— Дам себе ещё пару дней на размышления, а ей на то, чтобы успокоиться.

— Ну смотри, родной, я своё мнение сказал.

Ещё как сказал. С самого утра только это и крутилось в голове. А позже на работе у Яны кровь из носа пошла и меня в конец выбило из колеи. В итоге решил, что увезу её, чтобы развеялась и сам выдохну.

Заехал в магазин, купил новую звонилку, потому что от её телефона срочно надо избавляться. Я уверен, Белов Александр давно постарался и поставил туда “маячок”. Сидит, спокойненько слушает, смотрит, читает и вообще в курсе всей движухи вокруг Яны. Это мы уже проходили в прошлом. А л. ди, как мы знаем — не меняются. За исключением редких случаев. Да, это я о себе, мудаке говорю.

От телефона избавился, выбросил в речку и ожидаемо огрёб, каюсь мой косяк, можно было по-другому. Экологично опять же, но видимо хреновый из меня эколог. В тот момент я был на таких каруселях эмоций, что мозг тихонько закрыл дверку и позволил править балом моим шальным демонятам. А всё почему? Потому что Белова какого-то хрена уселась в машину к добрячку Широкову, который давно слюни на неё пускает. Уж я то это заметил, в отличие от неё.

К чёрту всё!

Важно лишь то, что сейчас я сжимаю руку своей своенравной девчонки и веду её на берег реки, чтобы проводить вместе закат. А потом ночь. И утро. И весь следующий день.

Моя она. Вся. Без остатка.

Сжимаю крепче ладонь, и Яна притормаживает, смотрит с хмурым видом. А я выдаю ей улыбку.

— Люблю тебя, русалка моя!

— Русалка? Почему именно русалка? — удивлённо склоняет голову набок.

— Потому что каждый раз ты затягиваешь меня в самые глубины и я тону в этом медовом океане. Но мне так хорошо, так сладко.

— Оу, тебе бы книги писать. Неожиданно слышать из твоего рта такие словесные канделябры.

— Это всё ты. Пагубно влияешь на меня.

— П-ф-ф, — фыркает и смешно морщится.

— Признайся, что и ты меня любишь.

— Не-а, не дождёшься. Любовь прошла, завяли помидоры, одна сухая ботва осталась, Глебушка.

— Любишь!

— Ненавижу!

— Любишь!

— Иди ты!

— Любишь! — уже ухахатываюсь и продолжаю её сердить.

— Хуюбишь!

— Воу! Белова!

— Что?

Набираю полную грудь воздуха и вместе с выдохом, кричу на всю округу:

— Люблю тебя Белова моя!

Янка пугливо вжимает голову и быстро оглядывается по сторонам, а затем толкает меня в грудь и злобно шипит:

— Ты с ума сошёл? Не кричи так, там же ещё домики есть. А вдруг люди услышат!

— Ага, а ещё белки, волки и медведи!

— Дурак! — косится на меня, а затем выдаёт маленькую улыбочку.

И знаете что? От этой улыбки сейчас я стал самым счастливым человеком на земле. Подхватываю на руки и кружу её. Останавливаюсь. Ставлю на ноги. Впиваюсь ей в губы. Пью её. Жадно, нагло и пошло поглощаю. Хаотично шарю руками по нереально шелковистой коже ее тела. Рву вверх подол юбки, задираю рубашку. Прижимаю к себе.

— А-ах, Глеб… — со стоном скулит.

— Угу, Яночка, вот так ты сносишь мне крышу, — показываю взглядом вниз, намекая на стояк, который скоро сквозь штаны прорвётся. — Может, ну его, этот закат?

— Н-нет, — пыхтит она.

Хочет же сама, вижу. Но упрямая. Тащу рукой вдоль тела, спускаюсь вниз, веду к внутренней стороне бедра, ныряю под краешек её трусов. Мокрая.

— У кого-то сок любви потёк. А ты мне тут лечишь…

— Миронов! — рявкает и снова заставляет меня засмеяться.

— Видишь у берега качели?

— Да, — и тут, Яна понимает всё правильно, становясь в секунду пунцово-красной.

— Ну что, полетаем?

Яна

Я окончательно поехала кукушкой, иначе как назвать то, что в данный момент Глеб сидит на огромных деревянных качелях, на которых может уместиться человека четыре, не меньше, а сверху сижу я. Да! Бесстыдно, развратно, сама толкаюсь, насаживаясь на его член. И с каждым таким толчком качели приходят в движение и раскачиваются.

