Подойдя к Морозову, Савва склонился и что-то зашептал ему на ухо. Я напряг слух, пытаясь разобрать слова, и похолодел. «Весть о сегодняшнем персте в маске доставлена», — явственно прочел я по мертвенно-бледным губам перста.

Вот оно как! Значит, Морозов уже поспешил доложить кому следует. Небось старый интриган на два фронта играет — и академией рулит, и в тайные игры с сильными мира сего играет. Вопрос только — по своей воле или по принуждению? И замешан ли здесь ректор, или только наш двуличный декан бегает с донесениями?

И ведь как все удачно сложилось — назвался чужим именем, обернулся невиданной тварью на глазах у всех. Как есть по дурости собственной подставился!

Тем временем Савва выпрямился, смерил нас мутным взглядом черных провалов глаз и так же бесшумно выскользнул за дверь. Морозов некоторое время задумчиво смотрел ему вслед, поглаживая гармошку из подбородков, а затем тряхнул головой и рявкнул:

— Так, слышали? Построение окончено, служивые! Можете приступать к тренировкам, и не дай вам бог спустя рукава! Любого разгильдяя лично на конюшню спроважу навоз месить. Все, кру-гом и марш отсюда!

Облегченно переведя дух, мы гурьбой повалили к выходу. Однако на душе у меня было неспокойно. Слишком много всего навалилось разом — и грядущая стажировка с этими остолопами, и явление Императора народу, и появление Саввы.

Боюсь, как бы мое триумфальное выступление на потеху толпе не обернулось подписанным себе приговором. Как бы ни пришлось пожалеть о минутной дерзости, когда за дело возьмутся по-настоящему влиятельные господа. Такие, что пощады не ведают.

Мы вышли из кабинета декана и разошлись кто куда, гадая, что же принесет нам грядущая практика. Рядом со мной плелся лишь Гром, о чем-то сосредоточенно размышляя. Внезапно он встрепенулся и спросил:

— Слушай, Ванек, ты ведь завтра поедешь со всеми, кого родичи не заберут? Ну, в смысле, с теми, у кого нет лишних деньжат на персональный экипаж?

Я невесело усмехнулся:

— Ну да, семейные финансы пока не позволяют шиковать. Так что придется трястись в общей повозке, яблоку негде будет упасть.

Гром просиял, хлопнув меня по плечу:

— Так поехали сегодня со мной! Батя будет страсть как рад, что я обзавелся другом из ваших, из благородных. Глядишь, еще и по гостям вечерком смотаемся, повеселимся на славу!

Я прошел несколько шагов вперед, обдумывая неожиданное предложение. Соблазн посмотреть на отца Грома, преуспевающего и богатого купца, был велик. Да и развеяться перед долгой практикой не мешало бы. Опять же, кто знает, вдруг полезные связи заведу или информацию раздобуду.

— А знаешь, поехали! — решительно кивнул я.

Гром расплылся в довольной улыбке и принялся меня хлопать по спине, приговаривая:

— Вот и ладушки, вот и славно! Будет тебе и кров, и стол, и развлечения. Правда, ночевать будем в городе, что к столице ближе. Оттуда уж утречком прямиком на практику рванем. Но вечерком-то можно и погулять всласть!

Мы поднялись в комнату, подхватили собранные вещи и спустились во двор, где принялись дожидаться обещанный экипаж. Гром то и дело вскакивал, вглядываясь вдаль, и приплясывал от нетерпения. Я лишь посмеивался, глядя на его возбуждение.

Наконец из-за поворота показалась карета, и у меня невольно расширились глаза. Я-то думал, родитель Грома по купечеству если и шикует, то в меру. Ан нет, куда там Шереметьевым с их цацками до этакого размаха!

Экипаж был размером с добрый дом и весь лучился позолотой и. А уж наворотов на нем было — не приведи господь. Тут тебе и витражи хрустальные, и бархат с парчой, и резьба диковинная. А по верху змеились какие-то невиданные провода, и временами карета испускала снопы электрических искр. Видать, заморскую новинку приспособили, для форсу и пущего эффекту.

— Это что за диво дивное? — сдавленно просипел я, тыча пальцем в сияющее великолепие.

Гром лишь довольно хохотнул:

— Это, братец, папенькины причуды. Любит на публику произвести впечатление, чтоб все ахнули. Да ты садись, не робей. Внутри еще круче!

