— Ничего не обещаешь? — глубоко вздыхает.

В точку! Работает интуиция у Гриши Велихова. Самое время добавить:

«До сих пор!».

— Тогда давай, наверное, поступим так…

По-моему, теперь подъехали пресловутые Велиховские пытки? Каленное железо, иголки под ногти, ледяная вода, одиночка, голод, вероятно, стояние и бодрствование и днем, и ночью, пока я окончательно не сбренжу, не сойду с ума или не стану покладистым, как будто слабовольным и мягкотелым, то есть тем, из которого он сможет вить веревки и не расстраивать престарелого дружочка по конторе, вылизывать задницу травмированному Егору, но трахать собственного сына в любой день недели, независимо от установленного внутреннего распорядка.

«Ни черта не выйдет, папа!» — дергаю губами и формирую из недавно расслабленных ладоней большие и увесистые кулаки. Дрожу, трясусь и изнываю от неутолимой жажды, словно на олимпийский старт спортивной беговой дорожки вышел, с одним желанием:

«Только двигаться вперед, и только побеждать! Я, сука, не позволю себя трахать… Никому!».

— Добрый вечер, мои родные люди, — Сашка вваливается как нельзя кстати. Отвел младший братец от греха. — У вас производственное? Мне выйти? Петенька, мое почтение. Па?

Способен ли я был ударить собственного отца? Вряд ли! О таком, откровенно говоря, даже и не помышлял. Зато хотел словами отлупить, чтобы перестал меня учить, давать советы или выкатывать возможные решения там, где я абсолютно в этом не нуждаюсь.

— А он тут что забыл? — киваю на Халву, подкатывающего к нашему «огоньку».

— Он здесь работает, Петр, — отец мне отвечает.

Об этом я и без этого напоминания знал. Мой вопрос был вовсе не о том? У нас, у Велиховых, по всей видимости, отныне планерка будет проходить исключительно по субботам и независимо от положения недели и успехов-неуспехов в делах, находящихся в производстве.

— Ты ведь понял, о чем я спросил, — настаиваю на своем и еще раз уточняю. — Что ему надо?

— У нас общее дело, любезный. Пока ты балду гоняешь и портишь людям жизнь…

— Бла-бла-бла… И что? — тороплю события, потому что на другое свидание уже опаздываю. Да вашу ж… Мне срочно надо! Мне даже некогда!

— У нас дела, старичок, — Сашка укладывает на мое плечо свою ладонь и пару раз через пиджак сжимает. — Напряжен, словно наэлектризован. Есть деловое предложение…

— Саш, — старший Велихов обращается к младшему сынку, — оставь нас, пожалуйста, на несколько минут. Я подойду, когда…

— Когда со мной закончит, сладкий! — обхватываю за пояс братца. — Поправился, дружище! Много жрешь, а двигаешься мало? Или это стресс, который ты ночами заедаешь? М?

— Пошел на хер, нервотрепщик. У меня здоровый аппетит, к тому же я еще расту. За собой следи, Петруччио. Отец!

Иди ты! Младшенький растет? Скорее, сытно и бесплатно кормится у теток, с которыми оттачивает мастерство сексуального козла. Халва не сильно-то разборчив в связях, мне бы намекнуть старичку, что девочек, с которыми он бывает тесным и довольно близким образом, следует обязательно проверить, например, на… Гонорею и другую лабуду? Я так злорадствую, бешусь или тихо радуюсь? У меня ведь хорошие анализы и определенный, стабильный и очень динамичный успех. Скоро-скоро-скоро… Я этот город на уши поставлю, а затрахаю ее!

Похоже, на своем лице я красочно изобразил все, что намерен сделать с попавшейся мне в лапы стервой, предполагая, видимо, Смирнову, в качестве первого объекта, предоставив ей снять пробу с моего конца, как только получу медицинское добро и гарантирующие половую безопасность рекомендации о том, как укрыть своего «мальчишку» на случай несанкционированного проникновения в важную для мужика систему злокозненных, прямо-таки адских, интервентов, устойчивых к пенициллину и тому подобной хрени.

Замечаю, как недовольно искривляет губы папа, когда мы пикируемся с младшим, изображая острословие. Гриша, слава Богу, отступает от окна и направляется к себе на место, за свой рабочий стол.

— Вы поговорите пока, а я подремлю, — сняв пиджак, отец плюхается в кожаное высокое, поскрипывающее от его зада, кресло и делает первый полукруг, описывая шарнирами дугу.

