– Чиф, – улыбнулся абориген, переступив кривыми ножками.

Грохнул короткой очередью пулемет Уиллиса, и одновременно из направленной на нас коротышкой трубы вырвался огненный змей. Пули из ПТЛМа смели огнеметчика, но струя жидкого пламени ударила в ствол дерева прямо над моими ногами, обильно обдав их огненными брызгами.

– А-а-а!.. – как будто тысячи жалящих насекомых одновременно впились в мои нижние конечности. – А-а-а!

Кто-то чем-то сильно врезал по моим ногам. От боли я уже не мог даже кричать, только хрипел и катался по земле.

– Придурок, ты ж броником ему ноги переломаешь! – орал кому-то Халиль.

Как потом я узнал, Геркулес, увидев мои объятые огнем ноги, схватил первую попавшуюся вещь, чтобы сбить пламя. Этой вещью оказался скинутый Уиллисом броник. Хорошо, Халиль вовремя его окрикнул и Сегура успел долбануть только один раз, а то перекрошил бы мне все кости, пока сбивал пламя. В конце концов он ухитрился, поймав поочередно мои ноги, стянуть горящие сапоги, затем придавил меня к земле, сев сверху, и просто содрал уже почти сгоревшие штаны.

Потом я сидел с голыми, обильно покрывшимися волдырями ногами и, раскачиваясь из стороны в сторону, стонал. Сидевший неподалеку Уиллис, морщась, перетягивал себе грудь каким-то тряпьем. Еще чуть дальше, на небольшой полянке, Халиль и Геркулес рубили саперными лопатками корни деревьев, копая могилу для погибших товарищей. Благодаря большой влажности и отсутствию ветра, струя из огнемета не стала причиной лесного пожара. Огонь сполз с сырого ствола и продолжал чадить черным дымом у его подножья.

Вот кто-то хлопнул меня по плечу.

– Олег, – услышал я голос Сола. – Надо до темноты уйти отсюда подальше.

– На вот, надень. Штаны чуток великоваты, но тебе сейчас самое то, – это Халиль поставил передо мной пару стоптанных сапог и положил на них свернутые штаны, и добавил: – Это Курта. Он наверняка не был бы против.

Я тупо смотрел на подношения товарища.

– Олег, ты это… – продолжил тот, замявшись. – Ну, короче, помочись себе на ноги… Говорят, помогает от ожогов…

– Спасибо, Халиль, – я начал подниматься, держась за ствол молодого деревца.

Последующие дни слились для меня в один адский кошмар. Ноги будто бы все еще были объяты пламенем, и я, наверное, давно бы отказался куда-то идти, если бы неподвижное состояние не было еще более невыносимым – ходьба хоть как-то притупляла боль. А по утрам… У меня просто нет слов, чтобы описать те утренние ощущения, когда ткань штанин, присохшая за ночь к язвам ожогов, начинала при движении отрываться вместе с запекшимися коростами… В глазах при этом темнело, слезы и пот катились градом, а язык самостоятельно вспоминал почти забытый мною родной русский язык, со всеми его красочными эпитетами и оборотами.

Но известно, что человек ко всему привыкает. И к боли, если она постоянная, тоже. Через двое суток я, хоть и сквозь пелену боли, начал обращать внимание и на окружающий мир. Мы по-прежнему продолжали двигаться на восток. Уиллис шел сгорбившись, словно старый дед, опираясь на срезанную палку. Его грудь была туго перетянута полосками ткани грязно-песочного цвета, вероятно нарезанными из одежды одного из напавших на нас аборигенов. Вместо ПТЛМа Сол был теперь вооружен автоматом Курта – все ж более легкая ноша.

Халиль с Геркулесом тащили носилки с мастер-сержантом, сделанные из двух жердей, перевязанных снятым с убитых тряпьем. Кроме того, они были увешаны подсумками с боеприпасами и флягами с водой, запас которых увеличился за счет трофеев.

Ратт уже пришел в себя, но, хотя никаких серьезных ран кроме ушибов и царапин на нем не было, каждый раз при попытке подняться у него начинала кружиться голова и выворачивало желудок. Вероятно, это была сильная контузия.

На стоянках Халиль кипятил в трофейном котелке воду, замешивал в ней золу из костра и протирал этой жгучей жижей мои ожоги, вызывая очередной всплеск красноречия.

