— Я не одна, девчонки, — улыбаясь, предусмотрительно сообщает. Клюет всей верхней половиной тела, словно трогает машину. — Перестань, — убрав голову, к кому-то находящемуся рядом с ней обращается и делает замечание. — Не толкайся.

— Пап? — вытягиваясь, смотрю на комическую картину, которую играет наша мама.

— А? — за дверью откликается мужской голос и вместе с этим опять просовывается мама.

Ну, что с ними делать? Наши беспокойные очень взрослые «дети»! Боже-Боже, да где же их «отец», которого сейчас нам очень не хватает?

— Входите уже, — размахиваю рукой, зазывая их…

Когда мы собирались так в последний раз? Наверное, в средней или старшей школе. Моя кровать рассчитана на одного взрослого человека. Правда, Велихов эмпирически доказал, что двум взрослым на этом месте тоже ничего, удобно и нормально. Но нас как будто четверо: я, Юля, мама и отец.

— Как дела? — спрашивает папа у моей макушки, обняв меня за плечи и уложив к себе на грудь.

— Па-а-а, — ворчу, пытаясь оторвать толкушку, но он не отпускает.

— Тихо! Мама с Юлькой прикорнули, и ты не суетись.

— У вас что, своих комнат нет? — вцепившись в его рубашку, подтягиваюсь и носом утыкаюсь в теплую мужскую шею. — Я за коллективный постой денежку возьму.

Сейчас товарно-денежные отношения слишком актуальны и очень своевременны. Ведь я осталась без средств к существованию. До разъяснения всех недоразумений, разумеется. Когда-то же этому несчастью придет логический конец. А я с ужасом представляю, как заново начну выстраивать клиентскую базу, раскидываться бешеными в процентном смысле скидками, работая себе в убыток, предполагая в маячащей перспективе, удачное стечение обстоятельств и благоволение покупателей к «Шоколаднице» после того, через что мой магазин пройдет за время проведения следствия. Я до сих пор не могу поверить, что «мы» тому нехорошая причина. Убеждена, что не нарушала технологию, использовала только свежие и качественные компоненты при приготовлении, следила за личной гигиеной и санитарным положением в целом. Стыдно признаться, но я проштудировала электронные страницы, вбив в поле поиска неудобные формулировки. Ответ был всегда один и тот же:

«Как правило, нет! За исключением почти смертельных случаев нехороших заболеваний».

Но по цветущему виду Велихова нельзя сказать, что он умирает, находясь на последней или предпоследней стадии того, что в таком случае передается по воздуху или через общую посуду. Чем он был болен? Чем? Но сейчас ведь здоров? Или опять, сволочь, врет?

— Как дела, циклоп?

— Устала повторять: «Нор-маль-но!». Что в том пакете? — кивком указываю на то, что он принес и поставил на прикроватную тумбочку с нашей стороны.

— Простая просьба и мое любезное одолжение, — говорит отец. — Тебе гостинец и…

— От Велихова? — дергаюсь, еще раз предпринимая попытку освободиться из его захвата.

— Угу, — елозит подбородком по моей голове.

— Мне это не нужно, — завожусь, суечусь, выкручиваюсь. По-прежнему все тщетно и без толку. — Тем более от него! Убери!

— Так вкусно пахнет, — тяжело вздыхает и еще сильнее прижимает к себе, второй рукой притягивая к себе.

— Дарю! — шиплю.

— У, какая ты!

— Это взятка? Задабривание? Или…

— Простой жест и его мужское внимание. Он чувствует, что виноват. Пойди на встречу и угостись. А я скажу ему «спасибо» от тебя. А?

Ну да, ну да! Ему, конечно же, виднее.

— Я в этом не нуждаюсь. Буратино, видимо, человеческую речь совсем не расчехляет. Идиот!

— Ния, Ния, Ния… — он мгновенно замолкает и следит за тем, как позади меня ерзает Юла, толкая меня задом.

— Вот же, — копошусь в ответ. — Блин, Юля! Откуда такая жо…

— Цыц, циклоп!

— А чего она? — перебираю ногами, бегу по воздуху и пинаю папу.

— Да что ж такое-то! — отец практически стреноживает меня и подминает, размазывая мое тело на себе. — Я ему уже сочувствую.

Что-что?

— Кому ему?

— Да Велихову.

