— Сергей, по поводу того, что…
— Ты больше, сынок, не пугай мою жену, — сипит Смирнов. — У чики расшатаны нервы последними не радужными для семьи событиями: сначала Юла, внук, а потом циклоп. И на финальную закуску, которую мы не заказывали — согласись, является здоровый хрен, нахально считающий, что имеет право спать с приболевшей дочерью в ее комнате и одной кровати. Как считаешь, это правильно и верно?
— То есть?
— Что не понятно?
— Ничего не было…
Да мне и нельзя, если честно.
— Вообще не желаю знать про это. Не наше дело! Но это было в первый, — он вдруг резко осекается, останавливается и следом тормозит меня, затем мягко поворачивает, практически ровняет, выставляя мое тело в точности напротив себя, и вытаращившись, как испугавшийся глубокого оврага горный козел, пристально всматривается в мои глаза, — в первый же? — прищурившись, еще раз уточняет количество моих таких себе свиданий с симулирующей, но не приболевшей дочерью. — Велихов?
— Да.
— Что «да»? «Да» — первый и всего один или ты на фамилию отозвался? М?
— «Да» — первый! — на количественной характеристике хлопаю ресницами и, как недалекий, открываю рот.
Смирнов громко выдыхает и смеется:
— Врать не умеешь?
Отнюдь! В этом деле я весьма талантлив. Я навешиваю чуши, как дышу. Сколько у меня тайн и недоговоров — сразу и не перечесть. Да я даже себе брешу, словно недалекая собака, которой ротяку раскрывать все равно на кого, но свой «гав» надо обязательно с вызовом пролаять.
— Сергей… — опускаю голову и рассматриваю сосновую подстилку, на которой мы стоим.
— Плату за ночлег я не возьму. Все бесплатно!
Итить! А могло быть как-то по-другому?
— Спасибо, — хмыкаю, пренебрежительно изгибая верхнюю губу.
— Не ерничай, дружок. И не зазнавайся, на всякий случай. Мы в расчете, «добрая подружка»?
Что он имеет в виду?
— Я…
— У меня не хостел, не ночлежка для тех, кому некуда идти, не церковь для заблудших душ. Угу?
Все понятно, но только с этим.
— Знаю, — громко выдыхаю и снова прячу от него глаза. — Подружка?
— Ладно-ладно, забыли, — хихикает Смирнов и давится языком. Закашливается до покрасневшей кожи и обильных слез из глаз. — Считай, что это баш на баш.
Он все знает. Знает все! О нас. О том, что мы с Антонией чудили до ее лживых чудо-встреч с Егором. Откуда? Она, что ли, специально растрепала? Исключительная идиотка.
— Ну, угости, что ли? Кажется, далеко ушли, — заглядывает мне в лицо, как будто бы подныривает. — Дай закурить. Чего ты надулся? Что не так?
Оставаясь все в той же позиции, рассматривая землю — изучая волчьи тропы и петляющий лисий след, лениво, словно с неохотой, запускаю руку в свой задний карман, вытаскиваю пачку сигарет и протягиваю ему.
— Пожалуйста.
— Ух, как щедро-то! А ты? — кончиками пальцев поддевает сигарету и аккуратно извлекает, вставляет в зубы и, чиркнув зажигалкой, прикуривает.
— Не буду, — бормочу себе под нос.
— Следишь за здоровьем? Молодчага!
— Нет. Не хочу.
Сергей сильно затягивается, прикрывая глаза: двигает зубами, прожевывая фильтр, причмокивает, словно наслаждается тем, что делает, водит головой, как будто даже напевает, а затем проглатывает — я вижу двигающийся кадык, проталкивающий то, что взял внутрь его хозяин — и от полученного как бы расслабляется. Доза принята, а испытывающий никотиновую ломку успокаивается и начинает контролировать все, что происходит и к чему он имеет непосредственное отношение.
Как мало надо этому человеку, чтобы почувствовать себя счастливым — всего одна затяжка в неглубокой чаще, подальше от женских наблюдающих, очень зорких глаз.
— Да-а-а-а, — стиснув губы, выпускает дым через нос. — М-м-м…
Он кайфует от никотиновой отравы? Поистине дела твои, Боже-Боже, неисповедимы. А Смирнов, по-моему, чересчур послушный муж? Хотя я склоняюсь к тому, что он отменный трус или жалкий подкаблучник. Он тот, кто делает слабой даме одолжение или тот, кто усиленно старается строгие и незыблемые правила не нарушать?
