«Петя, руки прочь!».
— Опоздала, да? — она не скидывает мои ладони, но как будто приподнимается на носочки и пристально заглядывает мне в глаза.
— Нет, — кадык дергается, а Тосик от моего голода или несдержанности вдруг пугается и в ответах путается. — Идем? — нахожусь быстрее, моментально исправляю ситуацию, становлюсь с ней рядом, осторожно прикасаясь своим плечом к ее.
— Угу, — Смирнова опускает взгляд и ищет мою руку, которую я ей предлагаю. — Фух! — прыскает и ладошкой прикрывает рот. — Свидание! Не могу поверить…
— Что? — делаю шаг, устанавливая свою стопу на первую ступень.
— Ты не обманываешь меня? — шепчет, губами трогая обводок моей ушной раковины. — Это ведь не игра? Ты не издеваешься надо мной, Велиховчик? Может быть, я зря так вырядилась? Пожалуйста, ответь. Мне нужно знать… — Ния что-то непонятное для восприятия лепечет, пока мы спускаемся по бесконечной, исключительно по моим ощущениям, лестнице.
— Все будет хорошо! — цежу сквозь зубы, вытаращившись на изумленных Смирновых, построившихся в коридоре, как на плацу.
— Это игра? — Тоня дергает мой локоть и впивается в мышцу пальцами.
— Нет.
— Повтори, пожалуйста, — поскуливает и еще раз проверяет упругость моего мяса.
— Нет, не игра. Настоящее свидание. Только ты и я.
— … — Смирнова стонет и с облегчением выдыхает.
— Что такое, Тосик? Смелость пропала?
— Р-р-р, — рычит, второй рукой цепляется за мое плечо и подпрыгивает.
— Тише, щенок. Ты пугаешь свою семью. Смотри, на лице твоего отца как раз таки этого лица и нет!
— М-м-м, я обожаю свидания, Петруччио, — отвешивает странное признание Ния.
— Чего-чего? — поворачиваю голову и обращаюсь к ней. Очень интересно, если честно. — Что это значит?
— Все-все. Потом-потом. Веди меня… — она подскакивает еще раз. — А куда?
— Увидишь! — ухмыляюсь.
— Мне уже не терпится.
Все очевидно и даже без этих слов. Теперь бы тихо попрощаться со свидетелями и, вероятно, кое-кого заверить, что с бесценным живым грузом ничего не случится и он будет доставлен в строго определенное время сюда, в это место, в этот милый дом во избежание кривотолков и гребаной двусмысленности.
Ошалевшее от нашего дефиле семейство молчаливо благословляет на чудесный и теплый вечер, а я, открыв дверь, пропускаю Нию перед собой и голодным, сильно озабоченным и чрезвычайно похотливым взглядом висну на ее открытой спинке. Она, чтоб ее и так, и этак, твердо решила доконать меня. У нее абсолютно голая спина и ни одного жалкого намека в виде тонкой поворозки, крученой тесемки или резинки на крючках, свидетельствующего бы о наличии бюстгальтера. А трусы на ней хотя бы есть? Пусть будут!
«Пусть они там будут!» — умоляю и закрываю ослепленные увиденным глаза.
Слабая уверенность и знание этого будут держать меня в слабенькой узде, а иначе… Быть беде! О том, что у меня проблемы с чертовым либидо и незатыкающимся плотским желанием, когда я вижу Нию, надо бы лечащему врачу подробно рассказать. Что-то старый эскулап не спешит с окончательным вердиктом и моим последующим освобождением из венерической темницы, в которой я охренительно томлюсь. Или все так плохо и мне пришел окончательный половой трындец, или все стабильно и без явных изменений, что тоже раздражает и слегка заводит, или я, черт возьми, здоров, а значит… Короче, после того, как я откинусь со скамейки временно не играющих или запасных, мне будет не до Тонькиного стеснения и ее крошечных трусов! Не разорвать бы ненароком девочку, выпуская пар, накопившийся за чрезвычайно продолжительный период.
— Тонь? — провожу пальцами по глубокой позвоночной выемке. Слежу за тем, как сокращается смуглая кожа и как три идеальные родинки, сопровождающие ее хребет в районе шеи, шустренько подскакивают наверх, пытаясь скрыться в коротких волосах, завивающихся у основания женского затылка.
— Ага? — скашивает на меня глаза.
— Тебе все это очень идет, — невесомо нажимаю на позвонки, играя на ее спине волшебную беззвучную мелодию, на которую хотел бы оформить авторство впоследствии, если, конечно, в спокойной обстановке смогу восстановить партитуру, которую накладываю, испытывая спонтанное вдохновение, почти никогда до сей поры не посещавшее меня.
