— А вы его тянете.

— Вот ты упертый. — Он приложил руку к сердцу и жалобно сказал: — Я уже старенький, могу не выдержать.

— Ничего страшного, вы прожили длинную интересную жизнь, которой пытаетесь лишить меня. Сколько там осталось времени?

Старикашка гневно на меня зыркнул, но сразу перестал притворяться смертельно больным, дал клятву, стребовал с меня ученическую, которую принял по ему одному известному ритуалу, в котором поучаствовал и меховой паучок. В этот раз я его рассмотрел тщательней и уже не спутал бы с игрушкой. Казалось, у него даже глаза были умные, все понимающие. И общались они со старикашкой явно ментально, если вообще общались. Но паучок действовал так уверенно, как будто выполнял чужие приказы.

И только после этого старикашка обучил меня на скорую руку трем простейшим заклинаниям, прерываясь только на сетования о бездарно тратящемся времени. Да я и сам чувствовал, как шустро утекает песок в нижнюю половину песочных часов. По окончании старикашка нагло заявил, что все равно толку от заклинаний не будет, потому что они первого уровня, а более сложные надо отрабатывать, после чего заставил меня снять рубашку, взял костяной нож и начал меня резать. Реально резать, но боли я не чувствовал, хотя кровь по животу текла. Наверное, потому что старикашка бормотал себе под нос что-то по звучанию напоминающее грязные орочьи ругательства. Потом он взял банку с жидкостью цвета зеленки и принялся старательно изрисовывать мой живот каракулями там, где не изрезал. И рожа у него при этом была такая счастливая, что к гадалке не ходи — гадость задумал. Непонятно только — мне или врагам. Да только спросить я его ни о чем не успел, потому что, стоило старикашке нанести последний штрих и отставить банку с краской на стол, как внезапно он побелел и кулем свалился на пол. Паучок засуетился, я — тоже. А толку-то? Не с моими умениями заниматься реанимацией. Перед нами валялся самый настоящий труп.

А тут еще опять засиял портал, только сиял он неравномерно и медленно уменьшался, грозя запереть меня тут насовсем, поэтому я зачем-то схватил паучка, нож, которым меня резали, и выпрыгнул наружу. Еле успел это сделать — портал закрылся с тихим хлопком сразу за моей спиной.

Паучок освобождению не порадовался, что-то возмущенно застрекотал, подергался вправо-влево и нырнул в кусты. Я ему даже позавидовал, потому что из этих же кустов вынырнул дон Рикардо и сказал с маньячной усмешкой:

— Что, добегался? Поначалу я тебя хотел убить быстро и безболезненно, но ты меня разозлил, поэтому убивать буду долго и больно.

От его руки ко мне метнулась дымная лента, но я был начеку и от нее увернулся. Выдавать свои чародейские умения я не торопился, поскольку был уверен, что с моими непроверенными чарами я соперник умелому чародею только при неожиданном нападении. Второго шанса мне никто не даст. Я пятился, отслеживая движения противника, и ждал, когда он от меня отвлечется хотя бы на секунду.

— Чем это я тебя разозлил? Тем, что не согласился умирать?

— Тебе была предложена великая честь — умереть во славу рода Бельмонте — пафосно сказал он.

— Ни одна баба не стоит того, чтобы ради нее умирать.

— Как ты назвал Марию Исабель? Да ты ногтя ее не стоишь, дерьмо собачье! — вспылил он и бросился ко мне, вытягивая на ходу саблю из ножен.

Не знаю, может, он и вправду владел ею искусней меня, проверять я не стал. Изогнулся, уходя с его дороги, и вогнал ему в бок костяной нож. Порадоваться или пострадать я не успел, потому что, хоть дон Рикардо и упал на землю, но с его руки сорвалось заклинание и впечаталось в меня. После чего на меня навалилась тьма.

Темнота сменилась болью. Как будто меня насквозь проткнули огромным количеством спиц и ворочали ими туда-сюда. Рот открылся сам собой, и я заорал так, как никогда раньше. Через сомкнутые веки проникала краснота слепящего света снаружи, что причиняло еще дополнительные страдания. Казалось, я сдохну прямо сейчас. Но внезапно все закончилось. И свет, и боль — все пропало, только тело ломило так, как будто я долго и тяжело болел. А еще я сорвал голос напрочь.