— Не стоит этого делать, — не скрывая пренебрежения, сильно хмыкаю.

— Почему?

— Он этого не достоин.

— Почему?

Похоже, намечается интеллектуальная викторина: его вопрос и мой ответ. Давно мы так не разговаривали с папой. Все на бегу и между делом, а тут и повод подвернулся, и соответствующий почти наполовину отсутствующий коллектив, да и место встречи к этому располагает, только вот я не в настроении обсуждать то, что хотела бы забыть.

— Потому, — приглушенно рявкаю.

— Это не ответ!

— И не собираюсь давать тебе развернутое обоснование. Сказала «нет»!

— Значит, необсуждаемый «нет»?

— Да!

— Тонь, а ты потом не пожалеешь? Плакать не будешь? Репетировать депрессию, например? Биться и терзаться? Рвать на себе волосы? Давай поговорим…

Как ловко он встревает в нашу с Велиховым «игру»!

— Не хочу, — зубами прихватываю его домашнюю рубашку.

— Мне кажется, твое решение и поведение импульсивны и не соответствуют масштабу случившегося. Еще ведь ничего не произошло…

— Нас закрыли, — перебиваю папу.

— Вас закрыли, потому что проводятся проверки, а не в исполнение судебного предписания, — своим учительствующим тоном объясняет. — Вас не лишили лицензии, например.

— Ты научный человек, возможно, музыкант, но уж точно не юрист.

— Спасибо на добром слове, цыпа. Но…

— Мы не будем говорить об этом, — пресекаю все дальнейшие попытки продолжить то, в чем я участвовать не хочу.

Зато, откровенно говоря, у меня есть другая тема для разговора, раз папочке не спится, и он как будто бы настроен на диалог. Диалог? Конечно! Две нежные и мягкие натуры преспокойно дрыхнут на второй половине моей кровати и не вникают в суть того, что происходит на том краю, где меня донимает чересчур внимательный к судьбе Петруччио отец.

— Пап? — наконец-таки решаюсь на прямой вопрос.

— Слушаю, — он так же, как Юла, пропускает через пальцы мои волосы, массирует кожу головы и по-собачьи принюхивается к шевелюре, изучая аромат любимого шампуня.

— Почему ты ушел?

— Ушел? — не понимая, переспрашивает.

Притворяется, играет или я неточно сформулировала свой вопрос?

— Тогда! Помнишь?

— Нет, детка, не будем об этом говорить.

У меня есть небольшие рычаги влияния на папу. Небольшие, но ощутимые и действенные. Я знаю, как можно добиться своего, когда он с чем-то будто бы не соглашается, сползает с неудобной темы, увиливает от ответственности или за надуманной придурью моментально исчезает.

— Сначала ты, а потом я! — тут же предлагаю.

— Что это значит? Шантаж? Ставишь мне условия, блоха?

— Это деловая сделка, — посмеиваясь, отвечаю. — Небольшая плата за услугу, так сказать.

— Тебе не кажется, моя маленькая кнопа, что это бестактные вопросы. Вопросы взрослой дочери к возрастному папе. Я ведь почти в два раза тебя старше, а ты интересуешься личной жизнью своих родителей, словно Данте, который пересматривает цитаты к очередному переизданию «Божественной комедии» с одной банальной целью: вычленить еще один кружок. Ты там подыскиваешь место своему отцу? Я на это не подписываюсь и не согласен с форматом разговора. Так не пойдет. Переиграй, малыш!

— Это естественная разница, — рисую пальцем по его груди. — Пап, пожалуйста?

— М?

— Ты меня боишься? — шепчу, уткнувшись лбом в его плечо.

— Ты меня пугаешь, — я слышу, как он посмеивается. Значит, издевается?

— Господи! Не могу поверить, — еще разок предпринимаю жалкую попытку выбраться и обрести свободу и дыхание полной грудью. — Отпусти, пожалуйста.

— Ты непосредственная, Ния. Прямолинейная и очень жесткая! Ты…

— Мужеподобная, что ли? — отталкиваюсь лицом от него и, как кобра, приподнимаюсь, высовывая нос из плетенной корзины, услышав мелодию, гундосящую из дудочки чумазого заклинателя на восточном рынке.

— Наоборот. Ты слишком женственна, циклоп.

— Когда философствуешь, я ничегошеньки не понимаю. Поменьше слов — побольше дела.