-прежнему опущены вниз.

«Или недостаточно ясно?» — подумал Борис Сергеевич и проговорил:

— Вы не сердитесь, что я рассказал вам свой роман?

— Сердиться? Напротив, я могу только благодарить вас за доверие.

«Она ничего не понимает!»

— Я рассказал вам свою исповедь не бескорыстно, Евдокия Саввишна, а чтобы попросить вашего совета.

— Моего совета? Зачем вам мой совет?

— Ваш именно и нужен! — чуть слышно обронил Кривский.

Она еще ниже опустила голову и, спустя секунду, еще раз спросила:

— Мой?

— Ваш!

Тогда она кротко так взглянула на Бориса Сергеевича и серьезно проговорила:

— Если вы уверены, что любите и вас любят…

— То-то я и не знаю, нравлюсь ли я… Захочет ли эта девушка связать свою судьбу с моею?..

— Так вы спросите! — с простодушным участием ответила Евдокия.

«Она ничего не понимает!» — опять подумал Борис Сергеевич.

— Я спрашиваю! — медленно проговорил он, наклоняясь к ней. — От вас зависит ответ…

Кривский заметил, как дрогнули и побелели ее губы и какое-то страдальческое выражение исказило черты ее лица. Она опустила еще ниже голову и несколько секунд шла молча.

Когда она подняла на Кривского свои глаза, они светились кротким светом, но лицо ее было грустное.

— Благодарю вас!.. — прошептала она.

— А ответ?..

— Мне кажется, я вам не пара!..

Она проговорила эти слова тихим, печальным голосом.

— И к тому же… я не знаю… я… Нет, простите меня… Вы мне нравитесь, но…

Она говорила с трудом.

— Вы любите другого?

— Нет… никого… Не спрашивайте более, прошу вас… Оставьте меня теперь одну. Я вам пришлю ответ…

Борис Сергеевич низко поклонился и пошел из сада, а молодая девушка опустилась на скамейку и глубоко задумалась.

Это признание было так неожиданно, что она долго не могла прийти в себя.

Любит ли она?

Она не могла сообразить. Кривский ей нравился более других, бывавших у них в доме, но никогда мысль о любви не закрадывалась в ее сердце. Он чаще других говорил с ней, был любезен, ласков, — вот и все. Она находила, что он красив и непохож на всех тех, которые толкутся в кабинете у отца и смотрят ему в глаза… А сейчас? Он так нежно говорил ей о своей любви. Ей стало жаль его. Сперва жаль, а потом сделалось грустно. Зачем она не любит его?

Он, кажется, хороший человек… Отец говорил, что хороший… И, наконец, не он ли поможет ей исполнить заветные мечты?..

Она сидела, опустив свою головку, и тысячи мыслей роились в ее голове. Перед ней проносились картины ее прошлой жизни… Она помнит время бедности и иной обстановки, а она, худенькая, слабенькая девочка, бывало, слушала по вечерам под шум кабацкого веселья бабушку. Тихим восторженным голосом рассказывала старуха о спасении души, о людской неправде, о житии святых, и бледное личико девочки бледнело еще более, глаза блистали восторгом, сердце трепетно билось. В одной рубашонке убегала она в соседнюю комнату, где спала мать, и приникала в горячей молитве. Близкое соседство с кабаком, казалось, не коснулось этого создания; она оставалась чиста и испуганными кроткими глазами смотрела на разгул и пьяное горе кабака, куда зазывал нередко ее отец…