– Лучше б Геркулес тогда отбил мне их броником Сола, – стонал я. – Или б вообще отрубил саперной лопаткой… уй, мля!

– Не-е, – возражал Геркулес, наблюдая за экзекуцией. – Тогда бы нам тяжело было тащить кроме Ратта еще и тебя.

– Лежи, не дергайся! – усмехнувшись заявлению товарища, сказал мне татарин. – Зола она, может, и не способствует заживлению, зато дезинфицирует от всякой заразы. А то подхватишь какую-нить гангрену, а у нее запах такой, что идти рядом с тобой будет неприятно.

– Да ладно те. От нас и так уже запах хуже любой гангрены… Ой, мля! Да аккуратней ты, садюга…

Река, вдоль которой мы шли, становилась все более полноводной. А после того, как в нее влился приток, противоположный берег и вовсе затерялся. Да, собственно, берегов-то как таковых и не было. Был лес причудливых деревьев, меж вздыбленных корней которых струились мутные струи воды.

Однажды проснувшись утром, мы обнаружили, что вокруг все затоплено. Сухим оставался лишь бугор, на котором устроились на ночь.

– Что, к дьяволу, еще за наводнение? – растерянно озираясь, произнес Уиллис.

– Прилив, – мастер-сержант самостоятельно встал. Ему явно было лучше.

– Прилив? – хором переспросили мы.

– Какой такой прилив? – уточнил вопрос Халиль.

– Обычный прилив… Че-ерт, – Ратт сделал шаг и, схватившись за голову, осел на землю.

– Мы почти пришли, – сказал он после минутной паузы, видя, что мы продолжаем смотреть на него в ожидании ответа. – Это океанский прилив заставил реку разлиться. Думаю, что до того места, где она впадает в океан, не более суток… Ну, двое суток, для нашей инвалидной команды.

Так и получилось, к заливу, в который впадает река, мы вышли в конце вторых суток. К обеду следующего дня, протопав несколько километров по песчаному берегу, добрались до хижины, одиноко стоявшей под склонившимися над ней пальмами. Подобный вид можно видеть на рекламных проспектах современных туристических фирм: изумрудные волны, песчаный берег, высокие пальмы и чистое безоблачное небо. Преобладающий в этом мире фиолетовый оттенок ничуть не портил картину. Вот только пятерка еле плетущихся оборванцев, увешанных оружием и не обращающих внимания на райские пейзажи, никак не вписывалась в райскую композицию.

– Пришли, – выдохнул мастер-сержант. Последние двое суток он шел самостоятельно, лишь иногда опираясь на плечо Геркулеса.

– И что теперь? – спросил его я. – Будем робинзонить в этой хижине?

Не обратив внимания на мою реплику, он прошел внутрь. Мы проследовали за ним. Пол в жердяной избушке оказался покрыт сухими пальмовыми листьями, на которые мы тут же и попадали.

Опустившись на колени, Ратт разгреб листья в правом от входа углу и принялся тыкать в песок ножом. Наконец нож заскрежетал, упершись во что-то. Раскопав песок, мастер-сержант вынул металлическую коробку. Покрутив ее перед глазами, он куда-то нажал, раздался сухой щелчок, и коробка открылась. Отбросив ее обратно в угол, Ратт теперь рассматривал черный цилиндр. Вот он потянул за шарик, торчащий из цилиндра, и вытянул за него метровую телескопическую антенну. У основания антенны тут же замигал красный светодиод.

– Все, – со вздохом облегчения произнес командир, поставил цилиндр на песок в разворошенном углу и, раскинув руки в стороны, растянулся на листьях, уставившись в жердяной потолок. – Финита ля комедия.

– А оно не взорвется? – подал голос Геркулес, завороженно глядевший на мигающий огонек.

– Не взорвется, – ответил Ратт, затем поднял голову и, глянув на радиомаяк, добавил: – Хотя, хм, это было бы вполне логично… Но не взорвалось же…

Мы лежали на песке, наблюдая, как за деревья опускается диск местного светила. Наши вещи, постиранные заботливым Геркулесом, сушились рядом. Перед нами лежали три автомата и стоял на сошках ПТЛМ – как-то не вверилось в царящую вокруг идиллию.

– Парни, – решил я задать неожиданно пришедший в голову вопрос. – Кто знает, как погиб Логрэй?