Ну, знаете ли! Это меня вообще не устраивает. Сегодня мой законный выходной в юридической конторе, но полноценный рабочий на месте шоколадной подработки. К тому же именно сегодня я пересматриваю контракты со Шнурком. А вот и маленький, но интересный и с далеко идущими последствиями, момент:

«А мой папа, вообще, в курсе, что я намерен предложить Сашке и дядьке? За новостями Гриша следит или только раздает зуботычины сынкам?».

То, что я хочу скормить Морозовым непосредственно касается его, как одного из соучредителей французского заведения с великолепной репутацией и таким же непередаваемым по вкусовым качествам меню.

— Я думал, что мы уже закончили, — оглядываюсь на исчезающую из поля видимости спину брата. — У меня дела…

— Мне нравится Тосик, Петр. Нравится…

Как женщина, что ли? Вскидываюсь и широко шагаю через весь королевский кабинет, чтобы упереться бедрами в край его стола.

— И что? — с вызовом произношу.

— Нравится. Ты понял? — Гриша раскидывается всем телом в кресле, сгибает руки и раскладывает их на подлокотниках, сцепив пальцы на своем впалом от физических упражнений пузе.

— Мама в курсе?

— Не передергивай, — не поведя глазом, быстро отвечает.

— Ты несколько раз повторил, что Тузик тебе нравится. Из чего я сделал вывод, что ты влюбился в младшую дочуру Сергея Смирнова. Я переживаю за душевный покой мамы. Все-таки…

— Она, как дочь, Петр. Дочь, которой у меня никогда не было.

— Сочувствую! Но свои претензии к производителю и сборщику человеческой продукции изложи в письменной, разборчивой форме. Только учти…

— Не обижай Тосика. Иначе…

«Тосика»? Да он романтик, черт бы его подрал. Раздает угрозы, словно аванс за мои услуги старательно выплачивает? Выкрикивает предупреждения? Отец стреляет выше головы? Только бы не промахнулся. Я ведь жить хочу, а папа может дернуть карабин или на курок нажать в один момент, когда я неожиданно моргну и не успею шею с линии огня убрать!

— Удочери ее. Полагаю, что Смирнов тебе приплатит щедро. Насчет Жени не уверен.

— Ревнуешь? Красиво и очень мило! И так по-детски, — отец подмигивает и шустро перебирает ногами, раскручивая то, на чем он сидит. — Ты ее ревнуешь, Петька! Скучаешь, пасешь, постоянно ищешь. Только Тосика! Совсем не дышится без нее? А что со сном? Полагаю, та же петрушка. Ты плохо выглядишь…

Какое точное наблюдение! Спасибо, папа, ты так умопомрачительно галантен!

— Тяжело жить без девочки, которую чуть замуж не выдали, да еще и не за тебя? Зачем я, бл, спросил? Все ведь очевидно. Это заметили все! Все, кто присутствовал на той сраной свадьбе. И первый, кто осознал, что ты по уши увяз в Антонии, был Мантуров Егор. Хотел еще кое-что спросить. Это можно?

— Да уж…

Я заметил, как Егорыч полосовал меня цепким взглядом, как прислушивался к той лапше, которую я навешивал окружающим на раскрытые для на ходу придуманной повести уши, ведая им о том, как Смирнова неудачно подвернула ногу, когда пересаживалась в мою машину, при этом умудрилась разодрать платье и случайно шлепнулась на свою многострадальную и столько же повидавшую жопу в липкую грязь, каковой оказалось с огромным лишком на обочине, возле которой совершенно некстати сдохла ее крошечная машина. Тузик изображал взъерошенного трубочиста, вылезшего с большим, почти что титаническим, трудом из дымохода, расположенного по адресу:

«Березовая роща, один дробь два. Спросите Велихова Петю. Звонить не нужно, вам стоит просто постучать».

«Настучать! Настучать, конечно же» — похоже, я в очередной раз в гребаных определениях ошибся.

Егор именно тогда осознавал и принимал ситуацию такой, какой она на самом деле является; он свыкался со своим поражением, нюхал запах долбаной капитуляции, подписывал унижающий его пакт, когда я, немного заикаясь, раздавал советы и высказывал слезливые пожелания, почти декларировал, как «Отче наш», рецепты на то, что могло бы облегчить страдания похныкивающего щеночка, ведь ее «задняя» нога слегка опухла и поменяла цвет с кремового или светло-шоколадного на немного голубой с оттенком ярко-красного, дергалась и мышечно скулила в тон квохчущей Антонии, когда я укладывал последнюю в кровать.