Я залез в распахнутую дверцу и застыл, ошарашенно озираясь. Вот это да! Да тут хоромы целые. Одних диванов штук пять, не меньше. А уж всяких финтифлюшек и безделушек — вагон и маленькая тележка. От пестроты аж в глазах рябит.

— Никак, папаша твой Крёза переплюнуть хочет? — хмыкнул я, кивая на немыслимую роскошь.

— Ну, он того… Любит показать всем, что в люди выбился, — хихикнул Гром. — Ты же знаешь, как оно бывает — вчера еще в обносках бегал, а нынче вона как развернулся!

В этот миг дверь со стороны кучера распахнулась и в карету, пыхтя и отдуваясь, ввалилась необъятных размеров туша. Приглядевшись, я опознал в этом чуде отца Грома — купца Вукола Ерофеева собственной персоной.

Это был здоровенный, пышущий жаром мужик с окладистой бородой и хитрющими глазками. На его необъятном пузе красовалась массивная золотая цепь, унизанная крупными камнями. Пальцы были сплошь усыпаны перстнями, а из-под алого шелкового кафтана виднелись пестрые шаровары и сапоги из тонкой кожи. Не человек, а ходячая сокровищница!

— Ну, здорово, отпрыск! Никак, дружка своего прихватил? — пробасил Вукол, обводя нас масляным взглядом. — И то верно, в дороге веселее. А ты, стало быть, будешь Ванька Ведминов? Наслышан, наслышан. Гром все уши прожужжал, какой ты у него приятель знатный.

Я вежливо склонил голову, стараясь не пялиться на это чудо в перьях.

— Он самый, Вукол Пантелеевич. Премного благодарен, что приютить соизволили. Уж я в долгу не останусь.

— Ишь ты, какой учтивый, — расплылся в ухмылке купец. — Ну, что ж, милости просим, гостем будешь. Мне от Грома скрывать нечего, хе-хе. Какой ни есть, а сынок единственный, не обижать же.

С этими словами Вукол развалился на сиденье и, щелкнув пальцами, гаркнул:

— А ну, трогай, олухи! В «Золотой Гусь» едем, живо!

Возница хлестнул лошадей, и карета, подпрыгивая на ухабах, понеслась вперед. Мы с Громом переглянулись и дружно вздохнули. Ну что ж, поехали, будь что будет. В конце концов, не каждый день в позолоченных каретах раскатываешь. Глядишь, и впрямь повеселимся на славу.

Нконец карета влетела в распахнутые ворота Златограда, прозванного так за немыслимое обилие позолоты и показной роскоши. Куда ни глянь — всюду сновали разряженные горожане, многие из которых гордо вели рядом с собой различных перстов.

Наш экипаж с грохотом промчался по центральной улице, и мы жадно разглядывали пестрые вывески многочисленных лавок и трактиров. На каждом углу красовались вычурные афиши, зазывающие на всевозможные красочные представления и азартные состязания перстов. Похоже, Златоград был буквально помешан на этом, даже похлеще, чем Царьград. Правда в нем я еще не успел побывать.

Внезапно карета резко затормозила, чуть не вышвырнув нас на мостовую. Я выглянул наружу и обомлел — мы остановились перед поистине циклопическим зданием, увенчанным крикливой вывеской «Золотой Гусь». Даже беглого взгляда хватало, чтобы понять — это самый роскошный и престижный трактир города. Резные двери из мореного дуба, витражные окна с гербами, швейцары в расшитых золотом ливреях. Да уж, не от хлеба на воду здесь гуляют, это точно.

Пыхтя Вукол выбрался из экипажа и, грузно топая, двинулся к парадным дверям. Мы с Громом торопливо последовали за ним, стараясь не отставать и не затеряться в пестрой толпе посетителей. Внутреннее убранство «Гуся» оказалось под стать помпезному фасаду — мраморные полы с мозаикой, расписные потолки, несметное количество свечей в массивных золоченых канделябрах. Куда ни кинь взгляд — сплошная патриархальная роскошь и аристократический глянец.

У стойки портье Вукол принялся о чем-то конспиративно шептаться с прехорошенькой девицей, ловко орудующей счетами. Та стрельнула в нашу сторону лукавым взглядом, от которого мурашки побежали по спине. Уж больно странно она на нас поглядывала, словно прикидывая, на что сгодимся. Сунув красотке увесистую пачку хрустящих ассигнаций, купец получил взамен три диковинных броши-бубенчика и многозначительно поманил нас за собой к боковой лестнице.