— Но где ж доказательства? говорите ясней, господин Сивков!

— Улики есть, и весьма веские улики, что в этом деле принимал участие Александр Сергеевич…

— То есть он… совершил? — произнес, глядя в сторону, Борис Сергеевич.

— Они-с… Они-с задумали и совершили эту… эту, можно сказать, шалость. Письмо ихнее есть у нас в руках, писанное к Фоме, бывшему камердинеру полковника… Оно хотя и не подписано, но сходство очень большое с почерком Александра Сергеевича… Кроме того, еще платок вашего братца, забытый ими в трактире, где они имели накануне того дня свидание с Фомой… Платок этот оказался у дочери этого самого лакея, как известно, кончившего жизнь самоубийством… Наконец есть еще…

— Довольно… Чего же вы хотите?

— Я преподал, по моему мнению, благоразумный совет моему доверителю не начинать дела, а покончить его миролюбиво, возвратив все компрометирующие документики в полную вашу собственность. Поэтому-то я и обратился к вам, как к старшему братцу и человеку состоятельному… Нам нет никакой нужды губить молодого человека, стоящего на такой прекрасной дороге, и потому, если бы полковник получил обратно пропавшую у него сумму, а равно и возмещение всех расходов, то дело это завтра могло бы окончиться, тем более что мы и просим немного: всего полтораста тысяч…

— Полтораста тысяч! — воскликнул Борис Сергеевич.

— Включая, разумеется, в эту сумму и деньги, принадлежавшие полковнику, то есть пропавшие сто тысяч… Согласитесь, что это не дорого?

Борис Сергеевич после некоторого размышления проговорил:

— К сожалению, я не располагаю такими средствами, чтобы заплатить полтораста тысяч!

«Пусть отец платит за своего любимца!» — решил Борис Сергеевич. А он не может отдать последних своих крох, оставшихся у него от приданого, полученного на руки. С чем он тогда сам останется?

— Очень жаль! — проговорил Сивков. — Следовательно, надо обратиться к его высокопревосходительству?..

— Мне кажется, это самый верный путь.

— Быть может, не угодно ли вам будет самим приготовить вашего батюшку к этому, для него неприятному известию?

— Все равно… удар будет тяжел… Обратитесь лучше сами… Я надеюсь, что вы постараетесь смягчить его… Нет сомнения, что это прискорбное дело уладится.

Сивков встал с места, поклонился и направился к дверям.

— Но если у вашего батюшки не найдется свободной суммы в настоящее время? — проговорил он, останавливаясь у дверей. — Позволите снова обратиться к вам или разрешите действовать на законном основании? Мы медлить не можем.

— У меня нет денег! — проговорил с усилием Борис.

Сивков еще раз поклонился и вышел.

Долго еще просидел Борис Сергеевич, раздумывая, какой негодяй Шурка, решившийся на такое нечестное дело. Кто мог бы ожидать этого от Шурки?.. Впрочем, к сожалению, у Шурки никогда не было никаких принципов, но все-таки подобная подлость… Надо посоветовать отцу отправить его в Ташкент… Подобный брат бесчестит фамилию.

По зрелом размышлении Борис Сергеевич вполне одобрил свое поведение. Отдавать последнее свое состояние за негодяя брата, конечно, глупо, тем более что отец может достать требуемые деньги и спасет честь своего любимца, а вместе с тем и честь имени Кривских! Конечно, он заплатил бы за брата, если бы состояние жены было в его распоряжении, но разве он распоряжается в этом доме?..

Кривский вышел из кабинета мрачный и недовольный. Скоро лакей доложил, что подано кушать.

— Барыне докладывали? — спросил Борис Сергеевич, входя в столовую.

— Их нет дома.

— И не возвращалась?

— Нет, возвратились, но уехали и приказали сказать, что не будут кушать дома.

«Хороша семейная жизнь!» — подумал Борис Сергеевич, садясь за стол.

Он в самом деле чувствовал себя обиженным и даже несчастным.

Совершенно случайно Евдокия слышала почти весь разговор, происходивший между мужем и Сивковым.

Вернувшись домой с прогулки, она собиралась пройти в кабинет сказать мужу, что сегодня не будет обедать дома, а поедет обедать к отцу, но, подойдя к дверям, неплотно затворенным, она поражена была долетевшим до нее именем Трамбецкого.

