Не успел я и рта раскрыть, как ледяные пальцы прижались к моим губам. Дыхание перехватило от обжигающего холода.

— Тс-с, молчи! — прошелестела дева, склоняясь ко мне. — Не вздумай шуметь, разбудишь соседа.

Я скосил глаза на Грома — ну да, дрыхнет без задних ног, разве что слюни не пускает. Храпит так, что стекла дребезжат. И его жуткий дворецкий тут как тут — застыл в углу мрачным изваянием, сверля нас немигающим взглядом.

Осторожно кивнув, я мысленно взмолился, чтобы ночная гостья поскорее убрала руку. Того гляди, отморожу к чертям собачьим последнюю надежду на продолжение рода!

К счастью, Снегурочка сжалилась и отстранилась. В тусклом свете ее лицо казалось еще прекраснее — фарфоровая кожа, точеные скулы, пушистые ресницы в серебристой изморози. Зачарованный, я невольно потянулся к ней…

Но красотка лишь покачала головой и отвела мою руку в сторону. Голос ее упал до едва различимого шепота:

— Меня зовут Настя. Я пришла предупредить тебя, Ваня. Ни в коем случае не бери перста, которого тебе предложат на Церемонии! Он будет лучшим из всего набора, идеальным во всех отношениях. Но откажись!

Я нахмурился, ничего не понимая. Это еще что за фокусы? С какой стати мне отказываться, да еще и от самого что ни на есть отборного? Уж не издевается ли эта милашка?

— Но почему? — вырвалось у меня прежде, чем я успел прикусить язык. — Что не так с этим перстом?

Снегурочка скупо улыбнулась уголками губ. Поднявшись одним плавным движением, она направилась к двери — и теперь ее белоснежные патлы полыхали в рассветных лучах, словно сотканные из чистого света.

— Прости, Иван. Я и так сказала больше, чем следовало. Не проси пояснений — я связана клятвой и не могу предать хозяина. Ой… кажется я опять сказала лишнего! Просто прими мои слова на веру. Ради твоего же блага…

С этими словами она выскользнула за дверь, оставив меня в растрепанных чувствах. Черт, ну что за напасть? Только-только решил для себя, что надо брать быка за рога и качать перста. А тут, какие-то тайны!

Кляня шуструю гостью на чем, свет стоит, я вяло посмотрел на перста Грома. Тот по-прежнему пялился на меня, словно каменный истукан — того гляди, дырку просверлит. Интересно, он вообще живой?

— Эй, братишка, ты там не окочурился еще? — гаркнул я, тщетно пытаясь добиться хоть какой-то реакции. — Моргни там, или скажи чего.

Но увы — в ответ ни звука, ни движения.

— Ладно, сиди, истукан хренов, — пробурчал я себе под нос, переворачиваясь на бок.

Однако сон не шел. Перед мысленным взором стояло точеное лицо полуночной гостьи, ее тревожный взгляд и загадочная полуулыбка. Что она имела в виду? Почему так старалась меня предостеречь?

Я все же провалился в сладкую дрему, как вдруг над ухом раздался зычный рев Грома:

— Подъем! Давай, поднимай свой зад и дуй умываться. Все уже небось в актовом зале сидят. Влетит нам по первое число, видимо за то что ночью приключилось!

Застонав, я попытался отмахнуться от назойливых рук и накрыл голову подушкой, всем своим видом демонстрируя желание продолжить сладкий сон.

— Да отвали ты, ради всего святого! — промычал я, с трудом ворочая языком. — Сегодня ж законный выходной, имей совесть.

— Ага, щаз-з! — гаркнул Гром, безжалостно стаскивая с меня одеяло. — Кончай дурака валять. У тебя на физиономии аршинными буквами написано, что всю ночь шлялся незнамо где. Видок — краше только в гроб кладут! Так что давай, живенько подрывай булки и топай умываться. А не то ректор живо наведет тебе марафет — мало не покажется, гарантирую!

— Ой, можно подумать, больно он мне нужен, твой ректор, — пробурчал я, неохотно принимая сидячее положение. На сон теперь рассчитывать не приходилось — разве ж тут уснешь, когда над тобой так радостно измываются? Вот ведь наказание господне, а не сосед!

