— Пойду позову Старр, — объявляю я, протягивая ему уже пятую за сегодняшний день салфетку. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и тут Стерлинг делает выпад в сторону с того места, где он сидел у унитаза, сильная рука обхватывает мое запястье и опускает меня на уровень его глаз.

— Нет. — Он огрызается, глядя мне прямо в глаза. — Я не хочу, чтобы она была здесь. — По моему телу пробегает холодок. Он понижает голос: «Я. Только. Хочу. Тебя. Здесь».

— Но я чувствую себя беспомощной, — выпаливаю я. Это правда. Я чувствую себя абсолютно беспомощной.

— Ты действительно хочешь помочь мне, Феникс? — Я киваю.

— Тогда помоги мне вернуться в кровать.

Я опускаюсь на колени. Он обхватывает меня рукой за плечо, и я помогаю ему встать. Он слаб, но все еще держит большую часть своего веса. Его тело дрожит, прижавшись к моему боку. Мы медленно идем к кровати, и он со стоном падает на нее, прикрывая глаза рукой.

Он слегка похлопывает матрас рядом с собой.

— Ложись, Феникс. Тебе нужно поспать. — Я делаю, что он мне говорят, и ложусь на свою сторону кровати. Перевернувшись на бок, я смотрю на него, пока он не открывает глаза и не смотрит в ответ. Он лежит на боку, обняв себя за грудь, его ноги слегка подтянуты.

— Тебе холодно? — спрашиваю я. — Тебе нужно одеяло?

— Обещай мне, что бы ни случилось, что ты не будешь звонить в службу спасения, — бормочет он в темноту. — Я не могу поехать в больницу.

— Я не могу этого обещать, Стерлинг.

— Нет, ты можешь. Я тебе доверяю. Обещай, что не будешь звонить. — Я в ужасе от того, что именно, по его мнению, может произойти.

— Но… — начинаю я.

— Никаких «но». Мне нужно, чтобы ты мне пообещала.

— Обещаю, — шепчу я.

Удовлетворенный, Стерлинг закрывает глаза и засыпает. Я наблюдаю за ним.

День второй — Мышечная боль и отчаяние:

— Черт! Я так больше не могу! — прохрипел он, упираясь головой. — Тебе придется пойти и принести мне что-нибудь! — рычит он.

Мы оба сидим на полу. Стерлинг прижался спиной к стене, его колени согнуты, толстые предплечья упираются в коленные чашечки.

— Я серьезно, Виктория. Тебе придется пойти туда, где вы со Старр нашли меня. — Он показывает на комод. — В моем бумажнике есть деньги. Возьми все… просто возьми все, что сможешь найти. Мне все равно, что это будет, лишь бы это сняло эту гребаную боль, — стонет он, дергая себя за волосы.

— Я не могу пойти и купить тебе наркотики, — говорю я ему, кладя руку на его руку.

Он вздрагивает от моего прикосновения, его налитые кровью глаза встречаются с моими. В их глубине я вижу всю глубину его боли. Пот покрывает его лоб и грудь. Его кожа липкая. Он выглядит таким же больным, как моя бабушка в последние дни своей жизни, и это пугает меня. Может ли кто-то умереть от ломки?

— Ты не можешь мне ничего принести или не хочешь? — выплевывает он.

— Ты прав, не буду. Ты сможешь пройти через это. Я знаю, что сможешь.

— Тебе легко говорить, когда ты сидишь и просто смотришь, — смеется он. — Ты даже не представляешь, каково это… как сильно болит мое тело… как сильно мое тело бунтует против меня. Ты не представляешь!!!

— Ты хотел моей помощи. Так вот, я помогу тебе, отказавшись сдаться.

На его лице отражается чистый ужас, когда он понимает, что я не собираюсь позволять ему издеваться над собой. Его взгляд встречается с моим на самое долгое мгновение, в течение которого он дает понять, что это полностью моя вина. Это я не даю ему получить то, что он хочет. Он издает гортанный звук, ударяясь лбом о колени в знак поражения. Я нежно кладу руку на его округлую спину, когда его плечи сотрясаются от рыданий.

Я тяжело сглатываю. Он даже не представляет, как мне больно.

День третий — Озноб и агрессия:

Во тьме вспыхивает пламя.

Пламя танцует, как будто на него дует могучее дыхание. Оно то гаснет, то вновь появляется, становясь все выше, притягивая меня к себе.

— Если ты играешь с огнем, ты обожжёшься — поет соблазнительный голос. Тебе не нужен свет. Останься. Останься здесь, со мной, в темноте.