— Спасибо, — вздрагивает, словно всем телом ловит судорогу.
— Замерзла? — начинаю стягивать с плечей пиджак.
— Нет-нет, — одним прикосновением к моей груди останавливает простое намерение. — Все нормально, мне комфортно.
А мне вот нет! Откровенно говоря, как-то стремно. А если подключить немного моей честности и плавающего такта, то — очень необыкновенно и почти волшебно.
Пока помогаю Ние с посадкой в свою машину, краем глаза замечаю улыбающегося Смирнова, все еще пасущего нас через полностью стеклянный парадный вход дома. Сергей качает головой, при этом подмигивает мне и смешно грозит пальцем, о чем-то предупреждая «жениха». Мне ничего другого не остается, как кивнуть ему в знак своего с чем-то согласия и заверить пусть безмолвно, без нашей явной коммуникации, что доставлю его младшую дочь в целости и сохранности.
— Это тебе, — протягиваю Тоне букет, который предусмотрительно оставил на заднем сидении в салоне автомобиля.
Я посчитал, что трем милым женщинам, с одной из которых у меня намечено свидание, будет приятно получить в знак моего уважения и просто так, ради ослепляющих улыбок по случаю и без, цветочную композицию, собранную профессиональным флористом. Я все учел и все предусмотрел, и заранее заказал два одинаковых букета для матери и старшей дочери, и один, исключительный и необыкновенный, для той, с кем планирую провести чудесный майский вечер.
— Боже мой, — всплескивает руками Тосик и прячется лицом в ладонях. — Сказка, да?
— Просто цветы, Туз. В чем дело? — подношу к ее пока спрятанному носу цветочный скарб. — Откройся! Я тебя прошу.
— Что с тобой, Петруччио? — Смирнова поднимает занавес из своих рук.
— Ничего. Просто…
— Соблазняешь, да? — берет букет и располагает его на своих коленях. Бережно, кончиками пальцев щупает каждый лепесток, который подворачивается ей под руки, словно специально подставляется. — Ты уже добиваешься меня? Ты атакуешь, Петя? Как мне себя теперь вести?
Мы так не договаривались, если честно. Будет провоцировать и задавать неудобные вопросы — ни хрена не выйдет. Я не умею распушивать перья по просьбам страждущих и озабоченных, это добровольное действие и исключительно под соответствующее настроение.
— Хочу тебя узнать, Антония, — завожу двигатель, врубаю дальний свет. — Скрытого смысла нет. И потом, мы с тобой договорились. Я не соблазняю…
— Покоряешь, да?
— Я дарю цветы и все, — пристально всматриваюсь в лобовое.
Там, перед моим носом, глазами, и капотом автомобиля, открытые настежь железные ворота и темный, темный, темный, где-то даже страшный и непроходимый лес.
— Все! — мечтательно за мной последнее повторяет. — Все?
— Перестань, — смаргиваю и громко сглатываю, проталкивая в глотку очень плотный ком.
— Ты хочешь меня узнать? — искренне недоумевая, задает еще один вопрос.
— Да.
— Мы ведь знаем друг друга, — тихо усмехается. — Придумай что-нибудь еще.
— Этого мало. Недостаточно. Ния?
— М?
Она играет с тем, что покоится на ее коленях, что-то шепчет, подмигивает смотрящему на нее цветку и, подняв букет, губами прикасается к улыбающимся ей декоративным зонтикам-соцветиям.
— Ты не страдаешь морской болезнью? — вышептывая почти по буквам, сильно заикаюсь.
— Нет. А что?
Ничего! Это и есть секрет. Ничего больше не скажу. Пора давить на газ и начинать свидание, от которого я уже плыву.
— Пристегнулась, Тузик? — повернув к ней голову, смотрю на натянутый шлейф ее ремня безопасности. — Поехали?
— Да…
Полчаса и мы на месте — у истока нашего местного не слишком полноводного ручья. Всю дорогу Тосик вглядывалась в свое окно, безуспешно пыталась угадать конечную точку нашего маршрута. Она накидывала множество иногда абсолютно бессмысленных версий, вплоть до трансатлантического перелета и скоростного путешествия на атомном ледоколе, который с оказией завернул в наш район, затем настойчиво выпытывала, задавая наводящие вопросы, играла в вечную женскую молчанку, когда я наотрез отказывался сливать интересующую ее информацию. Но одно Смирнова отметила сразу и очень точно:
