Пламя притягивало взгляд, и я неотрывно наблюдал за его трапезой, упоенный полной победой. Вдруг мой глаз вычленил нечто странное внутри медвежьего брюха, давшего широкие пробоины в нескольких местах. Кажется, мне почудился клочок бумаги, хотя с той же вероятностью это могла оказаться бирка производителя. В надежде на материальную ценность я решить повременить с казнью. В тот момент все тело показалось мне медленным, будто костер заколдовал меня, поскольку я убийственно лениво потянулся за лапой игрушки и даже не сразу почувствовал боль от касания огня; однако секундой позже застонал и одернул руку, а вместе с ней игрушку, которая упала на землю и от удара вконец растрепалась.

Помимо механической сердцевины — полагаю, динамик и место для батареек к нему, — внутри покоился конверт из толстой глянцевой бумаги, нисколько не начавший уничтожаться, но пожелтевшей за долгие годы. Любопытство одержало верх, и вместо того чтобы бросить конверт с остатками игрушки в огонь, я принялся раскрывать его дрожащими от боли и волнения пальцами. К моему удивлению, — я уже позабыл абсурдность моего отца! — меня ожидали не чек на приличную хотя бы по тем временам сумму, не наше последнее совместное фото, которое он почему-то забрал, и даже не трехстраничное письмо с извинениями, а лишь скромное послание на крохотном обрывке листа, будто написанное в спехе:

«Дорогой Питер! Я сделал этого Тедди специально для тебя. Очень надеюсь, что он будет охранять твой сон. Храни его рядом с сердцем до конца своей юности, а лучше — до конца юности твоих детей и внуков; если же им игрушка покажется старой, обнови ее по современной моде. Помни, «Тедди'с Хоум» — это счастье».

Каков же мерзавец! Двадцать пять лет от него не было вестей, и единственное, что я получаю — это бахвальство своим подарком и очередную рекламу проклятой компании.

Интересно лишь одно: почему он написал «сделал»? Неужто…

В спехе я забросил конверт и остатки медведя на окончательное съедение огню и рванулся в дом, стуча пятками, полагаю, как и мой сын. Я нашел все новостные газеты за последний и разместился на диване в гостиной с двумя тяжеловесными стопками бумаги по бокам. По обыкновению, замученный извечными упоминаниями, я пропускал все колонки о злосчастных игрушках, однако теперь искал именно их, вчитывался в каждую строчку, словно в них или между ними могли скрываться тайны бытия. Пришлось потратить немало времени, чтобы найти упоминания сотрудников, но то, что мне попалось, надолго лишило меня возможности говорить и двигаться. В одной статье, почти что прошлогодней давности, целая страницы газеты — какова мания величия! — была посвящена новому главе компании.

Неизвестно, сколько времени прошло, пока я неподвижно глядел на фотографию, а мой мозг старался поверить в происходящее. Мне хватило сил медленно, словно в полудреме, убрать газеты, пройти на второй этаж, машинально заглянув к Виктиму, который уже спал в кровати с погашенным светом, принять душ и пожелать спокойной ночи Фелиции. Однако мои мысли были всецело заняты другим, и заснуть мне довелось намного позже обычного.

Меня могло обмануть непомерно старое, обросшее морщинами лицо, сбить с толку серебристые волосы, но не глаза — те самые, которые я любил безмерно, как и каждый ребенок, и ныне с такой же силой ненавидел. Без сомнений, это был мой отец, а подпись под фотографией подтверждала имя: Бенедикт Савва.

27.09.199 X г., 06:10 PM

Парковка позади офиса полиции

Всегда было интересно, что чувствовали великие полководцы после побед. Юлий Цезарь. Что он испытывал после завоевания Галлии? Упоение? Величие? Тревогу по предстоящим войнам? Михаил Кутузов. Он радовался удачному исходу Бородинской битвы или горевал о каждом погибшем солдате? Их лица снились ему в ночных кошмарах? Александр Великий из Македонии. Захватил половину мира в молодом возрасте. Его терзало ощущение неспокойствия, ответственности, словно все хотели разрушить его дело? А ведь для этого нужна была всего лишь искра.

