Подпрыгиваю, цепляюсь пальцами за верхний край забора, легко взбираюсь, перебирая ногами по каменному полотну и, перемахнув ограждение, спрыгиваю уже с той стороны, во владениях темного короля.

«Порядочек!» — отряхиваю руки и поправляю задравшиеся джинсы.

Пригнувшись, виляю по зеленой площади, обминаю елочки, кустарники, цветочки и каменные фигуры каких-то идолов. Смирнов, похоже, впал в язычество. Они тут духов вызывают в соответствующее солнцестояние — два, а то и четыре раза в год?

«Ведьмаки!» — хихикаю, изображая из себя коммандос, подгребаю к месту, на котором открывается прекрасный вид на открытый — специально, видимо, для меня — балкон, ведущий в комнату Антонии.

«Забраться на ее этаж? — Не вижу в этом никаких проблем!».

Здесь, по-видимому, специально все заточено под мои руки-ноги и физическую подготовку. Пристроив тормозок себе в зубы, начинаю восхождение к злобной принцессе с вывернутой или растянутой стопой. Пока переставляю руки, фиксирую носки и упираюсь, затем подтягиваю себя, зачем-то припоминая, как Тосик испуганно смотрела на меня, когда я выходил из ее комнаты после того, как положил растрепанную барышню на застеленную аккуратную кровать. Тогда мне на одно мгновение показалось, что Антония просила взглядом:

«Велиховчик, не оставляй меня одну! Не надо! Не бросай, пожалуйста. Ты ведь…».

— Какого черта? Блин, Велихов! Придуро-о-о-ок! — рычит и без конца оглядывается на закрытую дверь своей комнаты Антония. Похоже, девочка не соврала. Она и в самом деле то ли полулежит, то ли полусидит в своей кровати, причем в каком-то смешном салатовом, по всей видимости, наряде. Кузнечик, твою мать!

— Крашивая пышамка, — шепелявлю, прожевывая плотную бумагу пакета с угощением. Спрыгиваю на пол и вытаскиваю ароматную посылку изо рта. — Привет!

— Господи! — Тузик откидывает голову, к тому же неудачно. Она ощутимо даже для меня прикладывается макушкой о стену, глухо стонет и прикрывает глаза. — Ты больной, больной, больной. Мне очень жаль тебя, деревянный мальчик.

— Так полечи меня. Привет, Антония! — прохожу в ее комнату, моментально разуваюсь, помня о милых пунктиках с мужской обувью на светлом ковре в ее комнате, и осматриваюсь в помещении.

Здесь ничего не изменилось с моего последнего посещения. Правда, свадебного платья больше нет, а на прикроватной тумбочке покоятся мази и эластичные бинты.

— Велихов…

— «Привет» скажешь или так и будешь шипеть, сверкая взглядом? Ния-я-я! — подмигиваю, затем присев и слегка пригнувшись, начинаю красться к Смирновой, выставив руки, как когти, в которых зажато лакомство для жертвенного зверька.

— Ванная там! — внезапно выставляет пальчик, указывая направление. — Иди туда!

— Что?

— Руки помой, прежде чем приблизишься ко мне. Не хватало еще проблем с кишечником.

— Вырабатывай иммунитет, Смирнова. И вообще, — хмыкаю, — зараза к заразе не липнет.

— Я закричу, Велихов. И твой спектакль закончится, так и не успев начаться.

— Да в курсе я, что ты истеричка! — швыряю ей на кровать булку с шоколадом и шаркаю в ванную комнату, на которую мне указала эта мелкая дрянь. — Ничего не трогай! — шиплю вполоборота, потому как вижу, что она уже возится, тянется к пакету, ухватывается за бумагу и даже крутит верхний край, стараясь разодрать мою обмотку.

— Да пошел ты!

А мне, по-видимому, все же стоит поторопиться. Уж больно шавочка возбуждена.

Ух ты ж! Чтоб меня черти-то разодрали! Ни хрена себе санузел у Смирновой! Круглая ванна, как глубокий таз — для маленькой задницы навороченное джакузи. Бог очень любит стерву, раз подарил ей такое фирменное корыто! Душевая кабина, фарфоровый дружок и местечко для интимной гигиены, предметы личного пользования, розовая аптечка с огромным красным крестом и ее маленькие, просто-таки бесящие меня, шмотки.

— Привет, друзья, — пока споласкиваю руки и лицо, подмигиваю забытым женским трусикам на тумбе рядом с раковиной. — Как дела? Вы чьих будете?

Тряпочка молчит, но, по-моему, внимательно следит за тем, что я здесь делаю. Закрываю воду и осматриваюсь по сторонам в поисках полотенца, чтобы вытереть насухо руки.