— Боитесь, что…
— Спокойно, парень, — стряхивает пепел и прищуривает один глаз, обдумывая очередную пакость или неудобный для меня вопрос. — Я, здесь и вообще, никого не боюсь — довожу до твоего сведения, засранец — мои годы уже не те, чтобы колесом от жизни уходить. Хватит! Я по молодости, пиздец как, набегался. Сдал не одну трешку и отмотал свой персональный марафон. А-а-а! Даже вспоминать противно. Смотри, — вытягивает руку и подставляет мне ее под нос. — Аж мурашками покрываюсь. Сейчас, Петруччио, я предпочитаю не нагнетать обстановку, которая и без того напряжена, и плыть, — волну изображает кистью, — по течению, поэтому…
Жена сказала:
«До завтрака — ни-ни!»,
а Сережа, как ревностный служака, взял ее почти приказ под строгий козырек и громко выкрикнул:
«Так точно, чика. Не вопрос!».
А мне вот очень интересно, например:
— Давно?
— С некоторых пор, — довольно быстро отвечает, словно считывает все то, что я безмолвно говорю:
«Жалкий приспособленец и лживый негодяй!».
Да уж, великолепная семейка. Зато теперь понятно, в кого такая хитрая, верткая и изобретательная меньшая дочь. Она в любимого папулю, который, как недавно мне сказала, собирается очередного сосунка использовать в качестве живой прокладки с масляной сердцевиной между своих гигантских жерновов.
А я, по его мнению, хороший молчаливый собеседник и, очевидно, не трепло? Со мной приятно совершать моцион, поднимать носками сухие хвойные иголки, ковырять прогнившие шишки и болтать о какой-то чепухе, которая меня, на самом деле, абсолютно не заботит? Если так, то — да! Да — определенно! Я приятный в разговоре и спокойный — исключительно по обстановке — человек.
— Какие планы, Петр?
По-моему, за сегодняшние сутки он дважды, а то и трижды задает один и тот же вопрос. Намедни ночью я не нашелся, что ему ответить, а за неспокойные часы своей бессонницы так и не сподобился что-то разумное склепать.
— Я не понимаю, — пожимаю плечами и смотрю на его сосредоточенный профиль, который он демонстрирует, обозревая ровную гладь водоема, к которому мы неторопливо, за ничем не запоминающимися разговорами, подгребаем. — На будущее или на ближайшие пятнадцать секунд?
— Ты свободен сегодня? Сейчас? После завтрака?
— После завтрака? — трусливо и по-детски оглядываюсь назад.
— Ты гость, Велихов. Пусть и случайный, и нежданный, но…
— Это лишнее. Я, пожалуй, поеду.
— Девчонки там стараются, Буратино. Не стоит обижать женщин, потративших на ненавистную стряпню определенное время, которое они могли бы с гораздо большей пользой для себя провести. Что тебе, в конце концов, стоит посидеть с нами, позавтракать и мило поболтать?
Все ведь было на «пятерочку»! А, нет! Похоже, кто-то сильно размечтался. Опять чертово погоняло, от которого мне не избавиться вовек. С ним так же, как и с влезшей под кожу Тосиком, умру.
— Петь? — Сергей вдруг сжимает недокуренную сигарету, прикладывая тлеющий кончик к внутренней части своей ладони. Ему больно — он шипит и морщится. Я слышу, как он тихо добавляет. — Бля-я-я…
Зачем такие сложности? Затушил и выкинул. Гусарство, спесь, лихая слава и нездоровый пофигизм: Смирнов собственными руками себя почти каленным железом пытает.
— Я слушаю.
— Нам с Женей и Юлей нужно отлучиться, — серьезнеет просто на глазах, отводит взгляд и свистит, словно что-то сплевывает. — Надеюсь ненадолго, но не уверен, что после скоро нужно возвращаться.
— Что случилось?
— Свята нашли, — шепчет, закрыв глаза.
Я был не в курсе, что задолбыша, обрюхатившего старшую Юлу и одарившего родителей маленьким внучком, искали. Где? Когда? За что? За неуплату алиментов? Красов, что ли, расстарался?
— Что это значит?
— Его нашли. Нашли, понимаешь? — мне кажется, или Сергей всхлипывает и смахивает некрупную блестящую слезу.
— Он…
