Я беру его и проверяю голосовую почту, нахмурившись.

— Что-нибудь важное, — спрашивает папа.

— Нет. Это просто Колтон.

Я пытаюсь открыть входную дверь в дом Колтона, ожидая, что она окажется запертой. Это не так. Широко распахнув ее, я нерешительно вхожу внутрь, чувствуя мгновенный холод. Нет. Озноб — не совсем подходящее слово, скорее ледник Антарктиды врезается в меня. Мне кажется, или температура только что упала на добрых тридцать градусов? Мои руки покрываются гусиной кожей, я энергично растираю ладони, чтобы выработать тепло. Я снимаю шлепанцы у двери, а затем ругаю себя, когда мои босые ноги касаются холодной плитки в фойе. Это мать Колтона ввела правило «в доме не ходить в обуви». Теперь, когда ее нет, некому меня ругать. Огромная печаль охватывает меня. Я до сих пор представляю, как она сидит с моей мамой на диване, обе с бокалами вина в руках. Что вы скажете человеку, который только что потерял обоих родителей? Я помню, что я чувствовала сразу после смерти бабушки. Никто не мог сделать это лучше.

Стоя в фойе, я чувствую, что нахожусь там, где должна быть.

— Колтон. Где ты? — зову я. Нет ответа. Только тишина. Передо мной лестница, ведущая на второй этаж, где расположены все спальни. Слева от меня — гостиная, справа — официальная столовая. Пальцы ног впиваются в ковер на лестнице, скрипящий под моим весом. Я серьезно думаю, что могу видеть свое дыхание, настолько холодно. На вершине лестницы я делаю несколько глубоких вдохов, готовясь к тому, что впервые увижу своего парня после аварии. Дверь его спальни распахивается на жестких петлях.

— Колтон?

В комнате темно. Шторы на окнах задвинуты, чтобы заслонить солнечный свет. Колтон лежит там, под кучей тяжелых одеял, и дрожит. Я подхожу и беру его за руку. Его глаза открыты. Черные. Лишенные эмоций, смотрящие в пустоту.

Я прочищаю внезапно образовавшийся в горле комок, видя его таким.

— Что ты делаешь? Ты пытаешься заморозить себя до смерти? — шепчу я.

Никакого ответа. Он даже не замечает, что я нахожусь в комнате. Должна ли я позвать кого-нибудь. Врача?

— Я пойду убавлю температуру, — говорю я ему, а у самой зубы стучат.

— Нет. Не надо, — едва слышно произносит он. — Не уходи. — Он откидывает угол одеяла и двигается, чтобы освободить место.

В моем животе и на плечах невероятная тяжесть, которую невозможно игнорировать. Он все еще мой парень. Я точно не могу порвать с ним сейчас. Это было бы очень плохо. Через пару недель мы заканчиваем школу. Я хочу видеть его счастливым, а не самоубийцей.

— Хорошо. — Я забираюсь внутрь, зарываясь ногами под тяжесть одеял. Я устраиваюсь на правом боку, руки сложены вместе под щекой, которая лежит на подушке. Он подается вперед, обхватывая меня руками за талию. Мы прижимаемся друг к другу. Кончик его ледяного носа проходит по моей шее, заставляя тонкие волоски на моих руках подниматься. Это просто смешно. На улице восемьдесят пять градусов по Цельсию. Солнечно. День. Я думаю, это можно считать потерей рассудка.

— Я рад, что ты здесь, — говорит он через несколько минут, его дыхание согревает мое плечо.

— Я тоже.

— Думаю, ты получила мое сообщение?

— Да. Я получила его. Колтон, ты не можешь оставить такое сообщение, а потом не взять трубку. Я волновалась.

Его голос в сообщении звучал ужасно, напряженно. Я могла сказать, что он плакал, чего, как я знаю, Колтон не делает. Он сказал: «Мои родители погибли в какой-то сумасшедшей авиакатастрофе, но я в порядке. Ну… подумал, что ты захочешь знать. Позвони мне позже».

И все. Это был худший способ, который только можно представить, чтобы парень сказал своей девушке, что его родители погибли, но вот такие мы, холодные и отстраненные друг от друга.

Его руки сжались вокруг моей талии.

— Прости меня. Я не хотел тебя напугать. Просто мне не хотелось ни с кем разговаривать.

— Как ты узнал? — Пробормотала я.