«Чем черт не шутит!» — хватаю то, что не положено и от чего я, как маньяк, тащусь и млею.

Маленькие, кружевные, с глубокими вырезами и узкой полоской.

«Стринги, танга, бразилианы… М-м-м, кайф!» — цепляю пальцем маленькую тряпку и раскручиваю на своей указательной фаланге.

— Смотри, что я нашел, — выхожу из служебной комнаты и направляюсь к Тоньке, уже жующей булочку.

— Ты… — Смирнова сильно давится и жутко кривится. — Ты…

— Вкусно? — киваю на то, что она держит в одной руке, а пальцами другой, изображая аристократку и голубую кровь, отщипывает прежде, чем уложить лакомство себе в рот.

— Верни на место, — подпрыгивает и качается на кровати. — Петя… — вдруг подключает жалость и нытье. — Пожалуйста! Это не смешно, это же…

— Они такие миленькие, — снимаю нижнее белье с пальца и отбрасываю на кресло-кокон, стоящее в углу. — Наелась?

— Я не голодная. Просто сладенького захотелось, — откладывает выпотрошенный пакет на тумбочку. — Осталась шоколадка, — предлагает плитку мне.

Это без меня, малыш! Неспешно, как бы неохотно и лениво, приближаюсь к ней, а она речь с каждым моим шагом размеренно вдруг замедляет.

— Ты чего? Куда? — смотрит снизу на меня, возвышающегося и почти вплотную приблизившегося к краю ее кровати.

— Я устал, щенок, — еле-еле двигаю веками, хлопаю ресницами, как дурачок, зеваю, широко открывая рот, потягиваюсь и глубоко вздыхаю. — Давай по-быстрому.

— Нет, — рычит и отрицательно мотает головой.

— Перестань, — отмахиваюсь от нее, снимаю свой пиджак, отщелкиваю пряжку ремня, затем вытягиваю его из петлиц, швыряю на пол и киваю головой насмерть перепуганной Антонии. — Подвинься, Тузик! Хочу полежать.

— На пол! — пальцем указывает место и, как псу, приказывает. — Иди сейчас же туда.

— Ага! Сейчас! — наклоняюсь и бережно подталкиваю Тоньку, она в ответ рычит и зло взбрыкивает, но все же слабо движется. — Давай-давай, а то не расскажу новости.

— Хорошие? — раскрывает рот и сильнее ерзает по простыни.

— Великолепные! — поворачиваюсь к ней спиной и сажусь на матрас, снимаю часы и вытаскиваю из заднего кармана джинсов телефон и портмоне. — Закачаешься! Месячные?

— … — а вот сейчас, похоже, Ния подавилась языком.

— Как дела, спрашиваю? Что там с красными днями календаря?

— М-м-м-м, р-р-р, — по-моему, царевна-Лебедь снова превратилась в мерзкую лягушку.

— Не совсем понял, — проворачиваюсь на заднице, забрасываю ноги и вытягиваюсь на ее кровати. — Приставать можно или ты не в настроении?

— М-м-м, — Антония потеряла нежный чудо-голос?

— Трудно ответить? — поворачиваю к Нии только свое лицо.

«Ох, твою мать!» — зажмуриваюсь и тут же прижимаю плечи к своим ушам, потому как получаю серию жалящих ударов почти свинцовыми кулачками по всему мягкому и восприимчивому к боли, по всему тому, чем с самого рождения обладаю.

— Козел! — шипит и шлепает меня уже раскрытыми ладонями по плечам, груди и животу. — Пошел вон! Убирайся из моего дома.

По-видимому, сегодняшний подкат не удался! Зайдем с другой, наверное, стороны. Перехватываю суетящиеся передо мной тонкие и голые ручонки, свожу их вместе и дергаю бешеную на себя, затем резко переворачиваю нас и накрываю собой мелкую змею, плюющуюся ядом.

— Все! Проехали, порядочная ты моя, — давлю ее и сильно встряхиваю, словно так прошу успокоить сумасшедшую энергию, которую она испускает. — Прости-прости, дурная шутка, я слишком перегнул. Ния!

Она обмякает и останавливает сопротивление, затем отворачивается от меня и говорит куда-то в сторону:

— Я не буду с тобой встречаться, Велихов.

— Почему? — кручу башкой, пытаясь поймать ее глаза и установить контакт, который только что необдуманно утратил.

— Не буду.

— Почему? — осмеливаюсь губами тронуть ее щеку. — Посмотри на меня, пожалуйста, — ласковое и вежливое слово шепотом добавляю.