Мое сердце трепыхалось от собственной речи — настолько мощной она была, раз поразила меня самого. Я радовался, что выбрал правильную нить и потянул за нее: разумеется, она не ненавидела свое дитя, поскольку математически это наполовину ее кровь. Более того, она любила его, подобно всякой будущей матери, ведь вместо медицинской операции решилась умереть вместе с ним. Лишь услышав от меня мысли, какие она боялась признать, она их приняла. Глаза впились в меня с небывалой пристальностью, в них блестели слезы. Ее тело дрожало, наполняясь желанием жить, и моему счастью не было конца, ведь худшее, как я думал, теперь позади. Я протянул ладонь, как и она минутами ранее, но с обратным значением: предложение жизни, — а когда мы сблизились на достаточное расстояние, робкая тонкая рука потянулась навстречу моей. Между нашими пальцами оставался крохотный зазор. Никто из нас не смотрел вниз, на трещины моста. Все случилось с такой скоростью, что я не успел ничего предпринять…
Крупный кусок камня откололся под ее весом. Она инстинктивно ухватилась за меня, как за ближайшую опору, и потянула вниз — благо я сумел вцепиться в нижнюю балку перил. Мы повисли на чудовищной высоте в сорок метров. Мое тело буквально разрывалось, и даже дышать было нелегко. В таком положении я не мог подтянуть ни ее, ни себя. О как же я стонал от боли: с одной стороны, край моста впивался в руку, которая дрожала и стремительно немела, с другой, вес этой женщины множился силой притяжения. В подобной почти безвыходной ситуации, когда моим силам оставалось не более минуты, я вдруг подумал: может, сама судьба велит нам сделать это и стоит просто разжать ладонь… Я посмотрел вниз, на эту женщину — сколько же страха было в ее глазах, умолявших меня о спасении, сколько силы в женской хватке!.. И отбросив дьявольскую идею, я потратил все силы и остаток воздуха, чтобы крикнуть так громко, насколько может человек.
Волшебным образом, точно мы были частью пьесы, над нами появился мужчина, а мигом позже напротив замер автомобиль. Именно в тот момент, когда мы нуждались в помощи больше всего! Вначале три крепкие мужские руки приподняли меня, пока я не оперся коленом о тот же сыпучий край моста, и уже вместе мы направили силы на эту женщину. Как только ее переправили через ограду, я выдохнул и сам перелез на безопасную сторону. Меня охватило потрясение — я с трудом помню и лица этих славных людей, и то, что было до того, как те ушли. Кажется, я протянул дрожащей рукой купюры в качестве благодарности, но, как выяснилось, портмоне ничуть не опустело. Один из них встряхнул меня за плечи и предложил вызвать помощь. Возможность попасть в психиатрическую больницу страшила меня, и я, должно быть, убедил их, что мы лишь хотели сделать красивые фотографии… Наконец нас оставили одних, прижавшихся спинами к холодным перилам и тяжело дышавших. Мы жадно поглощали литры воздуха, словно он мог кончиться в любой момент. Действительно не было ничего прекраснее на свете, чем дышать рядом с этой женщиной, зная, что она тоже дышит. И все же какая ирония: два человека, которые задумали убить себя, безмерно радовались спасению.
Если на меня это подействовало в какой-то степени ободрительно, бедняжка слишком многое уж перенесла в последнее время. Она прижалась ко мне, спрятав лицо в складках куртки, крепко стиснула плечо и зарыдала, нисколько не сдерживаясь: стонала, кричала, тряслась всем телом. Мне оставалось лишь дать ей выплеснуть накопленные страдания в слезах.
— Спасибо, — прошептала женщина, когда чувства стихли, и вмиг отстранилась, поднялась. Она направилась по мосту, прихрамывая на босую ногу, но, кроме того, так устойчиво и гордо, точно не было той минутной слабости.
С каждым шагом ступня пачкалась об асфальт. Между тем после наших объятий сильнее ощущалась прохлада осеннего вечера. Я отчего-то всмотрелся в ее силуэт и крикнул, когда она уже отошла на пару десятков шагов:
— Вы куда?
— Домой. Мне… нужно все обдумать. А еще горячий душ и чистая постель.
— Но вы же в одной туфле.
— Ты прав.
