«Верно, он напел!» — пронеслось в голове Параши, и она тихо вышла вон.

Ее превосходительство прошла к дочерям, поцеловала их и сошла вниз в кабинет мужа.

Она тихо отворила двери и не нашла Сергея Александровича на обычном месте за письменным столом. Она оглядела кабинет и увидала Сергея Александровича сидящим в кресле в дальнем углу. Анна Петровна подошла к нему и была поражена переменой в его лице. Оно совсем осунулось, постарело и имело страдальческий вид. Кривский сидел с закрытыми глазами, но, казалось, не спал, по крайней мере веки ело вздрагивали.

— Здравствуй, мой друг. Ты нездоров? — проговорила Кривская, подходя к мужу.

— А, это ты! — открыл глаза Кривский и снова закрыл их.

— Не послать ли за доктором?

— Не надо, я здоров. Ты знаешь, Шурка на днях приедет. Слышала? А ты гуляла?

— Да, в Летнем саду!

— Хорошо прогулялась?

Чуткое ухо Анны Петровны услышало едва заметную дрожь в голосе его превосходительства.

— Да, а что?

— Ничего. Так спросил.

— Послушай, мой друг, ты в самом деле, кажется, болен? У тебя такое скверное лицо сегодня.

Анна Петровна хотела было дотронуться до головы мужа, но он брезгливо отстранился.

— Пожалуйста, не беспокойся. У меня голова не болит. Мне ничего не надо.

Он поднялся с кресла, бросил взгляд на жену, подошел к столу, открыл ящик и, вынимая оттуда какое-то письмо, тихо проговорил, подавая его жене:

— Кстати, возьми это. Я нашел случайно у тебя в кабинете.

Он не смотрел на жену и, казалось, с трудом произносил слова. Анна Петровна развернула письмо и замерла.

— Ты очень неосторожно оставляешь письма. Я нашел его на полу и спрятал. Дети могли его прочитать. Надо быть аккуратней.

Он говорил тихим голосом, но голос старика заметно дрожал. Его превосходительство держался за кресло, чтобы не упасть.

— А теперь оставьте меня, прошу вас! — прошептал он.

Шатаясь, вышла Анна Петровна из кабинета, сжимая в руках письмо, написанное ею несколько дней тому назад к Никольскому, но неотправленное и забытое на столе.

Едва заперлись двери, как старик упал в кресло и закрыл лицо руками. Удар был для него чересчур сильный.

Немало хлопот, тревог и волнений выпало на долю Саввы Лукича за последнее время.

В погоне за красным зверем рыскал он из одного места в другое, ни на минуту не упуская следа, удвоивая энергию, когда, казалось, терял его.

Не меньше досталось волнений и Хрисашке.

Словно пес, из-под носа у которого неожиданно вырвали добычу, которую он уж готов был растерзать, оскалив зубы, с налитыми кровью глазами, потрясая головой и злобно ворча, ринулся снова и он.

Это была интересная травля двух матерых, жадных и опытных псов, и оба отдались ей со страстью и жадностью.

Савва все это время находился в каком-то угаре. Нервы его были напряжены, сердце билось тревожней, жилось полнее.

Надо было держать ухо востро. Чуть дашь маху, — и облюбованный зверь того и гляди будет растерзан Хрисашкой.

Это была любопытная охота.

И Савва и Хрисашка пустили в ход уменье, алчность и энергию. И у того и у другого были шансы. И у того и у другого было по несколько влиятельных лиц и влиятельных дам и дамочек, которые держали сторону каждого из охотников, как держат пари за двух рысистых, кровных скакунов.

Кто добежит первый и получит приз в виде концессии на дорогу в пятьсот слишком верст?

По целым дням пропадал Савва из дому, не зная где доведется обедать, где провести вечер, где застигнет ночь.

С раннего утра он выезжал из дому, доставал под громадные проценты деньги, чтобы сеять, ввиду обильной жатвы. Деньги шли точно сквозь сито, но Савва не жалел денег и швырял ими направо и налево с небрежностью азартного игрока и тонким расчетом опытного дельца.

Он ставил все на карту. Или полное разорение, или Савва — миллионер.

Ежедневно замыленный рысак останавливался у подъезда департамента. Савва поднимался наверх к Егору Фомичу, и между ними начиналось шептанье:

— Как дела?

— Дела отличные. Не беспокойтесь, Савва Лукич!