— И вообще, какого лешего нас в такую рань дергают, а? — продолжал ворчать я, с ненавистью взирая на Грома. — И почему, спрашивается, просто на понедельник не перенесли? Ведь нет, надо всенепременно учинить экзекуцию над сонными студентами. Ироды, ей-богу…

Кряхтя, как столетний дед, я все же сполз с кровати и, шаркая ногами, побрел в ванную. Да уж, ну и красавец! Морда опухшая, губы разбиты, под глазами синячищи!

Кое-как ополоснув физиономию ледяной водой, я вышел обратно, на ходу вытираясь полотенцем. По пути в комнату меня вдруг посетила шальная мысль — дай, думаю, проверю рефлексы Громовского перста. Уж больно у него видок отмороженный.

Сказано — сделано. Подкравшись к застывшему истукану, я с размаху дернулся, словно собираясь двинуть ему промеж глаз. Во, думаю, сейчас проверим, насколько ты стоек и вынослив, голубчик ты наш проржавевший!

Куда там! Перст даже бровью не повел. Хоть топором его руби — один хрен, ноль эмоций, фунт презрения. М-да, не повезло Грому с напарничком.

— Ну и ладно, — вздохнул я, одеваясь. — Стой дальше, мебель дубовая, пыль собирай.

В коридоре царило привычное утреннее столпотворение.

Однако я сразу приметил, что добрая половина публики старательно шарахается от меня, едва завидев. Видать, не продрыхлись еще после давешнего шоу с мертвяками — до сих пор переваривают случившееся, бедолаги. Да уже порешили меж собой, что это я тот концерт с покойничками устроил.

Спустившись со второго этажа, я сразу приметил ректора, застывшего у дверей. Его цепкий, пронизывающий взгляд провожал каждого входящего студиозуса.

Надо признать, картина впечатляла. Казалось, еще миг — и из глаз достопочтенного Августина Валериановича полетят молнии, испепеляя несчастных грешников на месте.

Я горделиво расправил плечи и, изобразив на лице благонравную скромность, двинулся к дверям. И надо же было такому случиться — в тот самый миг, когда я поравнялся с ректором, из кабинета вынырнул какой-то субъект в полицейской форме.

Боже правый, вот уж не думал, что человека можно напугать до такой степени! Бедняга участковый — а это явно был он, родимый — имел самый что ни на есть бледный вид, будто только что лицезрел вспаханное кладбище.

Лицо его, и без того не отличавшееся здоровым румянцем, приобрело оттенок прокисшего молока. Взгляд блуждал, ни на чем подолгу не задерживаясь, а руки мелко подрагивали, выдавая крайнюю степень душевного смятения. Бедолага походил на загнанного в угол мышонка, которому некуда бежать от кровожадного кота.

Невольно хмыкнув, я скользнул мимо этого сомнительного блюстителя порядка, ощущая, как губы растягиваются в ехидной ухмылке. Ах, какие мы нежные, однако!

Наконец я просочился в кабинет и плюхнулся на ближайший стул, всем своим видом выражая вселенскую скорбь пополам с тоской смертной. Ибо нет ничего хуже, чем тратить законный выходной на всякие дурацкие сборища, вместо того чтобы подушку давить.

Меж тем на трибуне нарисовался магистр Руневский, и выражение его физиономии не предвещало ничего хорошего. Бедолага что-то лихорадочно искал в толстенном фолианте, то и дело одергивая очочки. Похоже, грядущая промывка мозгов нешуточно выбила почтенного преподавателя из колеи.

Пожав плечами, я мысленно приготовился к неизбежному разносу. Ну в самом деле, чего еще ожидать от внеочередного собрания, созванного аккурат после ночи разгула на кладбище? Не благодарности же с премиальными, в конце-то концов.

— Тихо! — прогремел голос ректора, мигом воцарив в зале гробовую тишину. Даже у меня, признаться, по спине пробежал неприятный.

— Начинайте, любезный! — снисходительно обронил ректор, кивнув Руневскому. Тот, побледнев еще больше, откашлялся и трясущимся голосом начал:

— Господа студенты, нам доподлинно известно о ваших ночных вылазках за пределы Академии. И прежде, чем вы начнете возмущаться — нет, эту информацию предоставил отнюдь не ваш одногруппник Алексей, более известный как Морфей. Все куда прозаичнее — на месте вчерашнего, кхм, инцидента было обнаружено немало утерянных вами вещей. Весьма красноречивое доказательство, не находите?