В каком-то смысле я тоже был полководцем. Я понимаю их. Каждого.

Главный вход окружила пресса. Через 2 часа в новостях Роуч Андерсон успокоит город свежим интервью. Писк сигнализации на парковке — отключена. Мы покинули офис полиции через запасный выход, забрались в машину и выдохнули. Алисия погрязла в мыслях не меньше меня, повернула голову к боковому стеклу. Задумчивый взгляд в отражении. Молчит, глубоко дышит. Боится из-за увиденного? Не верит в окончание этого кошмара?

— Зачем нужно было подходить к комнате допроса?

Она вышла из раздумий через 2 секунды. Взгляд направлен в лобовое стекло, на неоновую вывеску магазина вдали по улице. Губы расходятся и сходятся, дрожат, но голос не слышится.

— Хотела… посмотреть на убийцу.

— Это не экспонат в музее, чтобы на него смотреть. Для чего?

— Уж точно не для собственного любопытства. Мне нужно было взглянуть в лицо этому человеку.

— Довольна? — сказал я раздраженно. Картина не для детей, а она еще ребенок, хоть и постоянно отрицает этот факт.

— Очень. Отличная сценка «Добрый и злой полицейский» получилась, пап. Ты был хорош в обеих ролях.

Она опять отвернулась, скрестила руки на груди. Невольно потерла плечи, как от холода. Вечер действительно прохладный, в отличие от теплого, даже жаркого утра.

— Надень кофту.

— Нет, не нужно.

— Ты дрожишь. На улице температура +13С, а ты в футболке. — Я потянулся к задним сидениям за рюкзаком. Поверх него лежала тонкая кофта. — Надевай. И ремень безопасности не забудь пристегнуть.

Алисия унаследовала от меня рост. То немногое; остальные черты от Марины. Макушка почти касалась потолка машины, а руки задевали все вокруг при надевании кофты.

— Ремень-то зачем? Нам проехать десять минут! Кто в здравом уме будет останавливать детектива полиции?

— Можно не спорить, пожалуйста. Ремни в машине придуманы не для красоты.

Я вставил ключ, и мотор загудел. Мы выехали с парковки на одну из главных улиц.

Отдаляться было неспокойно: я, как хищник, не хотел оставлять добычу в чужих лапах. От сохранности этой добычи зависят жизни многих детей.

— Школа. Ты учишься в школе…

— Ага, уже десять лет как, одиннадцатый начался.

Типичный подросток. Сарказм, колкости и невежество, но считает себя взрослым и знающим человеком.

Я не верил в переходный период до недавнего времени. У меня он прошел легко, никто не жаловался на мой характер. Роуч предупреждал, что это случится рано или поздно. У его сына — в 13-14 лет, моя дочь тянула до 16. Теперь в каждом разговоре о детях он улыбается и смеется над моими жалобами и раздражением.

— В школе настолько скучно, что нечего рассказать?

— Как проницательно, мистер Детектив. Ты очень правильно описал учебу.

Общение с дочерью похоже на езду по встречной полосе. На тебя вечно несутся автомобили на полной скорости, и ты не знаешь, чего ждать: велосипед, легковой или грузовик. Колкости разной степени тяжести. Одна из таких — «мистер Детектив», вершина остроумия, как она считает. Называет меня так, когда, по ее мнению, я чего-то не понимаю или не знаю.

— Хорошо. Буду спрашивать я.

— Серьезно хочешь начать? Будут разногласия, как обычно.

— Хоть что-нибудь узнаю о своей немой дочери. Оценки, например.

— Почти все отлично.

— Почти?

— Не цепляйся к словам! Да, кое-что портит радужную картину. Хотя все, кроме литературы, у меня на отлично. Я просто не понимаю этот бред про… как оно… художественные средства. Допустим, у героя есть клетка с черным вороном, но в разборах нужно писать: «черный ворон символизирует смерть, и тем самым автор хотел сказать, что главный герой заточил смерть в клетку, то есть обрел бессмертие». Я, конечно, утрирую, но иногда примерно так и есть. Это же просто птица!

— Литература помогает понимать психологию людей.