— Как не беспокоиться, милый человек. Сказывал мне сейчас один человек, что за подлеца Хрисашку хлопочет его светлость.

— Так-то так, но только…

— Денег, что ли, надо?.. так ты, любезный человек, скажи. Берите деньги, но только смотри, братец…

И Савва снова незаметно передавал пакеты.

— Не беспокойтесь, говорю вам, Савва Лукич, — скромно обыкновенно говорил Егор Фомич, — ваше дело верное. Мы третий раз Хрисашку путаем. Три запроса было из министерства, и три раза мы пускали загвоздки… Будьте спокойны.

— Ох вы, ребятехи… Смотри, не продайте вы Савву!

Егор Фомич обыкновенно хмурился.

— Ну, ну… Фомич!.. Ведь я шучу!.. Нешто с тобой и пошутить нельзя?.. Ты мне друг… верный друг, и котда мы дело кончим… Помни слово: Савва слово держит.

Пошептавшись с Егором Фомичом, Савва не забывал и прочую мелюзгу; он начинал шептаться с столоначальниками, помощниками и писарькамщ всем перепадало. Все весело встречали и провожали Савву. Между Саввой и департаментским людом установились какие-то особенные дружески-фамильярные отношения. Каждый, казалось, принимал к сердцу дело Леонтьева, радовался приятным известиям и печалился о дурных. Савва приходил в департамент точно к себе домой. Для него бросались другие дела, точно все состояли на службе у Саввы. Для департаментских страдальцев наступил какой-то непрерывный праздник. Только ленивый не протягивал руку. Всякий находил случай чем-нибудь да помочь: один передавал ранее бумагу из одного стола в стол соседа, другой приносил справку, третий снимал план, четвертый просто брал потому, что странно было не взять с человека, который получает концессию, — словам, все считали своей обязанностью при встрече с Саввой намекнуть о своем горячем участии.

— Жрите! — весело говорил на это Савва и щедрою рукой раздавал милости.

Но эти подачки были каплей в море сравнительно с настоящими расходами, и Савва только крякал, занимая, где можно, под громадные проценты деньги, для того чтоб смазка была настоящая.

Потолкавшись в коридорах, повидавшись с начальством, показавшись на глаза его превосходительству, с камердинером которого Савва давно свел дружбу, Савва весело уходил из департамента, успокоенный, что подлецу Хрисашке запушена такая загвоздка, которая станет сопернику поперек горла, и, случалось, сталкивался лицом к лицу в том же департаменте с ненавистным Хрисашкой, который тоже о чем-то дружелюбно шептался с департаментскими чиновниками.

При таких случаях оба они вздрагивали, оба глядели друг на друга с скрытым подозрением. Каждый готов был перервать друг другу горло.

Но это не мешало, конечно, двум врагам подавать друг другу свои широкие лапы и обмениваться приветствиями.

— Савва Лукич! Давненько не видались. И вы сюда захаживаете?

— Как бог носит вас, Хрисанф Петрович? Слава тебе господи! Тоже в департаменте путаешься, ась?

— Я, Савва Лукич, насчет дельца…

— Безданно чтобы, беспошлинно, Хрисанф Петрович?

— Обещают, а вы, Савва Лукич?

— У меня плевое дело, Хрисанф Петрович! Путаюсь здесь за деньгами…

Они снова пожимали широкие лапы и расходились, словно два ученых зверя, понимающих, что нельзя вцепиться друг другу в горло при публике.

Каждый про себя говорил:

— Скотина, врет-то как!

С подозрением в сердце расходились они, стараясь угадать, чьи шансы стоят в данную минуту лучше.

Савва спускался с лестницы, обескураженный этой встречей.

— Злодеи! — говорил он, вспоминая чиновников. — Чай, и Хрисашку грабят!

Из департамента снова рысак носил Савву по городу. Надо, было ехать то к влиятельному сановнику, то к влиятельной даме, завернуть к «Каролине», — так прозвал Савва любовницу Егора Фомича, — чтобы чухонка зудила старого греховодника, побывать у дамочки его превосходительства; явиться к старой хамже, председательнице благотворительного общества, пожертвовать пять тысчонок и запустить словечко; мигнуть камердинеру; поговорить с директором канцелярии, заехать к князю Z, побеседовать с ним о покупке его имения. Князь Z человек очень нужный, но ни паев, ни промесс не берет, ни боже мой, а имение у него купить — это другое дело.