Он приподнимается на локте и поворачивает меня так, что я оказываюсь лицом к нему, на левом боку, глядя в глаза, которые я никогда не могла разгадать. Колтон всегда держал часть себя под замком. Раньше я корила себя, думая, не моя ли это вина. Может быть, я отстойная девушка? Не знаю, правда ли это. Колтон такой, какой он есть, он никогда никому не посвящал себя полностью. Может быть, мы похожи в этом. Я понятия не имею, почему не могу принять решение и придерживаться его. Как будто я гоняюсь за чем-то, что никогда не могу найти. Как будто знаю, что оно где-то там, что бы это ни было, но оно всегда ускользает от меня.

Он смотрит в ответ, проводя кончиком пальца по моему лицу.

— Ты такая красивая. Я говорил тебе об этом в последнее время?

— Колтон…

— Не говори ничего, пожалуйста. — Затем его холодные губы касаются моих. Он нежен, нежнее, чем когда-либо. Рука, которая была на моем лице, перемещается к моим волосам, где он расчесывает их пальцами. — Господи, как ты хорошо пахнешь. И в моих объятиях ты чувствуешься так хорошо. Так и должно быть… ты и я, всегда. — Он прижимает меня к спине, а затем оказывается сверху, двигаясь между моих ног. В этот момент все меняется. Его руки и рот везде, настойчиво. Я чувствую его твердую эрекцию через спортивные шорты. Он успел снять с меня футболку, так что я лежу под ним в лифчике и джинсах, молния расстегнута.

Все происходит так быстро. Я не могу думать. Ощущение пустоты. Я хочу большего, особенно для первого раза. Я отрываю свои губы от его губ, задыхаясь.

— Подожди, Колтон, остановись, — вырывается у меня в паническом порыве.

Его губы прижимаются к впадинке у основания моего горла.

— Я знаю, что ты хочешь подождать, Тори. Но, черт, мне нужно быть со своей девушкой. Неужели ты не можешь понять? Пожалуйста, не отказывай мне в этом. Позволь мне заняться с тобой любовью. Я буду медленным. Я буду нежным. Обещаю.

Как будто мое тело обладает собственным разумом, я выгибаюсь в нем, мои ладони пробегают по твердым мышцам вдоль его спины. Он просовывает руки мне за спину и расстегивает лифчик. Меня пробирает дрожь. Каждая частичка моего тела умоляет меня сказать «да». Согласиться. Просто покончить с этим; наши отношения после этого станут лучше. Но сердце подсказывает, что если я поддамся этому желанию, то потеряю часть себя. Мои ладони ложатся на его грудь, и я отталкиваюсь, наклоняя голову в сторону, когда он пытается меня поцеловать.

— Колтон, я серьезно, остановись.

Он застывает надо мной, поддерживая свой вес локтями. Его руки обхватывают мое лицо, заставляя смотреть на него. Его лоб прижимается к моему. Он закрывает глаза и выдыхает.

— Ты можешь хотя бы иногда делать то, что ты делаешь? — Его голос звучит слабо, неуверенно.

Мой желудок сводит, и я холодею, любое желание, которое чувствовала несколько минут назад, исчезает. Прежде чем я успеваю ответить, он спускает свои шорты под одеялом, сбрасывая их с кровати ногами. Он направляет мою руку к своей эрекции, и наши взгляды встречаются, умоляющий и отчаянный.

— Пожалуйста, Тори. Я чувствую, что сейчас взорвусь от напряжения. Мой дядя хочет, чтобы я переехал жить к ним в Лос-Анджелес. Я очень не хочу уезжать. Я бы предпочел остаться здесь с тобой. Но потом я думаю об этом, и мне действительно не для чего оставаться здесь, кроме тебя. Мне сейчас так хреново, что я не могу мыслить здраво. Я чувствую себя таким одиноким, и, если ты не позволишь мне заняться с тобой любовью… может, ты хотя бы прикоснешься ко мне?

Не раздумывая, я начинаю двигать рукой, поглаживая его. Я закрываю глаза. Дыхание Колтона становится тем тяжелее, чем быстрее я двигаю рукой. У меня сводит живот. Как я здесь оказалась? Как мы здесь оказались? Почувствую ли я когда-нибудь что-нибудь? Или это все, самое близкое, что я когда-либо получу от любви?

Колтон напрягается. Он вдыхает сквозь зубы, а потом целует меня, его губы жестче, чем обычно, и тепло наполняет мою руку.

Мы лежим вместе, лицом друг к другу. Колтон засыпает. Я не могу не смотреть на него. Его дыхание согревает мое лицо. Все это не имеет смысла. Почему я не могу быть счастлива? Во мне нет смысла. Неужели все девочки-подростки так запутались? Время от времени тело Колтона подергивается или он хнычет во сне, затем его черты лица разглаживаются, и он снова пускает слюни на мое запястье. Он заснул, обхватив мою руку, а теперь эта рука зажата между его щекой и подушкой, его влажные губы на моем запястье.