Не обращая внимания на голос, я подхожу ближе, протягиваю руку, и в тот самый момент, когда голос предупреждал, пламя перескакивает на мой рукав. Я отпрыгиваю назад, крича и дико шлепая по пламени, которое пожирает мою одежду. Одно пламя раздваивается и превращается в два… потом в три… четыре… пока не пожирает меня.

Боль, сильная боль. Но, подобно змее, сбрасывающей свою изношенную кожу, я чувствую, как тает прежняя я. Я приветствую это. Я жажду этого.

Из огня, из кучи пепла я вылетаю прямо из темноты на яркий свет, взмываю вверх, кручусь, вращаюсь по спирали, пробуя свои великолепные крылья, мои когти достаточно остры, чтобы пронзить животное любого размера, мой крючковатый клюв достаточно силен, чтобы дробить кости.

На секунду я свободна, невесома.

Одинокая стрела пронзает голубое небо со звуком реактивного самолета, рассекающего воздух. Наконечник вонзается в нижнюю часть моих крыльев. Из груди вырывается пронзительный крик. Среди огненных перьев стремительно расползается алый цвет. Мое сломанное крыло бесполезно скручивается внутрь.

Я падаю: спираль, кручение и неуправляемое падение вниз, к земле… земля уходит из-под ног…

Я рывком просыпаюсь, резко сажусь в кровати и ползу назад, к железному изголовью, по моему телу течет пот. Моргаю, прогоняя остатки сна и осматривая окружающую обстановку. Несмотря на то, что я боролась за то, чтобы не заснуть — боялась, что Стерлинг уйдет, — я, должно быть, задремала.

Я перевела взгляд на Стерлинга. Он стоит на расстоянии вытянутой руки, подергиваясь от сильного озноба. Его руки обнимают голую грудь, зубы оскалены. На улице не менее семидесяти градусов, но он ведет себя так, как будто замерз.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, подходя к нему и натягивая на него одеяло. Легонько трясу его за плечо.

Ответа нет, только зубы стучат.

Я подхожу ближе и наклоняюсь к нему через плечо, чтобы посмотреть, не спит ли он. Его длинные ресницы еще темнее на фоне бледной кожи.

— Эй, ты меня слышишь?

Ответа нет, и я делаю единственное, что знаю, — согреваю его теплом собственного тела. Прижавшись к его спине, я обхватываю руками его грудь. Его кожа прохладная на фоне моей. Я впервые перебралась со своей стороны кровати. Впервые я полностью позволила себе хотеть этого: его и меня.

Я чувствую каждую дрожь, каждый толчок и биение его сердца под своей ладонью.

— Тебе нужно попытаться что-нибудь съесть, — говорю я ему, медленно подходя к кровати и неся поднос.

Стерлинг лежит на кровати на спине, положив голову на стопку подушек, небритый, заметно побледневший. Его настроение изменилось с плаксивого и отчаянного на взбешенное.

— Мне не нужен этот чертов суп! — возмущенно протестует он. Его рука просовывается под поднос, задевая его угол. Поднос подбрасывается в воздух и падает на край кровати. Горячий бульон разбрызгивается, обжигающая жидкость обжигает верхнюю часть моих ступней и лодыжки. Мои шаги на мгновение замедляются, позвоночник напрягается, подбородок поднимается. Деревянный поднос с грохотом падает на деревянный пол.

— Это было необходимо? — огрызаюсь я. — Ты знаешь, что тебе станет легче, если ты поешь!

— Мне не нужно больше чертовой еды, чтобы меня тошнило. — Выражение лица Стерлинга становится мрачным, отстраненным. — Что мне нужно, так это… забудь! Ты не можешь понять, что мне нужно! Этого никто не может понять, пока не пройдет через это, — его голос холоден.

— Ты продолжаешь это говорить. Объясни мне! Я хочу понять, — настаиваю я, сузив на него глаза. Я наклоняюсь и переворачиваю поднос на правый бок, осторожно вылавливаю из лужицы супа разбитые осколки миски и собираю их на поднос.

Стерлинг откидывает одеяло, вскакивает с кровати и бежит к тому месту, где я стою и убираю за ним. Сильная рука обхватывает меня за плечи, захват становится почти болезненным, и он поднимает меня на ноги, прижимая к себе. Я не могу сопротивляться, даже если хочу. На меня надвигается грозовой серый цвет. Вена в его горле подпрыгивает.