Странно это говорить, но я предугадал следующее безумное действие: она сняла вторую туфлю и бросила ее, подобно снаряду, вдаль реки. Это было так эксцентрично, что под стать этой женщине — да и в какой-то мере единственно разумно, ведь без пары обувь в любом случае непригодна. Однако никто и представить не мог, что после этого она примется за платье! Начнет не просто снимать его, а рвать на себе, словно высвобождаясь из бледного паучьего кокона. Я удивленно вскочил и поспешил к ней.
— Постойте, что вы…
— Ненавижу это уродское платье! — кричала она, разрывая шов сбоку. — И эти проклятые туфли! Это все было… в тот вечер.
— Нельзя же…
— Что, быть голой? И что с того? Чего мне теперь бояться? Самое худшее уже случилось, а я больше ни секунды не хочу оставаться в этом!
Пока я оттачивал какую-то мысль и силился оформить ее в слова, она обнажила часть бюстгальтера, и мне пришлось по-солдатски вмиг развернуться. Вдруг резкий треск — и стало поздно для убеждений: платье с тихим шорохом спало на асфальт. Не было иного выхода, кроме как предложить свою куртку.
— Я имел в виду не только наготу, но и холод! Молю вас, примите это и решите обе неприятности разом, — говорил я, приближаясь к ней спиной.
Она затихла в нерешительности; на миг я засомневался, здесь ли она или, быть может, уже удалилась, но продолжал держать куртку на вытянутой руке. Нежные пальцы ненароком коснулись моих и медленно приняли одежду.
— Ну и вкусы у тебя… Я похожа на серую мышь, которая прогрызла дыру в мешке, съела все зерно и застряла в нем!
Впервые за время нашего знакомства я услышал ее смех, тогда еще краткий, но мощный, исходящий из глубины повеселевшей души. Меня тоже позабавило крайне точное сравнение: куртка была несколько велика даже мне, а на ней, ввиду разницы в росте и размере, смотрелась, как древнегреческий хитон, почти достигая коленей. Главное, что вещь справлялась со своим предназначением. Собрав лохмотья в кучу, она направилась к перилам и без доли раздумий бросила обрывки ткани на милость течению.
— Вам стоит вызвать такси.
— Как видишь, у меня с собой ни телефона, ни денег… А от тебя (предвижу предложение) я этого не приму — ты и так многое сделал для меня.
— Но я хочу… нет, я настаиваю! Я не позволю вам ходить по улице босиком.
— Что ж, такси все равно не приедет на мост и какое-то время придется идти так. Если у тебя, конечно, нет других идей. Твои туфли точно не подойдут, даже не пред…
Повинуясь игривому, эксцентричному, как и она сама, желанию, я неожиданно для нас обоих взял ее на руки. Признаться, я поступил скверно, не предупредив об этом, отчего она в искреннем страхе побледнела, точно мрамор, и стала отбиваться, требуя поставить ее на место. Не знаю, что за всплеск юности меня охватил, но впервые за день мне стало весело, и теперь уже своим смехом я заразил, а в чем-то и успокоил нас обоих. Я спросил, участвовала ли она в школьных спектаклях, где часто фигурировал подобный романтический жест (оказалось, она любила актерствовать), и предложил вжиться в роли. На краткий миг промелькнула искра сомнения, но тотчас же она преобразилась, нежно приобняла меня за шею и стала кокетливо поднимать и опускать ноги. Так, помолодев на треть возраста, представляя друг друга кавалером и его возлюбленной, мы одолели мост в одно счастливое мгновение.
В ближайшем парке мы разместились на скамье и долгое время обсуждали театр, совсем позабыв о такси. Оказалось, что она, как и я, ценила пьесы сильнее, чем нынешний голливудский сброд — в отличие от Фелиции: та посещала со мной театр без особого восхищения. Актеры, чудеса декораций, костюмов, грима, лирика и возвышенность — казалось, никто еще не понимал меня так полно! И как горько, что эта женщина предпочла сферу бизнеса искусству: мир лишился одной прекрасной актрисы! Лишь спустя час случилась минута тишины, когда рокот сверчков был единственным звуком. Я позвонил в службу заказа такси и быстро пожалел, что сократил наше время до десяти минут. Она опустила голову на спинку скамьи и рассматривала созвездия, проводя пальцем в воздухе, словно чертила их. Обычно я не доверяю кому-либо душевные переживания и подробности личной жизни, но тогда мне захотелось рассказать про сегодняшний день, несколько предыдущих и всю жизнь в целом — все о моей семье, нынешней и родственной.
