— Понимаю, но мой жених…

— И я вас прекрасно понимаю, но постарайтесь сейчас сконцентрироваться на своём здоровье в первую очередь.

— Алексей Арсеньевич, вы можете узнать как он? Какие прогнозы, мне ничего толком не говорят, а я буквально с ума схожу от беспокойства! — смотрю на него умоляющим взглядом. — Пожалуйста… Пусть даже жестокая правда, но мне необходимо знать.

Он тяжко вздыхает и качает головой.

— Ну, что мне делать с вами Белова? Какая вы неугомонная. Вы же опять пойдёте туда, я правильно понимаю?

— Да, — отвечаю чётко, как солдат Джейн, и для убеждения киваю головой.

— Так, давайте договоримся. Одной к своему жениху не ходить. Пусть родственники или ваши друзья берут инвалидную коляску, они стоят в холле на выходе и возят вас. Я не шучу, чтобы не видел, как вы тут носитесь! Не забывайте, что помимо перелома, у вас сотрясение мозга и другие травмы, в том числе внутренних органов. Не стоит пока перенапрягать организм. Напомните, как вашего жениха зовут?

— Миронов Глеб Григорьевич, — с надеждой в глазах отчётливо называю его имя.

— Хорошо, поговорю с коллегами, узнаю о состоянии пациента более подробно.

— Спасибо вам! — выпаливаю и бросаюсь с объятиями. — Огромное вам спасибо!

— Ну всё, всё Белова, успокаивайтесь, берегите себя, сосредоточьтесь на своём восстановлении или вы не хотите быстрее выписаться отсюда?

— Хочу, конечно.

— Вот и договорились.

О состоянии Глеба, Алексей Арсеньевич так и не сообщил или забыл спросить, или не хотел меня расстроить. А на следующий день у него был выходной.

После обеда приехали Авелина и Мария Дмитриевна. Я, само собой, умолчала, что врач запретил мне много ходить. Схватила костыли, и мы вместе направились к Глебу. Уже на подходе поняли, что происходит что-то плохое, ускорили шаг, и тут меня словно в упор расстреливает фразой:

— У пациента остановка сердца! Срочно Веру сюда! — кричит медсестра в телефон, пробегая мимо нас.

Мы останавливаемся и в полной растерянности смотрим друг на друга, а затем я просто срываюсь, и, побросав костыли, подбегаю к медсестре, на бейджике которой, красуется имя "Надежда", хватаю её за руку и ору:

— Имя? Имя пациента? У кого остановилось? Сердце! Сердце, у кого остановилось?

Она ошарашенно смотрит на меня, отдёргивает руку, но я тут же снова хватаюсь.

— Он мой… он мой жених. Скажите, кто там? Миронов? Это Миронов Глеб Григорьевич?

Она пару секунд смотрит на меня, словно раздумывая, как ей поступить, что сказать.

— Да, — коротко, холодно, безэмоционально разносится по светло-серому медицинскому коридору голос этой женщины. — Верочка, быстрее, бегом к Миронову в палату! — отрываясь от меня, медсестра встречает другую медработницу, и они быстро скрываются за толстыми дверями реанимации.

Я медленно поворачиваюсь и смотрю на посеревших от услышанного Авелину и её мать. Они стоят и смотрят на меня стеклянными глазами, словно сквозь пустоту.

Медленно подхожу к дверям в отделение интенсивной терапии, касаюсь их рукой, прижимаюсь лицом к холодному стеклу и шепчу:

— Миленький мой, только живи. Ты же такой сильный, ты воин. Миронов, как ты тогда сказал? “Если ты сейчас в аду, то затащи меня к себе на дно”. Так вот, пора нам вместе выбираться из подземелья на свет. Я жду тебя…

— Златовласик! — вскрикнул Сашка, неожиданно появившись в холле.

Взъерошенный, с перекошенным воротом рубашки, закатанными рукавами до локтей и огромными от шока глазами. Таким, предстал перед нами Белов старший.

Он мгновенно всё понял по нашим глазам и сразу бросился к нам. Сначала обнял Аву и поцеловал её коротко в губы, что-то прошептал на ухо, кивнул Марии Дмитриевне и сказал пару слов ей, а затем ринулся ко мне. Неуверенно посмотрел, будто боясь, что я сейчас рассыплюсь в труху, а затем заключил в крепкие объятия и, покачиваясь из стороны в сторону, гладил меня по голове, по спине, пока я выливала на его грудь новую партию слёз.

