Это ведь ее вещи, там за дверью, которые я сейчас в квартиру предусмотрительно занес? А стало быть, под этой простыней она полностью раздета? Это сделал Петя?

— Её? — поднимаю руку и протягиваю мешок ухмыляющемуся Петру.

— А где ты это нашел? — как будто в изумлении задает вопрос.

— Не смешно. Она…

Петька оборачивается и смотрит на фигуру, которая сейчас стоит как раз напротив окна. Свет обнимает Нию, а нам предоставляет всеобъемлющий эстетический экстаз от обнаженного и тонкого молодого тела. Красивый силуэт и странная раскачка, в которой женщина курсирует по квартире лихо будоражит мою кровь, заставляет дергаться и испытывать определенный дискомфорт, от которого закорачивает полный нервный импульс и стопорится с урчащим звуком «у-р-р-р» сердце, по сравнению с этой девочкой, стремительно и на глазах дряхлеющего старика.

«Наташка, Наташка, я так люблю тебя» — как клятву повторяю и считаю про себя, сколько раз я плотское словил, рассматривая невесомый светлый и запретный образ, укрытой тонким покрывалом малышки, с отцом которой я сто лет знаком и впредь не хотел бы потерять эту дружбу.

Да что со мной? Я ее хочу? Или…

Она слишком похожа на женщину, с которой я тридцать лет бок о бок и душа в душу прожил. То есть… Твою мать! Только этого мне не хватало. Я от почти потенциальной дочери торчу? Старческий маразм и очередной приход?

— Одень ее, — быстро опустив взгляд, шиплю.

— Я ее не раздевал. К тому же не было такого уговора, да и я не в настроении. Она достала, па…

— Какая, бл, разница. Мне… — задираю голову и смотрю на великолепную красоту. — Она, как дочь. Ты что… Вы… Велихов, твою мать! — сжав руки в кулаки, грозным шепотом рычу. — Убери это.

— Это новое пари, отец. Смирнова решила доказать себе или мне — мы не решили, если честно, что сможет обольстить, соблазнить и даже изнасиловать меня. Только я на это не куплюсь. Что в ней особенного? Сиськи, жопа…

— Заткнись!

Она красивая молодая женщина. Умная… Предприимчивая… Очень хваткая и целеустремленная… Веселая… Скорее озорная, чем умалишенная, какой её эта недоросль, стоящая сейчас передо мной, утиравшая по старым временам кровавую соплю, которой Тосик его вознаграждала за что-нибудь, к чему мой сын прикладывал свой любопытный нос, от всей широты своей души считала.

— Пройдем на кухню. Ей не до нас. Она, похоже, добралась до моей музыки. Наушники напялила и ушла в свой мир искусств, — вцепившись в мой локоть, Петька тянет в противоположную сторону от вращающейся Смирновой.

— Ты дело слил! — сиплю через зубы и неохотно с ним иду.

— Не сливал. Кофе хочешь? Есть остатки ужина.