— Ян, смотри, смотри, там медведь вышел из леса и в шоке смотрит на нас! — ржёт надо мной.

— Идиот! Ты в курсе, что люди твоего возраста ведут себя более серьёзно? Ты вообще взрослеть не планируешь?

— Я только с тобой такой, и да, если с тобой, то не планирую взрослеть. Будем жить вечно, — бодро отбивает. — А ты прыгай давай, не отвлекайся.

Издевается? Ну ничего, я тоже могу. Посмотрим, кто кого. Медленно приподнимаюсь, а затем опускаюсь на член Миронова до упора, он охает и блаженно откидывает голову назад, повторяю это ещё раз, и ещё, и ещё.

— Ян, пожалуйста… завязывай мучать, — хрипит он.

Вновь опускаюсь до упора и теперь, просто трусь, по-кошачьи извиваюсь, прикусываю его за шею, веду языком вверх и втягиваю мочку уха. Слышу, как он тяжело дышит, так же как и я. В унисон. Понимаю, что ещё немного и сама взорвусь, чтобы разлететься на миллионы частичек оргазма. Миронов впивается руками по бокам от моих бёдер, сжимает до боли, но сейчас это добавляет только остринки в коктейль удовольствия.

А затем замираю, ловлю контакт глазами. И мы прожигаем друг друга.

— Полетели Миронов!

— До звёзд?

— До самой дальней звёзды, — говорю полушепотом.

И начинаю наращивать скорость, каждый раз ударяясь о Глеба с пошлыми, влажными шлепками.

Один, два, три, четыре… Пых! И взрыв! Улетаем одновременно. Громко, ярко, феерично!

— Белова, ты мой космос!

— А ты мой ад, — выпускаю запыхающимся голосом.

Его взгляд внезапно меняется, и я улавливаю нотки сожаления, боли. Уколола? Задела?

Он сдвигается и, осторожно удерживая меня на руках, спускается. И уверенным шагом идёт к реке. А затем вместе со мной заходит в воду, прохладную, отрезвляющую.

— Если ты сейчас в аду, то затащи меня к себе на дно, — произносит, и мы медленно опускаемся под воду с головой.

Сердце ухает и, кажется, падает безжизненным булыжником на дно реки, а грудную клетку распирает от воздуха и пустоты. Шарю руками, чтобы крепче обнять Миронова, а затем резко открываю глаза, сталкиваясь с его гипнотическим взглядом, который затягивает в свой водоворот, из которого уже не выбраться. Лучи заходящего солнца разрезают прозрачную водную гладь, проникают вглубь. Один персиково-розовый луч попадает прямиком ему на лицо, маленькие пузырьки кислорода танцуют вокруг нас, наши тела притягиваются, соединяясь губами, сливаясь в один организм. У которого сейчас один воздух, одно сердце, одна душа.

Ещё секунды сказочной нереальности и мы мощным толчком вырываемся на поверхность, продолжая целоваться и дальше.

— Понравился закат? — с улыбкой на лице спрашивает Миронов, как только разрываем поцелуй, чтобы хапнуть новую порцию живительного кислорода.

Молча киваю.

Этот закат, однозначно, безумно красивый, но я запомню его совсем по другой причине.

— Яна, сходи в душ, а я пока камин разожгу, — говорит, как только мы переступаем порог домика.

— А ты? Весь мокрый же.

— Хочешь вместе? — играет, паршивец бровями.

— Э-эм, нет, — смущаюсь и моментально скрываюсь в душевой. Но не проходит и минуты, как следом заходит Глеб и начинает стаскивать с себя мокрую, прилипшую к телу одежду. А я не могу оторвать от него взгляд, ведь его член вновь в полной боевой готовности.

— Это ещё что? — тыкаю в его направлении пальцем.

— Хах, а ты догадайся!

— Н-но ты же… мы же… только что… всё, — как дурочка начинаю крякать обрывками фраз.

— Ну, так бывает, дорогая моя, что поделать, — пожимает плечами, а я зачем-то закрываю руками все причинные места.

— Эй, чего ты пялишься?

— Серьёзно? — взмывает вверх брови. — Я с тебя не могу, Ян, чего я там уже не видел. Давай Венера, открывай уже свои прелести.

— Какой же ты гад!

Думаю, не стоит говорить о том, что в душе мы всё-таки занялись любовью, а потом у камина, лёжа на полу, а потом и в спальне. И только после этого, Миронов позволил мне уснуть и сам, кажется, вырубился в секунду.