Евдокия хотела было отойти, но восклицание мужа о брате приковало ее к дверям.

— Подлец! — вырвалось у нее, когда она отошла от дверей, после того как услышала об отказе мужа заплатить деньги. Муж сделался ей отвратителен. Такого бессердечия она не ожидала.

Евдокия тотчас же решила заплатить эти деньги. Ей было жаль старика Кривского. Надо устроить, чтобы старик ничего не узнал.

— Это известие убьет его! — проговорила она.

Она прошла к себе в кабинет и написала записку, в которой просила господина Сивкова не ехать к Кривскому, а переговорить с нею. Она заплатит деньги.

Набросав торопливо несколько строк, она вернулась в залу, чтобы передать ее Сивкову, как только он выйдет из кабинета, но Сивкова уже не было. Он ушел.

Евдокия была встревожена. Что делать? Вероятно, этот господин поехал к старику? Она немедленно же собралась к Кривским, надеясь предупредить Сивкова, если он поехал туда… Она торопила извозчика, но, как нарочно, извозчик ехал тихо.

— Есть кто-нибудь у Сергея Александровича? — быстро спросила Евдокия, входя в швейцарскую.

— Только что один господин прошел к его высокопревосходительству.

— Кто такой?.. Вы не знаете?

— Господин Сивков!

— Опоздала! — тихо промолвила Евдокия печально и поднялась по лестнице.

Навстречу спускался, позвякивая саблей, Шурка, красивый, блестящий и сияющий. От него веяло свежестью и тонким ароматом духов.

Евдокия готова была убежать при виде того самого Шурки, о котором только что слышала.

«Не может же быть, чтобы после того… и такой веселый… довольный?» — подумала она.

Она даже усомнилась, и радость за старика мелькнула в ее сердце.

А Шурка, как ни в чем не бывало, приветствовал ее, ловко кланяясь и целуя ее руку.

Евдокия вся вспыхнула и поспешила отдернуть руку.

— Что с вами, Евдокия Саввишна? Вы сегодня какая-то странная…

Он взглянул на нее светлым, чуть-чуть наглым взглядом.

Евдокия посмотрела на эти выпуклые, безвыразительные глаза и вдруг поняла, что это могло случиться…

— Нет… ничего… Ничего!.. — проронила она совсем тихо и бросилась почти бегом по лестнице.

После она вспомнила, что будто и Шурка сконфузился.

Евдокия подошла в волнении к кабинету, но войти не решилась.

«Бедный, бедный старик!» — вздохнула она и прошла наверх к барышням, попросив камердинера Сергея Александровича тотчас же дать знать ей, когда Сергей Александрович останется один.

— Что с вами?.. На вас лица нет!.. Что случилось? — допрашивали молодую женщину наверху.

Она объяснила свое волнение болезнью и, слушая болтовню двух сестер, тревожно думала о том, что происходит в настоящую минуту в кабинете.

— А Анна Петровна дома? — спросила машинально Евдокия.

— Maman нет дома… Она уехала с визитами…

— А что же вы?..

— Скучно… мы вечером сегодня в театре. Шурка взял ложу во французский театр… Он привезет Денисова.

При имени Шурки Евдокия опять вспыхнула, и перед ней почему-то пронеслось воспоминание из детства, как в кабаке поймали мужика-вора и били его, а он покорно как-то взглядывал…

Невольно Евдокия сравнила…

«Что-то там внизу со стариком?..» — опять подумала Евдокия.

А там происходила следующая сцена.

Его превосходительство только что закончил одну главу своего обширного административного исследования, когда в кабинет осторожно вошел камердинер и доложил о Сивкове.

С тех пор как Сергей Александрович находился в отставке, он бывал очень доволен, когда к нему, по старой памяти, являлись бывшие его подчиненные или какие-нибудь просители, давая, таким образом, старику возможность разыграть по всем правилам сцену приема.

Услыхав от камердинера, что «коллежский асессор, Сивков, просит позволения видеть его превосходительство», Сергей Александрович приказал «просить господина Сивкова» и по старой привычке придвинул к себе бумаги, взял в руки длинный карандаш, как-то приосанился и опустил глаза.