— Давай же Миронов, борись! — тихо рычит Сашка сквозь стиснутые зубы. — Живи, сучонок! А если ты гадёныш, такой, решил покинуть этот мир, то я спущусь к тебе, вытащу и придушу за то, что посмел оставить любящую тебя девчонку одну. Ну уж нет, не в этот раз Миронов, ты как минимум обязан до сотки прожить! Выкарабкивайся малой!

Отстраняюсь и смотрю на Белова, как на что-то чужеродное, как на ошибку в системе, сбой в матрице. Я просто не верю, что эти слова говорит он.

— Саша… — горло до боли спирает, и всё, что я могу выдавить, это одну короткую фразу. — Спасибо тебе, — провожу дрожащей ледяной рукой по его плечу и вновь прижимаюсь к двери реанимации с пустым взглядом, с разорванным сердцем и выбитой из тела душой.

Яна

Ожидание. Тик-так, тик-так, тик-так…

Это длилось всего несколько минут, но для нас они казались бесконечной вечностью.

Наконец, дверь открылась и вышла та самая медсестра с символичным именем Надежда. Та, что умеет на раз “убивать словами”, за ней следом другая, по имени Вера и мы смотрим на неё, пытаясь прочитать хоть какие-то сигналы, которые заставят нас поверить в чудо, но и она словно закрытая книга. И только потом вышел уставший врач и вытерев пот со лба, он посмотрел на нас, слегка улыбнулся одним уголком губ и сказал, самое главное слово — “стабилизировали”, а дальше перешёл на более официальный, медицинский сленг, но я уже ничего не слышала. За грудной клеткой что-то со скрипом сдвинулось, и в моторчике медленно начали вращаться цилиндры. Запускается. Стучит. Перегоняет кровь. Ледяные пальцы ощущают, как медленно приливает тёплая жидкость. Мутная голова начинает минимально соображать.

“Стабилизировали”.

Поднимаю взгляд вверх к люминесцентным лампам и мысленно, впервые обращаюсь к Богу, благодарю его за жизнь, за второй шанс, за новое рождение.

Господи, спасибо за самого дорогого для меня человека.

Позже, в палате у меня происходит самая натуральная и вместе с тем, тихая истерика. Так, меня не рвало, даже когда Алексей брал меня силой, бил и даже когда пять лет назад Глеб сказал, что не любит меня, когда он ушёл, когда я осталась одна со своими, как тогда казалось, ненужными чувствами.

Мне было легче. Я могла дышать. Могла двигаться. Могла как-то существовать в этом мире.

— Я ведь почти тебя потеряла… по-настоящему… — скулю в подушку и до утра проливаю тропические дожди из слёз от душевной боли и одновременно от счастья.

Не знаю как, но Белов договорился, и уже на следующий день меня впустили к Глебу. И вот я в медицинской шапочке, белом халате и шуршащих бахилах топчусь в уголке, не решаясь подойти, потревожить, нарушить какой-то его баланс, на котором Глеб сейчас держится. Несколько осторожных, буквально на цыпочках, шагов и я совсем рядом. Тянусь и практически невесомо касаюсь его прохладной руки, перевожу взгляд дальше и вижу, что вторая рука закована в странную металлическую конструкцию. Бедненький мой, весь в жутких гематомах, мелких ссадинах, швах, бинтах, сквозь которые проглядывается подсохшая кровь. Мне так хочется разрыдаться, броситься ему на шею и целовать, целовать без остановки, пока мои дрожащие губы полностью не сотрутся, но я запрещаю себе этого делать. Глажу волосы, которые торчат ёжиком из-под бинтов, и смотрю на Глеба самым влюблённым взглядом.

— Отдыхай родной и набирайся сил. Я тебя безумно люблю, — склоняюсь к его здоровой руке и покрываю поцелуем каждый палец, прижимаюсь лбом, замираю, ловлю едва ощутимый пульс, выдыхаю и ухожу, кое-как сдерживая нахлынувшие эмоции.

Наконец-то мы встретились.

Вернувшись в свою палату, я обнаружила Шмелёва и того самого следователя. А далее мне потребовалась опора, потому что удержаться на ногах от свалившейся на меня жестокой правды, я просто не могла.

Момент с нашей аварией попал на видеорегистратор позади идущей машины. Также благодаря неравнодушным свидетелям, скорая была вызвана и приехала в кратчайшие сроки, но сложность в оперативном оказании помощи заключалась в том, что автомобиль был слишком искорёжен и достать нас удалось только спустя время, при помощи спецоборудования, которым разрезали металл. Время убегало. Глеб потерял много крови, кроме того, его травмы были во много раз серьёзнее моих, по сути, основной удар пришёлся на него. А я тут же вспомнила, когда Porsche уже летел в кювет и управление было окончательно потеряно, как Глеб до последнего вжимал моё тело в сиденье.