Я прокашлялся, неожиданно почувствовал, как пошло восстановление пострадавшего тела, и осторожно приоткрыл глаза. Никакого леса, темное каменное помещение. Чуть скосив глаза, я обнаружил рядом с собой хорошо поджаренный труп. А рядом с ним — еще один. Я рывком подскочил и сел на… Скорее всего, это было частью алтаря. Вспомогательной. Потому что основная его часть была в центре, и на ней лежал молодой парень в богатой одежде. Точнее, труп молодого парня, с застывшем на лице вечным выражением страдания. Не одному мне досталось, смотрю, приложило всех.

Вокруг основного алтаря было еще восемь. И на всех них лежали трупы. Нет, вру, не на всех. На двух, сразу за моим, если считать по часовой стрелке, явно наблюдалось шевеление. Но больше шевеления нигде не было: те, кто валялись на полу, были однозначно мертвы.

На моих руках сохранились остатки сгоревших веревок, которыми я был привязан к кольцам на алтаре. Больше на мне не было ничего. Я был абсолютно гол, как ребенок, только что появившийся на свет. При мысли об этом я еще раз посмотрел на руки. Руки оказались не мои. Вот совсем. Тонкие кисти какого-то хлыща, не державшего в своей жизни ничего тяжелее ложки. И остальное тоже было тощее, прям цыплячье. Вот ведь жизнь у принцев: не успел достичь восемнадцати — пожалуйте на алтарь. На груди обнаружился тонкий, едва заметный шрам. Значит, все-таки не соврал старикашка…

— Дон Алехандро, будьте любезны, отвяжите меня, — внезапно раздался громкий голос. — На камне холодно лежать, еще отморозим что-то нужное.

— И меня, сын мой, — требовательно вторил ему другой.

Сын мой? Неожиданно. Это что получается, на алтарь отправили не только принца, но и его отца? Тогда что за тип лежит в центре? Логичней было бы приносить в жертву в центре самого короля.

— Сейчас, — хрипло сказал я и прокашлялся. В горле словно кошки устроили брачные игры. И не только в горле: я себя ощущал изрядно измочаленным. Сознание было странно спутанным, не позволяло отделить реальность от бреда. Последним казалось все вокруг. Содержимое головы напоминало плохо взболтанный коктейль.

Первым делом я дошел до того, кто назвал меня сыном. Но не из-за того, что внезапно испытал к нему сыновьи чувства. Просто он был ближе. Толстый, гладко выбритый, коротко стриженный мужчина с цепкими глазами, которые наверняка замечали любую мелочь. Заметят и отличия от меня прежнего. Надо сразу отыгрывать амнезию. Да и отыгрывать не придется — я понятия не имел, что здесь произошло. Последнее, что я помнил, нашу глупую драку с Рикардо, в которой, кажется, никто не выжил.

Поначалу я попытался развязать узел на руке несостоявшейся жертвы, но тот был выполнен на совесть и не поддавался, поэтому я наклонился и отнял кинжал у ближайшего трупа, выглядящего так, как будто его сначала поджарили, а потом нарядили в богатый балахон. Кинжал явно был ритуальным, с массой закорючек как на клинке, так и на рукояти, но для моей цели прекрасно сгодился. Вскоре толстячок, оказавшийся мне примерно по плечо, торопливо куда-то зашуршал, а я подошел ко второму.

— Страшновато, дон Алехандро, видеть вас с такой штуковиной в руках, — хохотнул он. — Так и кажется, что опустится она прямо в меня.

Выглядел он на лет сорок, и лишним весом не страдал. Напротив, был поджарым, как волк весной, и с кучей шрамов. И взгляд у него был ничуть не менее цепким, чем у толстячка. Следил он за мной пристально, как будто мог помешать, если я задумал что-то плохое. Чтобы его успокоить, я первым делом срезал веревки с рук, с ног он срезал сам.

Первый мной освобожденный вовсю копался в куче одежды, из которой выудил рясу. Не король, значит, не король. Меня это скорее обрадовало — не слишком приятным типом он казался. Рясу он повесил на руку и принялся рыться дальше, пока не извлек тонкого полотна нижнее одеяние и толстый витой шнур желтого цвета. Были ли там золотые нити? А черт его знает, я не столь силен в распознавании драг металлов, особенно на расстоянии.